Аквариум. Геометрия хаоса - Кушнир Александр - Страница 59

Когда инструменты и вокал оказались прописаны, неожиданно выяснилось, что микшировать это богатство на «Ленфильме» просто невозможно. Пришлось перетаскивать болванки в студию «Мелодии» — к звукорежиссёру Юрию Морозову, который в свое время отказывался работать над «Равноденствием». В тот момент хиппи-мистик отмечал двадцатилетие выхода своего культового магнитоальбома «Вишнёвый сад Джими Хендрикса». Тряхнув длинными волосами и сбросив сигаретный пепел на пол, Морозов прослушал исходники и негромко молвил: «Большая часть сигналов у вас запорота, но я сделаю всё, что смогу».

Увы, даже после его ювелирной работы звук на «Любимых песнях Рамзеса IV» оставался сухим и невыпуклым. Несмотря на присутствие индийской тампуры и обратного рояля, аквариумовская психоделия напоминала не концептуальный альбом, а репетиционную запись, сделанную в полевых условиях.

«Абсолютно гениальная по замыслу и аранжировкам пластинка была убита по звуку, — с болью в голосе отмечал Сакмаров. — Она должна была получиться на уровне тяжёлых психоделических номеров в духе The Beatles и Хендрикса… В итоге как гашишный диск он звучал идеально, а как кислотный — не дотягивал».

«На “Рамзесе” мы развернулись вовсю, так в России никто не делал, — утверждал БГ. — Мы пошли на чудовищные расходы, чтобы сделать всё по-настоящему. У нас было желание сотворить что-то принципиально новое и нужное для этой культуры. Мы вышли одни в этот мир и попытались его преобразовать. Я не хочу хвалить “Аквариум”, но тогда мы шли абсолютно против шерсти. В кошмарных антисанитарных условиях мы всё-таки пытались жить по-человечески».

В первой половине девяностых родной город Гребенщикова представлял собой унылое и небезопасное зрелище. Устоявшийся термин «бандитский Петербург» обозначал, что по вечерам всем лучше сидеть дома. Местную интеллигенцию в общественных местах не покидало ощущение правоты мудрого Джеймса Брауна — что вот-вот начнётся беспредел и надо будет резко сматывать удочки. В одну из тех мрачных зим Курёхин всерьёз задумался о переезде в Германию, а Гребенщикова даже посетило видение о том, как Россия погружается под воду.

«В Питере жить нельзя», — любил говаривать БГ в те хмурые времена. «А что же тогда с ним делать?» — вопрошали у него приятели. «Только уничтожить», — изящно парировал «городской Робин Гуд».

А пока сверкающий золотом шпиль Петропавловской крепости был виден не только водолазам, город на Неве наполнился множеством подпольных лабораторий, в которых производилось сырьё для расширения сознания. Для обладателей малиновых пиджаков наступил настоящий калифорнийский рай: запретные плоды рекой текли в культурную столицу отовсюду — из Амстердама и Лондона, Душанбе и Алма-Аты. В Москве картина была примерно такой же, но только масштабы оказались другими — механическая нагрузка на кладбища и морги увеличивалась не в арифметической, а в геометрической прогрессии.

«Перестроечный оптимизм успешно рассеялся, и на смену ему пришли настроения полнейшей эсхатологической безысходности, — писал критик Сергей Гурьев. — Затем рок-тусовка насытилась мраком и медленно потянулась в ночные клубы — ломать суставы в ритмах рейва».

В то голодное время играть концерты было негде, да порой — и не на чем. Многие реально сломались: кто-то бросил занятия музыкой, а кто-то навсегда остался «в небесах с бриллиантами». И только ваганты Гребенщикова упрямо продолжали свой поволжский тур.

«Во время гастролей русские иконы особенно ярко воспринимались под Revolver и кислоту, — признавался мне Борис. — Нам удалось найти фантастического немца-сталиниста, который в обмен на бюстики Ленина и Сталина выдавал нам мешки кислоты. И “Аквариум” этой кислотой был несколько раз сплочён».

