"Зарубежная фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Баркер Клайв - Страница 72

— А где Хешай?

Андат замолчал, глядя в сторону, словно мог видеть сквозь стены и деревья и найти поэта, где бы он ни был. Его губы изогнулись в легкой улыбке.

— Далеко. В своем пыточном ящике. Как всегда, я полагаю.

— Здесь его нет.

— Нет, — бесхитростно отозвался андат.

— Мне нужно с ним поговорить.

Бессемянный уселся рядом с Маати на кровать и начал отстраненно его разглядывать. Траурное платье андата было не новым, хотя его очень давно не надевали. Покрой был простым, а ткань — грубой, не смягченной многочисленными стирками. Судя по тому, как оно висело, платье предназначалась кому-то покрупнее андата. Хешаю оно было как раз впору. Бессемянный, видимо, проследил за взглядом Маати и осмотрел себя, точно впервые заметил, что на нем надето.

— Он заказал его по случаю смерти матери, — пояснил андат. — Когда еще учился у дая-кво. Новость до него дошла уже после похорон. А выбрасывать не стал, чтобы не пришлось покупать новое, когда кто-нибудь еще умрет.

— А с какой стати ты его надел?

Бессемянный пожал плечами и развел руки, обозначая все и ничего разом.

— Из уважения к мертвым. Зачем же еще?

— Все бы тебе издеваться, — сказал Маати. От усталости у него еле язык ворочался, но спать хотелось не больше, чем по возвращении. Его словно лихорадило. — Ничего святого.

— Неправда, — возразил андат. — Пусть для меня это игра, но я отношусь к ней серьезно.

— О боги. Неужели Хешай-кво тебя так создал, чтобы ты всегда нес околесицу? С тобой говорить, что с дымом.

— Я могу отвечать прямо, если тебе так хочется. Спрашивай, о чем пожелаешь.

— Мне не о чем тебя спрашивать, а тебе нечему меня учить, — Маати встал. — Я иду спать. Все равно завтра хуже быть не может.

— Возможность — штука пространная, мальчик мой. «Не может быть» — слова зашоренного ума, — произнес Бессемянный у него за спиной, но Маати не обернулся.

В комнате юноши было холоднее, чем в гостиной. Он зажег огонь в жаровне, забрался под шерстяные одеяла, скинул туфли и попытался заснуть. В мозгу у него мелькали картины и ощущения минувшего дня: отчаяние Лиат и тепло ее прикосновений, последние слова Оты-кво и рвущаяся из них боль. Только бы разыскать его, поговорить еще раз…

В полудреме Маати начал вспоминать места, где бывал ночью — вдруг что-то просмотрел. Представляя себе ночные улочки Сарайкета, он понял, что движется по ним уже во сне: за переулком — переулок, за площадью — площадь, пока не оказался в местах, какие существовали только в его разочарованном, отчаявшемся воображении. И все это время он понимал, что видит сон, но не спит.

Маати отпихнул одеяла, задыхаясь от невидимого гнета. Маленькая жаровня не грела, и вскоре холод привел его в сознание. Он лежал в темноте и плакал. Когда и это не принесло облегчения, он встал, переоделся в свежее и спустился в гостиную.

Андат разжег в очаге пламя. Над огнем висел медный котелок с вином, наполняя комнату густым ароматом. На коленях у Бессемянного лежала книга в коричневом переплете — книга, где говорилось о его собственном создании и ошибках создателя. Маати подошел к огню и стал греть ноги. Андат не оглянулся. Когда он заговорил, голос звучал устало.

— Спирт выветрился. Можно пить, сколько влезет, и не опьянеть.

— А в чем тогда смысл?

— В приятности. Хотя вкус будет крепковат. Я думал, ты спустишься раньше. Если долго его кипятить, загустеет.

Маати повернулся к андату спиной, взял старый медный черпак и наполнил себе чашу. Когда он отхлебнул, вино оказалось горячим, терпким и действительно приятным.

— Хорошее, — произнес он.

Зашелестела бумага — Бессемянный за его спиной закрыл книгу. Повисло такое долгое молчание, что Маати невольно оглянулся. Бессемянный сидел неподвижно, как статуя. Дыхание не тревожило его одежд, лицо ничего не выражало. Потом грудь андата поднялась, вбирая воздух, и он произнес:

— А что бы ты сделал, если бы его нашел?

Маати поджал под себя ноги и подул на вино, а потом ответил:

— Попросил бы прощения.

