Царь нигилистов 4 (СИ) - Волховский Олег - Страница 13

Ординаторская оказалась небольшой комнатой с высоким окном, поясным портретом папа́ в овальной деревянной раме, настенными часами и накрытым на несколько персон столом, явно сервированным под лозунгом: все самое лучшее для дорогого гостя. Супница, салатница, тарелки тонкого фарфора, хрустальные бокалы, бутылки вина и пара кувшинов на темно-зеленой скатерти. После таких обедов всегда кажется, что чего-то не увидел, точнее, тебе не показали.

По левую руку от Саши снова оказалась Бакунина, по правую — Гогель, а напротив Пирогов между Щегловым и Дубовицким.

Саша поискал глазами, куда бы втиснуть альбом с заметками. Нашел, хотя пришлось отодвинуть вазу с фруктами и бокал.

Щеглов вопросительно взглянул на Гогеля и указал глазами на бутылку.

— Нет, — сказал Григорий Федорович.

— Я совершенно солидарен с моим гувернером, — согласился Саша. — Если в кувшинах квас, то это для меня. Я сюда не пьянствовать пришёл. Григорий Федорович, положите мне салатика, пожалуйста. Салатик — это прекрасно.

Гогель с готовностью исполнил просьбу и бухнул на тарелку здоровый половник заправленного сметаной салата, а квас налил лично доктор Щеглов, хотя после его участия в операции, это действие казалось Саше несколько сомнительным.

При этом слуги в комнате присутствовали. В количестве двух штук.

— Обсудим наши дела? — спросил Саша.

— Да, Ваше Высочество, — сказал Пирогов. — Что вы заметили?

— Все, что я сейчас скажу исходит из теории болезнетворных микробов, — начал Саша.

— Вы действительно запретили своим врачам произносить слово «миазмы», Ваше Высочество? — поинтересовался Щеглов.

— Да, — кивнул Саша.

— Точно! — усмехнулся Андреев.

— Это конечно противоречит принципу свободы слова, — признался Саша, — но в своё оправдание могу сказать, что в Сибирь я за это не ссылаю. Если человек является сторонником миазмической теории, он может найти себе какую-нибудь другую лабораторию. А мне нужны люди убежденные.

— Можно? — спросил Пирогов, указывая взглядом на альбом.

— Да, — кивнул Саша. — Я помню, что там написано.

— Что не так со зрителями? — поинтересовался Николай Иванович.

— Их не должно быть. В крайнем случае, за стеклом. В воздухе, который выдыхает даже здоровый человек, миллионы микробов, которые представляют опасность для открытых ран больного.

— А как же нам учить оперировать? — спросил профессор Дубовицкий.

— Я же сказал: стекло. А в операционной должно быть всё стерильно.

— То есть освобождено от микробов, — перевел Пирогов.

— Совершенно точно, — согласился Саша.

— «Сапоги», — прочитал Николай Иванович. — Я, кажется понял. Их не должно быть, да?

— Конечно, потому что с улицы можно принести целый зверинец: там и навоз, и грязь, и помои, и земля. И чего там только нет!

— Босиком? — поинтересовался Дубовицкий.

— В этом есть своя правда, — сказал Саша. — На востоке никогда не заходят в уличной обуви ни в дом, ни в храм. Но можно и просто поменять обувь или надеть на нее стерильные чехлы из резины или ткани.

— Маски? — прочитал доктор Щеглов, подсмотрев в альбом к Пирогову.

— Можно сделать из марли, чтобы закрывали нос и рот, — объяснил Саша. — Это для хирургов и их ассистентов, которых нельзя отгородить стеклом.

— Понятно, — кивнул Дубовицкий и, кажется, подавил смешок.

Зато Пирогов был совершенно серьёзен.

— Что плохого в шерстяной простыне? — спросил он.

— Все впитывает, — пояснил Саша. — Впрочем, если вы их кипятите, то ничего. А лучше выбросить. Плохо, что серая. Грязь не видна.

— Признаться, я считал достоинством то, что она все впитывает, — заметил Пирогов.

— Микробы будут размножаться, Николай Иванович. Они же живые.

— «Обычная одежда» понятно, — проговорил Пирогов. — А какая должна быть?

— Белые хлопчатобумажные халаты. По крайней мере, светлых тонов. И после каждой операции их надо кипятить. Или выбрасывать.

