Эпоха второсортных злодеев (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 27

— Ты знаешь, сколько предлагают за мою голову? — спросила я, решив прояснить все детали на берегу.

— Знаю.

— И что ты по этому поводу думаешь? — после некоторых раздумий я все ж сунула в застегивающийся на молнию карман куртки оба телефона, и свой, и пуховский.

— Деньги — это прах, деньги — это тлен, — сказал Дарвин. — Тлен, который может облегчить твое существование, но не может придать ему смысла. Пока у меня есть, что есть, и есть, где жить, меня не интересуют деньги.

— Что же тебя интересует?

— Действия, — сказал он. — Я живу, пока я действую, принимаю решения. Пока я не один из толпы, не принадлежу к инертной серой массе, которую некоторые недоумки называют современным обществом. Не просиживаю диван перед телевизором с пультом в одной руке и бутылкой пива в другой. Стать обывателем — это самый страшный грех, который может позволить себе двуногое животное, лишенное перьев.

— С широкими ногтями, — добавила я, хотя в последнее время ничего не имела против того, чтобы стать обывателем. Быть человеком действия довольно утомительно.

— Ты готова? — спросил он.

— Да, вполне.

— А оружие?

— У меня есть пистолет.

— Одного пистолета может не хватить.

— Я неплохо стреляю, — сказала я. — Это позволяет мне экономить пули.

— Лифт напоминает мне гроб, — сказал Дарвин. — Тебя запирают в нем и на тросах опускают под землю, и ты практически практически бессилен что-либо изменить.

— Только у гроба нет открывающихся дверей, — заметила я.

И кнопок. И еще лифт, в отличие от гроба, может подниматься и на верхние этажи, и повторять этот маршрут несколько раз в день. Несколько сотен раз в день.

Но я не стала придираться и портить метафору Дарвина. Возможно, он был пафосным придурком, но он был специалистом «Континенталя», а никто не сможет долгое время заниматься тем, чем занимается он, и остаться полностью нормальным человеком. Мне не должно быть дела до его заморочек, пока они не мешают ему охотиться.

Дверцы лифта распахнулись, и мы вышли под землю. В подвал под «Континенталем». В подземные артерии города, полные нечистот и остатков мечтаний и надежд, а также осколков грез, которые мы должны были попирать сапогами. Ну, если быть совершенно точной, то с сапогами у нас не задалось, но я не думала, что осколки грез будут сильно возражать, если мы будем попирать их армейскими ботинками Дарвина и моими кедами.

В дальнем конце подвала Дарвин нашел неприметную дверь, за которой обнаружилась лестница, уводящая на нижние уровни. Мы спустились на несколько пролетов, потом Дарвин отомкнул решетку, нацепил налобный фонарь и потопал куда-то во тьму, разгоняя пищащих от возмущения нашим вторжением крыс.

— Крысы вызывают мое уважение, — пробурчал Дарвин из-под своей маски. — Они живут здесь, во тьме, питаются отбросами, сбегают при первом же признаке опасности, но если загнать крыс в угол, из которого нет выхода, они будут драться. Как бы там ни было, крысы выживают. Всегда. Хочешь жить долго? Будь, как крыса.

— Ты тоже сбегаешь при первых же признаках опасности?— поинтересовалась я.

— Нет, — сказал он. — Я — крысиный волк. Ты знаешь, как растят крысиного волка?

— Все знают, — сказала я.

— Тогда ты понимаешь, о чем я говорю, — сказал он. — Я взращен на крови. Мои клыки обагрены ей, мои руки омыты ею, мои ноги привыкли наступать на ее лужи…

Надеюсь, он говорил не о крысиной крови. Хотя… Ну, о чьей бы крови ни шла речь, это было довольно мрачное описание, и я надеялась, что он все же преувеличивает. По крайней мере в той части, где речь идет о лужах и клыках.

Хотя…

— Ты, случайно, не вампир? — не знаю, принимает ли «Континенталь» нежить в свой элитный клуб убийц, но почему бы и нет? Может быть, ребята тоже выступают за равные права для всех.

— О, нет, я не люблю Солнце, но и не боюсь его, — сказал Дарвин. — И я не нуждаюсь в чужой крови, чтобы продолжать свое существование. Мне доводилось убивать вампиров. А тебе?

