Убийство на Аппиевой дороге (ЛП) - Сейлор Стивен - Страница 1

Стивен Сейлор.

Убийство на Аппиевой дороге.

На должность нашлось множество претендентов, но из-за положения дел в городе провести выборы не представлялось возможным. При общем безвластии редкий день обходился без убийств.

Дио Кассий. Римская история.

Аппиева дорога, названная в честь Аппия Клавдия Цека, в чьё цензорство она была построена, ведёт из Рима в Капую, что составляет примерно пять дней пути. Ширина её такова, что две встречные повозки могут свободно разъехаться, не зацепив друг друга. Эта дорога является одним из самых примечательных сооружений, ибо камни, которыми она вымощена, столь искусно обтёсаны, уложены и выровнены и без всякого скрепляющего раствора столь плотно пригнаны друг к другу, что при взгляде на её поверхность трудно поверить, что это дело рук человеческих.

Прокопий. Война с готами.

Не надо читать нам законы – у нас есть мечи.

Плутарх. Жизнеописание Помпея.

Замечание о римских именах и времени суток в Древнем Риме.

Большинство персонажей этой повести – реальные исторические лица; и автор предпочёл называть их не так, как называли современники, а как принято в современной литературе. Разумеется, Марк Антоний был для современников Маркус Антониус; а Помпей – Гнеус Помпеус Магнус, а вовсе не Помпей Великий. Но эта форма имён настолько укоренилась, что отвергать её показалось автору излишним педантизмом.

Жители Древнего Рима, так же, как и мы, делили сутки на два двенадцатичасовых цикла; но границей между циклами были не полдень и полночь, а восход и заход солнца; так что говоря о первом часе дня, римлянин имел в виду буквально первый час дня, то есть первый час дневного света. Соответственно, первым часом ночи был первый час темноты. Нижеприведенная таблица приблизительно соответствует исчислению времени суток, которое автор почерпнул из исторических источников и использовал для написания повести «Убийство на Аппиевой дороге».

Первый час дня – 7 утра.

Второй час дня – 8 утра.

Третий час дня – 9 утра.

Четвертый час дня – 10 утра.

Пятый час дня – 11 утра.

Шестой час дня – полдень.

Седьмой час дня – час дня.

Восьмой час дня – 2 часа дня.

Девятый час дня – 3 часа дня.

Десятый час дня – 4 часа дня.

Одиннадцатый час дня – 5 часов вечера.

Двенадцатый час дня – 6 часов веера.

Первый час ночи – 7 часов вечера.

Второй час ночи – 8 часов вечера.

Третий час ночи – 9 часов вечера.

Четвёртый час ночи – 10 часов вечера.

Пятый час ночи – 11 часов вечера.

Шестой час ночи – полночь.

Седьмой час ночи – час ночи.

Восьмой час ночи – 2 часа ночи.

Девятый час ночи – 3 часа ночи.

Десятый час ночи – 4 часа утра.

Одиннадцатый час ночи – 5 часов утра.

Двенадцатый час ночи – 6 часов утра.

Часть 1. Смута

Глава 1

- Папа, вставай!

Чья-то рука легонько потрясла меня за плечо. Я отодвинулся, одеяло сбилось, и в шею мне ударило холодом. Снова натянув одеяло до подбородка, я отвернулся от назойливого голоса и потянулся к Бетесде; но рука встретила лишь простыню, ещё хранившую тепло её тела.

- Да проснись же, папа. – Эко снова потряс меня за плечо, уже сильнее.

- Да, да, Гордиан. – Это была уже Бетесда. – Вставай!

Бывает ли сон слаще, чем январской ночью, когда небо затянуто тучами, и сама земля съёжилась от холода? Хотя жена и сын упорно не желали оставить меня в покое, я погрузился в объятия Морфея с такой же лёгкостью, как в мягкую перину, набитую гусиным пухом. Где-то надо мной две сороки стрекотали без умолку, раз за разом повторяя «папа» и «Гордиан». Потом они слетели вниз, назойливо хлопая крыльями, и принялись больно клевать меня. Я отмахивался, как мог. Мне удалось отогнать их, и они поднялись в облака, оставив меня в моей тёплой, мягкой, чудесной постели наслаждаться предутренним сном…

Облака разверзлись, и прямо в лицо хлынула холодная вода, заставив меня закашляться. Я рывком сел и протёр глаза.

