Мадам Хаят - Алтан Ахмет - Страница 13

Вернулся внутрь. Крестьяне собирались на вечеринку. Они будут вечно туда идти.

Я не стал раздеваться, испытывая бессмысленный страх, что, раздевшись, стану еще более слабым и одиноким. Я сел на кровать в одежде и уснул. Проснулся рано утром. Комната показалась мне такой узкой, что не вздохнуть. Я выбежал из здания. Бродил по улицам. Люди шли на работу с угрюмыми лицами.

К полудню я набрался смелости и позвонил Сыле.

— Как дела? — спросил я.

— Я в порядке, — сказала она, — а ты как?

Мне показалось, она обрадовалась, услышав мой голос.

— Чем занимаешься?

— Я нашла «Сказку о неизвестном острове» Сарамаго в библиотеке Хакана, теперь читаю.

— Бедный Педро Орсе, — сказал я.

— Бедный Педро Орсе, — повторила она.

Две любовницы Педро Орсе пожалели его в его одиночестве и занялись с ним любовью. Это была одна из сцен, которая произвела на меня большое впечатление из-за того, что в ней отразились добрые намерения людей.

В этом мире мало кто мог бы ответить мне «бедный Педро Орсе», когда я сказал «бедный Педро Орсе». Я нашел такого человека, но не оценил этого.

Когда я читал «Божественную комедию», меня очень впечатлила история Паоло и Франчески, которых Данте встретил в Аду: читая книгу об истории любви, они влюбились друг в друга, нарушили все запреты и согласились вместе отправиться в Ад. Я всегда мечтал о такой любви, о том, чтобы влюбиться в женщину, читая вместе одну книгу. Для меня это была самая большая любовь. Слова «бедный Педро Орсе» напомнили об этой мечте.

— Тебя не было прошлым вечером, — сказал я.

— Занятия поздно закончились, я не успела, — сказала она. — Тебя тоже давно не было…

— Мама заболела, я ездил к ней, но теперь она в порядке, — сказал я. Не решившись сказать: «Давай встретимся», я спрятался за Шекспира: — «When shall we two meet again, in thunder, in lighting or in rain?»[3]

Я услышал ее смех.

— Нам не нужно ждать чего-то столь драматичного, мы можем встретиться просто в пасмурную погоду.

— Когда ты будешь готова, чтобы я мог забрать тебя? Один друг одолжил мне свою машину.

— Я буду готова через два часа.

Мы поехали на пляж. Погода испортилась. Море приобрело сероватый цвет.

— Найдем какой-нибудь ресторанчик и закажем рыбу?

— Это очень дорого.

— Ну… Я не тратил деньги, полученные за съемки, у меня есть немного. Можем потратить их в ресторане.

— Это очень безответственно.

— Очень безответственно перед кем?

— Перед собой…

— Тебя так учили?

Я был поражен, услышав эти слова из собственных уст. Подобно морским обитателям из документального фильма о подводных лодках, я менял форму в зависимости от того, какой человек был передо мной.

— Меня так учили, — холодно сказала Сыла. — А тебя?

— Ладно, так что будем делать?

— Давай остановимся в какой-нибудь чайхане у моря, возьмем чаю с тостами и поедим в машине.

Мы поступили, как она сказала.

— Кто была эта женщина? — спокойно спросила она, съедая свой тост. — Что за женщина, которую мы видели на съемках в тот вечер?

— Ах, знакомая, еще с детства. Сестра бывшего портного моей матери.

Я научился лгать на лету. Это меня смутило. Либо я быстро деградирую, либо этот порок уже был присущ мне и легко проявился, стоило условиям измениться. Как будто изменение обстановки вокруг меня меняло меня самого.

Море качалось перед нами.

— Приоткрой-ка окно, впусти воздух… Я так люблю запах моря.

Я открыл окно.

— Как бы ты прокомментировала то, что две женщины занимались любовью с Педро Орсе? — спросил я.

Она задумалась, поджав губы.

— Помнишь женщину в «Гроздьях гнева», которая кормила грудью голодного мужчину?

— Да.

— Я думаю, это одно и то же… У них есть чем помочь беспомощным, и они это делают. Полагаю, это и есть добродетель. Две незабываемые сцены.

Я не удержался.

— Какое у тебя прекрасное тело, — сказал я, — оно утоляет жажду, утешает в одиночестве.

Она окинула меня взглядом, полным и упрека, и порицания, как верующий смотрит на богохульника, насмехающегося над священными ценностями. Я сразу же сменил тему:

— На телевидении появились новые статисты, совсем не похожие на прежних.