«Это был период интенсивного напряжения в вопросах глубины познания мира, — интеллигентно комментировал эти духовные поиски Сакмаров. — Мы шли по стопам Тимоти Лири, Кена Кизи и Джона Леннона. При нашем суровом климате мы умудрялись выдерживать глубину подобных переживаний».

Удивительно, но именно в эту непростую эпоху судьба несколько раз улыбнулась «Аквариуму». Сначала Титову и Рацену неожиданно досталась двухэтажная пристройка в районе Фонтанки, где можно было круглосуточно записываться. За хроническую неуплату там были отключены телефон и ряд коммунальных услуг, но эти мелочи никого не пугали. Здесь собирались люди, которых интересовали исключительно приключения звуков, борьба и единство тембров. Вскоре к штатному аквариумовскому звукооператору Саше Мартисову добавился лохматый инженер Вадик, который курил огромные косяки, но обладал идеальным слухом и замечал неточности у Pink Floyd.

Часть аппаратуры на Фонтанке осталась от группы «Телевизор», а многоканальная студия TASCAM была подарком «Аквариуму» от музыкантов Crosby, Stills & Nash после концерта в Монреале.

Показательно, что эта техника, собранная «с миру по нитке», внезапно проявила человеческие качества. Она дышала и хотела работать. В итоге в этом сказочном пространстве были записаны альбом «Пески Петербурга» и несколько старых композиций, а также демо-запись «Наутилуса» «Титаник на Фонтанке», где Гребенщиков исполнил кормильцевский гимн «Я хочу быть с тобой».

«Впервые в жизни у нас была неограниченная по времени собственная студия, где мы могли делать всё, что угодно, — вспоминал лидер “Аквариума”. — Естественно, я набросился на это, как голодный пёс».

Затем Гребенщикову крупно повезло, и он запеленговал репетиционную базу, расположенную на последнем этаже знаменитого сквота на Пушкинской, 10. Любопытно, что соседи там оказались просто идеальные — музыканты «ДДТ», «Пикника» и «Двух самолётов». Осваивать новое акустическое пространство направили недавно разведённого Сакмарова, которого вскоре ожидали острые ощущения. Дело в том, что по ночам в огромной квартире бродили духи из разных эпох, а медведи с репродукций Шишкина сползали со стен и вели себя негостеприимно. Ещё был реальный местный кот, со снайперской точностью заявлявший свое право собственности на музыкальные инструменты.

«Когда духи отбивались от рук, нам приходилось идти на крайние меры, — уверял меня БГ. — Тогда из Пятигорска приезжал наш давний друг — ясновидец и духогон Григорий и задавал им жару. Духи на время успокаивались, но вскоре из картин опять начинали вылезать звери».

Стоит заметить, что жизнь в подобном режиме мало способствовала психическому здоровью Гребенщикова. Нужно было искать эффективное противоядие, и вскоре Борис его нашёл. Так случилось, что в районе 1993 года идеолог «Аквариума» плотно подсел на буддизм.

Последствия подобных метаморфоз не заставили себя долго ждать. Уже через пару месяцев БГ посетил Крым, где автор «Алмазного пути» и странствующий философ Оле Нидал проводил открытый сеанс перемещения сознания. В целом ничего сложного — у медитирующих пациентов в районе макушки открывалось небольшое отверстие, в которое при удачном стечении обстоятельств выталкивалось сознание — словно в момент смерти. На Гребенщикова подобное разъединение тела и духа произвело сильное впечатление. Пообщавшись с гуру-датчанином, который до превращения в буддиста был удачливым контрабандистом, Борис отправился на собственное сорокалетие «подводить итоги» в Непал.

Ехал он, что называется, на деревню к дедушке. «Всё очень просто, — напутствовал неофита скандинавский миссионер. — В Катманду есть ступа Боднатх, приходишь туда и спрашиваешь ламу».