Довольно кивнув, Бетесда поставила пустую чашку на столик у стены, рядом с лампой. В ногах кровати стоял Эко, только что стащивший с меня одеяло.

- Отдай! – обиженно сказал я. В самом деле, на что это похоже, стаскивать со своего старого отца одеяло – ни свет, ни заря, да ещё в такую холодину! Разве хорошие сыновья так поступают?

Эко не двинулся с места. Бетесда, скрестив руки на груди, внимательно разглядывала меня. В неверном свете мигающего светильника оба они и вправду походили на сорок.

- Ну, дайте же человеку поспать! – простонал я и, надеясь выиграть ещё хотя бы несколько минут, закрыл глаза и хотел снова лечь. Но прежде, чем голова моя коснулась подушки, Эко удержал меня, схватив за плечо.

- Нет, папа. Вставай. Это срочно.

- Что срочно? – Я попытался стряхнуть его руку, но тщетно. – Да что случилось - дом, что ли, горит? – Волей-неволей я опять сел на кровати, оглядел комнату – и сонливость мою как рукой сняло. – Диана! Где Диана?

- Я здесь, папа. – Она вошла в комнату и шагнула в круг света. Длинные чёрные волосы, распущенные на ночь, спадали на плечи и блестели, как вода в лунном свете; миндалевидные египетские глаза, унаследованные от матери, слегка припухли от сна.

- Что случилось? – зевнула Диана. – Эко? А почему ты здесь? И что вы все поднялись в такую рань? И что там творится?

-Где «там»?

- На улице, папа. – Она чуть наклонила голову, прислушиваясь. – Нет, отсюда не слышно. А вот из моей комнаты слышно всё. Они-то меня и разбудили.

- Кто тебя разбудил?

- Люди на улице. Бегают с факелами, кричат. – Диана смешно сморщила нос, как всегда, когда ей что-то непонятно. Я продолжал смотреть на неё. Наверно, вид у меня был всё ещё сонный, потому что она шагнула к Бетесде. Та обняла её и прижала к себе. В свои семнадцать Диана всё ещё достаточно ребёнок, чтобы искать материнской ласки. Эко молча стоял надо мной с видом принесшего дурные вести посланца в греческой трагедии.

Только теперь до меня окончательно дошло, что случилось что-то и вправду скверное.

Несколько минут спустя я уже был одет и торопливо шагал рядом с Эко и в окружении четверых его рабов-телохранителей по тёмным улицам.

Приближающийся топот за спиной заставил меня обернуться. Какие-то люди пробежали мимо. Они несли факелы, и в их свете наши тени отплясывали на мостовой и стенах домов безумный танец.

Потом люди с факелами скрылись впереди, и снова стало темно. Я споткнулся о расшатавшийся камень и выругался.

- Нумины яйца! Надо было нам тоже захватить факелы.

- Нет, - ответил Эко. – Лучше пусть у моих людей руки будут свободны.

- Что ж, по крайней мере, у нас достаточно охраны. – Я окинул взглядом четверых рабов моего сына, окружавших нас плотным кольцом – один впереди, один позади, и по одному с каждой стороны. У них был вид хорошо тренированных гладиаторов – молодые, дюжие, решительного вида парни, настороженные, не упускающие ничего вокруг.

Хорошие телохранители дорого стоят, а уж на прокорм их приходится тратить целое состояние. Потому всякий раз, когда Эко прикупает ещё одного, его жена Менениа ворчит, что он зря переводит деньги, и лучше бы купить другого повара или другого учителя для детей. Но Эко неумолим. «Защита дома важнее, - говорит он. – В наше время без охраны нельзя». И он совершенно прав.

Я подумал о невестке и внуках в доме на Эсквилине.

- А как же Менениа и дети? – спросил я, стараясь не отстать. Быстрая ходьба согревала, но изо рта при каждом выдохе шёл пар. Мимо снова пробежали люди с факелами, и снова заплясали, удлиняясь, наши тени.

- С ними всё в порядке. Месяц назад я поставил новую дверь. Высадить её сможет разве что целая армия. И я оставил с ними двоих рабов, самых сильных.

- Сколько же у тебя теперь телохранителей?

- Всего шестеро – двое дома и четверо с нами.