— Дорого нам это обойдется, — заметил Дубовицкий.

— Не так дорого, как человеческие жизни, — возразил Саша.

— Голые руки мы уже обсуждали, — сказал Пирогов. — Великий князь — последователь доктора Земмельвейса и считает, что руки нужно мыть хлорной известью. Поэтому должны быть резиновые перчатки, чтобы не испортить кожу. Только их нет.

— Буду думать, — пообещал Саша.

— Кожаный фартук тоже покрыт микробами? — спросил Дубовицкий.

— Конечно, — кивнул Саша, полностью проигнорировав иронию.

— Вымачивать в хлорной извести? — поинтересовался Щеглов.

— Возможно, это поможет, — предположил Саша, — но я больше верю в белые халаты.

— Дезинфекция кожи, — прочитал Пирогов. — Кожи больного?

— Да, — согласился Саша.

— Хлорной известью? — спросил Щеглов.

— Может быть, хватит и 95-процентного спирта, — сказал Саша. — Надо экспериментировать.

— С подносом понятно, — сказал Пирогов. — Хотя кажется излишним. Это один и тот же больной.

— Может быть, — согласился Саша. — Но есть человеческий фактор. Кто-нибудь забудет и использует инструменты по второму разу.

— А что не так с нитью? — спросил Николай Иванович.

— Во-первых, она должна быть стерильной, — сказал Саша, — во-вторых, вы откусили её зубами.

— А как? — спросил Щеглов.

— Стерильными ножницами, — пояснил Саша.

— «Рубашка», — прочитал Пирогов.

— Мне она не кажется необходимой во время операции, — сказал Саша. — К тому же это вещь больного, и она нестерильная.

— «Электричество», — озвучил Николай Иванович. — А! Я слышал об этих экспериментах.

— Значит, не я один додумался, что сердце — это мышца, а значит принципиально от лягушачьей лапки не отличается, — улыбнулся Саша.

— Вы имеете в виду опыт Гальвани? — спросил Дубовицкий.

— Конечно. Вы его водой, массажем сердца и нашатырем оживляли, а я искал глазами гальваническую батарею и удивлялся, что ее нет. Больше полувека прошло. А что за опыты?

— Еще в прошлом веке был такой случай, — начал Пирогов. — Из окна лондонского дома выпала трехлетняя девочка. Прибежавший на помощь аптекарь сказал её родителем, что ничем не может помочь, потому что её сердце остановилось: ребенок мертв. Но оказавшийся поблизости некий мистер Сквайерс предложил родителям попробовать оживить их дочь с помощью электричества. И дал несколько разрядов в области груди. Сквайерс нащупал слабый пульс у пострадавшей, хотя с момента смерти прошло не менее 20 минут. Вскоре девочка смогла дышать самостоятельно, а через несколько дней была совершенно здорова.

— Клиническая смерть, — сказал Саша. — Где-то я слышал этот термин «клиническая смерть». Двадцать минут — это вполне возможно.

— Я не слышал про «клиническую смерть», — признался Николай Иванович. — Но название подходящее. Потом были опыты датчанина Петера Абилгарда. Он сначала останавливал сердце курицы с помощью электричества, а потом запускал его вновь. Куры примерно сутки казались оглушенными и отказывались от еды, но потом возвращались к обычной жизни и даже могли нести яйца.

— Я никогда не слышал об этом, — признался Саша. — Но почему бы и нет?

— Потом было эссе лондонского доктора Чарльза Кайта, который описал много случаев оживления людей с помощью электричества в сочетании с искусственным дыханием.

— Опять англичанин, — заметил Саша.

— Да. И не он последний. Наконец, уже в нашем веке, британский доктор Джон Сноу провел ряд опытов по оживлению мертворожденных детей. Иногда успешно.

— И здесь Джон Сноу! — воскликнул Саша. — Похоже, как ученый он крайне недооценен. Я впервые услышал это имя, когда меня объявили его последователем.

— Да, он тоже верил в микробов, — кивнул Пирогов.

— Всё-таки это напоминает манию, — заметила Бакунина, — во всем видеть микробов.

— Екатерина Михайловна у нас самая смелая, -сказал Саша. — Остальным далеко до великобританских карикатуристов: усмехаются, но молчат.

— Ни в коей мере! — возразил Щеглов.

— Нет, Ваше Высочество! — воскликнул Дубовицкий.