До встречи в «Городке» - Стоянов Юрий Николаевич - Страница 21

Прошла неделя. Подметаем мы с Томашем дорожки и видим, как от КПП идет заместитель директора театра Андрей Аркадьевич Бобыльков.

Мы бросились ему навстречу так, как будто роднее человека у нас не было. Он нас обнимает. Мы душим в объятиях его. В общем, сцена встречи семьи, которую разъединила лихая година, и вот, много лет спустя, уже взрослые сыновья нашли своего папу…

Георгий Александрович поступил очень мудро, послав нам на выручку именно заместителя директора по хозяйственной работе. Это был знак того, что в театре не намерены мириться с пропажей части театрального имущества (то есть Стоянова и Томошевского). Кроме того, Бобыльков, как опытный хозяйственник и снабженец, поставил отношения театра и полка имени Ленинского комсомола на бартерную основу.

Через час после разговора между заместителем директора и начальником штаба нам выписали увольнительную и в черной «Волге» мы покатили домой — на Фонтанку. А театр был нашим домом и в переносном, и в прямом смысле слова: общежитие находилось прямо во дворе театра…

Приехали. Стоим за кулисами. Финал спектакля «Прошлым летом в Чулимске». Мы в сапогах, в хэбэшной форме. Затухают аплодисменты.

Артисты начинают проходить мимо нас. Мы радостно здороваемся. В ответ — вежливые кивки. Нич-ч-чего не понимаю! Нас ведь очень любили и опекали… В театре всегда работали солдаты из разных частей: то снег разгребут во дворе, то мусор вывезут. Вот и приняли нас, обритых наголо, за этих подшефных. Не узнали даже на близком расстоянии. И только 3.М. — Зинаида Максимовна Шарко, игравшая в одном из спектаклей роль моей матери, воскликнула:

— Сынку! Що ж воны з тобою зробылы? — и заплакала… (Мы с нею любили поболтать на украинском языке.)

Пролетело четырнадцать дней. За это время сыграли мы несколько спектаклей: в одном из спектаклей гримеры за сутки (!) сделали нам парики. И вот на той же театральной черной «Волге» (!) нас провожают в полк. В багажник машины загрузили подарки от осветительного цеха — ящик киловаттных ламп, от монтировщиков сцены — ящик гвоздей, от бутафоров — ящик краски, от администраторов — расписание спектаклей и контрамарки для командования на любой спектакль. (А попасть в БДТ тогда было ох как не просто!)

Везет нас директорский шофер Коля, болтаем по дороге, и вдруг у меня возникает совершенно необъяснимое чувство тревоги. Такое ощущение, что должно произойти что-то нехорошее. По какому-то наитию говорю Томашу:

— Покажи увольнительную!

— Зачем? — как-то игриво переспрашивает он.

— Покажи, говорю!

— Юсик, все нормально.

— На сколько дней было увольнение?

— Ну, на четыре.

И заржал.

— Нас же две недели не было в части, это же не увольнение, а отпуск! Ты же мне сам сказал, что у нас четырнадцать дней в запасе.

Увольнительная же была у тебя, гад!

— Юсик (это он меня с института так называл), я еще в части к четверочке единичку пририсовал, получилось две недели. Что тебе, кисло было?! — И развалился на заднем сиденье, как король на именинах.

Воспитанный на лучших образцах литературы о войне, я изрек:

— Все. Это — трибунал.

У Томаша свои аргументы:

— Кому ты на хрен нужен — расстреливать тебя. Им лампы нужны и гвозди.

Подъехали к воротам части. И когда нужно было выходить из машины, я понял, что у меня отнялись ноги. По-настоящему отнялись ноги! С Томашем началась истерика, он ржет и говорит при этом:

— Выходи, Маресьев, выходи!

А шофер Коля, задыхаясь от смеха, приговаривает:

— Все это, конечно, смешно, но все равно вам ребята — п…ц!

Еле волочу конечности. Солдаты тащат ящики к штабу. Томаш идет за мной и напевает:

— Топ, топ, топает малыш…

…Очень нелегки первые шаги.

Взял мой однокурсник реванш за тот первый день наш ей службы, оттянулся по полной программе. Но, слава Богу, прав оказался Томаш, а не я.

Никто не задал нам ни одного вопроса, не сказал ни слова по поводу нашего отсутствия.

В кабинете начальника штаба перед нами предстала сцена из «Скупого рыцаря». Подполковник склонился над нашими ящиками. В одной руке он держит киловаттную лампу, другой нежно поглаживает ящик и приговаривает:

— Ах ты, Господи, ах ты, Господи…

Затем наступает гробовое молчание. После паузы подполковник вытирает платком пот со лба и на выдохе произносит:

— Господи, я же теперь ими все посты освещу!!!

Это был предпоследний день нашей службы в школе сержантов в полку имени Ленинского комсомола.

В память о нашем недолгом пребывании в казармах стояли свежевыкрашенные бюсты, была надежно приколочена гвоздями наглядная агитация и ночью часовых на вышках было видно издалека.

Потом мы попали в ансамбль 76-й Военно-воздушной армии. Назывался он «Политбоец». Организовал его для своего удовольствия замечательный дядька, начальник политотдела Управления ВВС Северо-Запада генерал-лейтенант Лезин Андрей Николаевич, а непосредственно руководил нами Капуллер Илья Фроимович. Больше никогда в жизни я не встречал такого словосочетания: подполковник Фроимыч. Главной задачей ансамбля было исполнение песен, сочиненных генералом Лезиным. Например:

На мое предложение вместо последней строчки петь: «…и отразить врага любой ценою» был получен отказ.

Потом мы разучивали:

В ответ на вопрос, нельзя ли спеть: «…уберечь мир от войны», я услышал:

— На гражданке будешь рифмовать!

Но чтобы петь в рифму и в армии, я сочинил «Солдатскую актерскую песенку»:

Была у меня в 1981 году мечта.

Нет, не Гамлета сыграть. Я мечтал о зимних женских сапогах. Фирменных. Итальянских. Двести пятьдесят рублей они тогда стоили у фарцовщиков. Не поймите меня неправильно! У меня-то сапоги были. А у моей будущей жены — нет…

Знаете, как называется концертный костюм артиста? С подачи Вадима Александровича Медведева концертный костюм артиста — это кормилец. А любой побочный заработок театральные актеры называют халтурой. Концерты, съемки, радио — все это халтура. Но на халтуре никто не халтурит. Отношение к халтуре — святое. Ведь основные деньги артиста — на стороне.