Царь нигилистов 4 (СИ) - Волховский Олег - Страница 28

— Мой племянник Александр просил меня передать вам письмо, Ваше Величество, — сказал между делом Константин Николаевич, — насколько я знаю, там простое любопытство, даже не дела сердечные. Если он где-то не вполне дипломатичен, заранее прошу его простить, он совсем мальчик, ему четырнадцать, но говорил, что его письмо может только улучшить отношения между нашими странами.

Султан кивнул и погрузил письмо в карман мундира.

Второго июня простились с султаном, который был особенно любезен: уже на корабль он прислал на прощание табак и два удивительных янтаря. После обеда отправились, покинули Босфор и вышли в Черное море.

Май подходил к концу, в начале июня Никсу планировали отправить на купания в Гапсаль — маленький городок на берегу Балтийского моря. Врачи считали, что морские купания помогают от золотухи.

Саша слегка позанудствовал на тему, что Ницца куда лучше, чем Гапсаль, хотя бы потому что теплее, но ему не вняли. А сам Никса был совершенно не против Балтики.

Особенно настаивать Саша не стал, поскольку считал ситуацию спокойной по причине эффективности ртутной мази.

Он бы и сам был не против Балтийского моря, поскольку в будущем был там всего один раз, под Ригой. Но остальных царский детей оставляли в Царском селе.

Из Ниццы недавно вернулась бабинька, так что Саша пару раз обедал у нее в коттедже в Александрии и играл для гостей «К Элизе», «Лунную сонату» и «Полонез» Шопена.

Бабинька смотрела влюбленно.

То, что история с Бакуниным так просто сошла ему с рук, Саша приписывал возвращению бабиньки.

А 26 мая, во вторник, Гогель вручил ему телеграмму.

От Склифосовского. Из Москвы.

«Кажется получилось Подробнее письмом».

У Саши не было ни малейшего желания дожидаться письма.

— Григорий Федорович! Мне срочно нужно в Москву.

— Это к государю, — вздохнул Гогель.

У папа́ был госсовет, мама́ оказалась более доступной. Он нашел её в серебряном кабинете, когда-то принадлежавшем Екатерине Великой, где в ноябре прошлого года они всей семьей читали «Колокол» с письмом Александра Ивановича.

В яркий майский день кабинет выглядел совсем иначе, чем тем ноябрьским вечером: легко и воздушно. Зеркала отражали тонкие растительные узоры на стенах, позолоченную люстру под потолком и зеленые деревья в саду за окном.

Саша даже не стал выгонять фрейлин, ибо Жуковскую совсем не хотелось удалять, учитывая победные обстоятельства, а от умной Тютчевой он ждал поддержки.

— Мама́! — с порога начал Саша. — Они выделили бактерию! Это открытые всемирно-исторического значения! Мы будем подавать на Демидовскую премию!

И он развернул телеграмму на столе.

Мама́ пробежала её глазами, но кажется не вполне поняла.

— Они выделили бактерию туберкулеза, — пояснил Саша. — Склифосовский. В Москве. Это жизнь Никсы.

— С Никсой почти все в порядке, — заметила императрица.

— Дай Бог, если так, — кивнул Саша, садясь рядом с нею на ментоловый диван. — Но не факт. Эта гадость так легко не отвязывается. Я бы продолжил исследования. Да и Никса не один.

Мама́ побледнела.

— Мне надо в Москву, — сказал Саша. — Я хочу всё увидеть своими глазами. И оценить, стоит ли нам кричать об этом во всех медицинских журналах или лучше все перепроверить и убедиться, что мы не ошибаемся. И обнять Склифосовского. Он в десять раз более того заслужил.

— Это сложно, — задумчиво проговорила Мама́.

— Чего тут сложного! — удивился Саша. — Чугунка ходит. Ехать-то одну ночь!

— Немного дольше, — сказала Мама́. — И надо будет приготовить Кремлевский дворец…

— На кой… зачем? — хмыкнул Саша. — В Москве нет гостиниц?

— Гостиница — это не совсем для великого князя.

— Можно инкогнито, — предложил Саша. — Мне совершенно не нужны букеты цветов, фанфары и толпы встречающих. Урядник Петр Михайлов, граф Северный, гимназист Саша Александров.

Мама́ улыбнулась, но покачала головой.