— Нет, — сказала я. — Но я присутствовала при смерти одного или двух. И знала парня, который умел их убивать.

— Я знаю, — сказал он. — Гарднер.

Конечно же, он наводил справки обо мне, когда получил заказ на эту работу, а «Континенталь» — это закрытый клуб, где все друг о друге знают. Или могут узнать, приложив для этого минимальные усилия.

Но подземные туннели под Городом были последним местом, где я хотела бы говорить о Реджи, а Дарвин, наверное, был последним человеком, с которым я хотела бы это обсуждать.

Если бы я в принципе хотела это хоть с кем-то обсуждать.

Ну, с кем-то кроме тебя. Вот ты — идеальный собеседник. Ты всегда готова меня выслушать, ты никогда ничего не говоришь, и, по большому счету, тебя не существует.

Ты — всего лишь свидетельство моего безумия.

Наверное, настоящие проблемы у меня начнутся в тот момент, когда ты начнешь мне отвечать.

— Мы не знакомы, но я слышал о нем, — сказал Дарвин. — Он тоже волк, как и я.

Я решила расценивать это, как комплимент Реджи. Как похвалу, которую один профессионал может дать другому. Даже если Реджи на самом деле отец моего ребенка, после рождения лучше держать его подальше.

По моим прикидкам, мы прошли под землей пару кварталов, прежде чем Дарвин остановился рядом со старой металлической лестницей, ведущей наверх. Он постучал по ней рукой, вызвав целый дождь ржавчины.

— Здесь мы выйдем на поверхность, — сказал Дарвин, сунул руку в карман и протянул мне медицинскую маску в индивидуальной упаковке. — Надень это.

— Мне кажется, здесь внизу было куда больше риска вдохнуть что-нибудь нездоровое, — заметила я.

— Здесь, внизу, нет Большого Брата, — сказал Дарвин. — Но наверху у него множество глаз, и все они могут искать тебя.

А, ну да.

У нас же тут охота внутри другой охоты, и где-то я хищник, а где-то дичь, поэтому лишняя осторожность не помешает.

Я поймала себя на мысли, что начала думать в терминах Дарвина, и эта мысль не пришлась мне по душе. Стоит впустить в свою голову одного психопата, и ты не заметишь, как их там сразу же соберется целый отряд.

Мне ли не знать…

— Куда ведет эта лестница? — спросила я.

— Наверх.

— Я понимаю, что наверх, но куда именно?

— В небольшой переулок, в котором в это время суток нет никого, кроме торговца наркотиками и, быть может, одного из его клиентов, стремящегося купить забытье за пригоршню долларов, — сказал Дарвин. — Эта публика не любит привлекать к себе внимания, и не станет поднимать шум.

Мы поднялись по лестнице, а потом Дарвин продемонстрировал высокий уровень своей физической подготовки и одной рукой отодвинул крышку канализационного люка. Мы выбрались на поверхность, и я убедилась, что у торговца наркотиками сегодня выходной. По крайней мере, в поле видимости не наблюдалось ни его, ни его клиентов, ищущих забытье за пригоршню долларов.

В переулке стояла машина. Какой-то древний седан еще из тех времен, когда машины делали из железа, а не из пластика. Он был настолько пыльный, что я не могла различить цвет, в котором он вышел с завода. Или цвет, в который его покрасил кто-то из предыдущих владельцев.

Дарвин разбил водительское стекло затянутым в перчатку кулаком. А я-то уж подумала, что это его машина…

— Садись, — сказал он, вырывая из-под руля клубок проводов и зачищая пару швейцарским армейским ножом. Вместо сидений впереди был установлен трехместный диван, и я уселась у окна.

Двигатель заревел… ну, зарокотал. Когда мы двинулись с места, я услышала стук под днищем, и от машины что-то отвалилось. Наверное, в Городе можно угнать машину и посвежее.

— Мы точно доедем на ней до места? — спросила я.

— Нам недалеко, — сказал Дарвин.

— Это обнадеживает.

Мы выбрались на более оживленную улицу. Это был не самый благополучный район, и большинство торговых точек уже закрылось, спрятав витрины за стальными щитами, и люди, которые бродили по тротуарам, были не самыми добропорядочными жителями Города, и среди них вполне могли бы найтись охотники за легкими деньгами. Но никто из них не обращал внимания на тот хлам на колесах, внутри которого мы находились.