— Считаешь, ты его заслужил?

— Не знаю. Наверное, нет. Я поступил плохо.

Бессемянный хмыкнул, подался вперед и переплел длинные изящные пальцы.

— Ну еще бы, — произнес он. — Разве просят прощения за что-нибудь хорошее? Но скажи-ка, раз уж мы затронули тему наказания и милосердия, зачем просить того, чего не заслужил?

— Ты говоришь, как Хешай-кво.

— Конечно, а ты уходишь от ответа. Если не нравится вопрос, попробую задать другой. Ты простишь меня? Я знаю, что поступил дурно. Так сделаешь ли ты для меня то, что хочешь получить от другого?

— А ты бы хотел?

— Да, — ответил андат на удивление жалобно. Маати никогда раньше не замечал в нем такого чувства. — Да, я хочу получить прощение.

Маати отпил вина, а после покачал головой.

— Чтобы ты опять принялся за свое? Будь у тебя возможность, ты бы предал все и вся, чтобы ранить Хешая-кво.

— Ты так думаешь?

— Да.

Бессемянный склонил голову, коснувшись волосами рук.

— Наверное, ты прав, — сказал он. — Хорошо, тогда такой вопрос. Ты простил бы Хешаю-кво его недостатки? Как безалаберного учителя, как поэта, который сотворил такое опасно ущербное существо, как я? Верно, он неполноценен во всем, какое качество ни возьми. Разве он заслуживает милосердия?

— Может быть, — ответил Маати. — Он не хотел того, что случилось.

— А, значит, раз я действовал преднамеренно, то он виноват меньше?

— Да.

— Выходит, ты забыл, что мы друг для друга — я и он. Но довольно об этом. Если бы твой любезный грузчик — кстати, ты назвал его Ота-кво, надо быть осторожнее — так вот, если бы твой Ота-кво сделал бы что-нибудь дурное, совершил или помог совершить преступление, ты спустил бы это ему с рук?

— Ты знаешь… откуда?

— Я знаю об этом уже много недель. Пусть это тебя не тревожит. Я никому не рассказывал. Отвечай на вопрос: ты бы упрекнул его в грехах так же, как упрекаешь меня?

— Нет, вряд ли. Кто тебе сказал, что Ота…

Бессемянный откинулся в кресле и принял позу победоносности.

— А какая между нами — грузчиком и андатом — разница, если ты отметаешь его грехи и не прощаешь моих?

Маати улыбнулся.

— Ты — не он.

— И его ты любишь, — добавил андат.

Маати ответил жестом утверждения.

— А любовь важнее справедливости, — закончил Бессемянный.

— Иногда — так.

Андат улыбнулся и кивнул.

— Какая жуткая мысль, — проговорил он. — Что любовь идет рука об руку с несправедливостью.

Маати пожал плечами. Андат в ответ снова взял коричневую книгу и принялся шуршать рукописными страницами, словно что-то искал. Маати зажмурился и вдохнул пары вина. Ему стало так спокойно, словно сон — настоящий сон — был уже недалеко. Он медленно покачивался в кресле, невольно попадая в ритм с сердцебиением. Но смутное ощущение тревоги разбудило его, и он, не открывая глаз, произнес:

— Не говори никому об Оте-кво. Если его семья узнает…

— Не узнает, — сказал андат. — По крайней мере, не от меня.

— Я тебе не верю.

— На этот раз можешь поверить. Хешай ведь старался быть хорошим учителем. Ты это знаешь? Несмотря на все те гадости, которые мы позволяли себе в своей междоусобице, ты был принят в наш дом, и…

Андат вдруг осекся. Маати открыл глаза. Бессемянный не смотрел ни на него, ни в книгу. Его взгляд был устремлен на юг, как будто что-то по ту сторону стен, деревьев и расстояний приковало его и не отпускало. Маати невольно проследил за ним, но, кроме стен, ничего не увидел. Когда андат обернулся, его лицо светилось восторгом.

— Что случилось? — спросил Маати, леденея от дурного предчувствия.

— Ота-кво, — сказал Бессемянный. — Он тебя простил.

Горела единственная свеча, отмеряя ночные часы. На кушетке, где Ота его и оставил, спал поэт. Его лицо в тусклом свете казалось выцветшим. Он спал с разинутым ртом, дыша глубоко и ровно. Мадж опустилась рядом с ним на колени, всмотрелась. Ота закрыл дверь.