— Думаю, я знаю некоторых из них, — сказала она.

— Правда?

— Да… Это жены бывших бизнесменов, у которых конфисковали или арестовали бизнес.

Она продолжила нервным голосом:

— Словно кто-то нас всех там собирает… Не сожгут ли нас в одну ночь? Кто знает, что придет в голову «этим»…

— Нет, милая, — сказал я.

— Я преувеличиваю, но мне страшно. Я больше не пойду туда. На днях я встретила одну из моих бывших учительниц, она искала помощника для книги, которую собиралась написать… Предложила мне.

— Ей известно, что стало с твоим отцом?

— Я рассказала. Она ответила, что не имеет ничего против и слишком стара, чтобы бояться.

— Ты согласишься?

— Да. В любом случае на телевидении мне не место.

Я с облегчением узнал, что Сыла больше не появится на съемках, тот факт, что она и мадам Хаят могут пересечься в одном месте, заставлял меня нервничать.

— Лучше делать то, что любишь, — сказал я.

Начался дождь.

— Закрой окно, — сказала она, — мне немного холодно.

Я поднял стекло.

— Выпьем еще чаю? — спросил я.

— Давай… Здесь хорошо… Я скучала по морю.

Мы пили чай, молча глядя на море.

— Какая твоя самая большая мечта? — спросил я.

Она поджала губы, задумалась.

— Жить в безопасности… Это моя самая большая, даже единственная мечта на данный момент. Насчет будущего не знаю.

Потом она спросила меня:

— А какая твоя самая большая мечта?

— Читать лекции в университете… Преподавать литературу.

— Твоя мечта проще.

— Да… Но я очень мечтаю об этом. Ты знакома с мадам Нермин и Каан-беем?

— Нет, но наслышана.

— Завтра утром мадам Нермин читает лекцию, пойдем вместе? Хочу, чтобы ты ее послушала.

Она согласилась:

— Завтра у меня нет занятий, пойду с тобой.

Я был очень счастлив и сам был удивлен тому, насколько счастливым могу быть.

Дождь усиливался. Между мной и Сылой возникла сильная и особенная связь, состоящая из общих вкусов, схожего происхождения, литературы и, самое главное, постигших нас бедствий. Но мы не знали, что делать с этой связью, не могли решить, остаться ли нам друзьями, наперсниками или стать возлюбленными. Я думал, что эта нерешительность была связана с неуверенностью в наших чувствах. Много позже я сказал ей: «Нам потребовалось слишком много времени, чтобы решиться быть вместе». «Да нисколько, — ответила она мне. — Труднее всего было решить, будем ли мы делать это в гостиничном номере или нет». Меня поразил ее приземленный расчет, игнорирующий требования момента, не принимающий во внимание желание и похоть. Но мир, связанный молниями мятежных нейронов, которые мы называем чувствами, столь нелеп, что ее холодный расчет, который так сильно поразил меня, не менее сильно меня и привлекал. Мне захотелось сломать этот безжалостный расчет и рассмотреть, что скрыто за ним. Я думал, что найду там искрящееся тепло, которое чувствовал, когда ее рука касалась моей, и что свет, привнесенный литературой, сделает меня счастливым. В самые неожиданные моменты Сыла подогревала эту мечту, словом, взглядом, прикосновением, а иногда и слезой приоткрывая мне мягкую, сладкую сущность под твердой коркой.

— Скажи мне, — спросил я, когда мы возвращались, — что бы ты сделала в первую очередь, если бы у тебя снова появились деньги?

Сыла ответила без колебаний:

— Купила бы духи.

— Духи?

— Они самые… Я чувствую себя неполноценной без запаха, к которому привыкла.

Это прозвучало как слова маленькой девочки, повторяющей за матерью.

Высадив ее у дома, я вернулся к себе, припарковал машину в одном из закоулков, купил полбуханки хлеба, сыр и банку пива в одном из бакалейных магазинов по дороге и пошел домой. Мое удушающее одиночество закончилось. Я скучал по мадам Хаят, но мне также нравилось проводить время с Сылой. Они совсем не были похожи, скорее, они были совершенно противоположными персонажами. Мне вспомнились слова мадам Нермин: «В литературном произведении следует избегать резких контрастов, излишне резкие контрасты удешевляют текст… Или если вы хотите создать резко контрастирующие характеры, то следует использовать этот контраст для создания целого».