Разговор продолжился вечером за семейным столом в купольной столовой, в присутствии Папа́.

— Ты хоть понимаешь, насколько это серьезное предприятие? — спросил отец. — Такие поездки загодя готовят!

— Билетов нет на поезд? — поинтересовался Саша.

Папа́ вздохнул.

— Царский поезд надо еще вписать в расписание.

— Господи! Ну, зачем царский поезд? Готовить царский поезд для того, чтобы я один мог сгонять на пару дней в Москву? Я же сказал: инкогнито. Могу даже Гогеля не брать. Сам справлюсь. Склифосовский меня встретит в Москве.

— Что? — спросил Папа́.

— Я могу даже не тратиться на гостиницу. Николай Васильевич поставит раскладушку в лаборатории.

Папа́ возвел глаза к розетке на пололке.

— Не понимаю, — сказал Саша. — Если я могу спать на раскладушке у себя дома, почему я не могу спать на ней в лаборатории Склифосовского?

— Ладно, — сказал отец. — Поезжай, но ты должен обещать, что я больше никогда от тебя не услышу имен ни Петрашевского, ни Дурова, ни Бакунина.

— Не могу, — вздохнул Саша. — Революционеры, если их долго не прощать, могут решить, что иначе никак не получиться вернуться в милый сердцу Петербург, кроме как замутив революцию. А если вдруг я об этом узнаю? Что мне тогда делать с зашнурованным ртом?

Отец усмехнулся.

— В этом случае можешь их называть. Но только в этом.

— Хорошо, договорились, — улыбнулся Саша.

27 мая, в среду, билеты на чугунку были на руках у Гогеля. Поезд отходил в шесть часов вечера.

Саша еще успел послать телеграмму, в очередной раз нагло воспользовавшись правительственной связью: «Приезжаю мск 10 утра 28 мая Встречайте».

В половине шестого они были на Николаевском вокзале.

Одним Гогелем, разумеется, не обошлось. Сашу сопровождал камердинер Кошев и лакей Митька, а гувернера слуга Прохор.

Зачем нужна вся эта орава Саша понимал плохо.

Он насмотрелся на пригородные поезда в Петергофе, а вот поезд дальнего следования видел впервые. И, да, было на что посмотреть.

Металлический вагон тёмно-серого цвета имел семь одностворчатых дверей с ручками и поручнями, а под ними вдоль всего вагона тянулась единая подножка, шириной сантиметров в пятнадцать, а над ней — дополнительные прямоугольные ступеньки под каждой дверью.

Гогель открыл дверь и пригласил Сашу в купе.

Оно выглядело почти обычно, если не считать того, что напротив, с другой стороны вагона, была такая же дверь, и вела на улицу, а никак не в коридор. Последний же отсутствовал.

Друг напротив друга имелись обитые красным бархатом довольно узкие диваны, зато с очень высокими спинками.

«Интересно, как же они раскладываются?» — подумал Саша.

Над диванами располагались полки для вещей на красивых кованых опорах.

Он шагнул внутрь, за ним последовал Гогель и сел напротив.

Остальная компания свалила куда-то назад. Саша предположил, что в третий класс. Это очевидно был первый.

То, что окна и двери с двух сторон, ему понравилось, но оставались неясными некоторые бытовые вопросы. «Ладно, потом спрошу», — подумал он.

Паровоз издал гудок, вагон мягко тронулся, и крыша дебаркадера поползла назад, открывая путь жарким лучам весеннего солнца.

Саша всегда обожал поезда. Сидишь, покачиваешься, любуешься пейзажами, медитируешь, наблюдешь проплывающий мимо мир: города, поселки, леса и реки, горы и холмы. Не то, что самолет, из которого видны одни прямоугольники полей да облака.

Но в последнее время, там в будущем, все больше приходилось летать самолетами, отчасти из-за экономии времени, отчасти из-за сокращения железнодорожных маршрутов: где перерезанных наглухо закрытыми границами, где участками разобранных, утративших прибыльность путей.

Он с удовольствием откинулся на спинку дивана и прищурился на солнце.

Вдруг в правом окне появилась человеческая голова. Поезд зашел на поворот, качнулся, и голова отдалилась от окна. Но в следующее мгновение появилась снова, уже в дверном окне.