Ложь (СИ) - Борзакова Надежда Марковна - Страница 45

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но не стало. Не важно ведь где она, не важно с кем, не важно, жива ли. Я все равно не смогу перестать любить ее. Вот только теперь мне не осталось даже ненависти, что поддерживала столько долгих как вечность дней и ночей. Мне осталась лишь череда воспоминаний. От нее осталась лишь череда воспоминаний. Это я сделал так, чтоб от нее осталась лишь череда воспоминаний. Это я ее убил.

А сейчас готов сделать что угодно, отдать что угодно, даже свою жизнь, лишь бы вернуться в ту секунду, когда спустил курок. Лишь бы исправить то, что натворил. Лишь бы она была живой. Дышала. Радовалась. Любила…. Пусть даже не меня.

Вот только даже сдохнув сейчас в этой вонючей каталажке, я не сумею исправить содеянного.

— Ничего, Вики…Ничего. Скоро мы встретимся. И там ты точно будешь моей…

«Многих мы теряем в дороге. А знаешь, кто все же добирается до больницы? Тот, кто все время на тебя смотрит. Не закрывает глаза, мыслит. Вот он и выживает».

Почему-то первым, что вспомнила придя в себя была именно эта фраза из старого фильма об инопланетном вторжении. Я всегда считала, что она была единственным, в чем сказавший ее сумасшедший герой был прав.

Впервые в жизни мне настолько физически больно. Плечо не просто горело огнем, в него будто засунули шипованную головку моргенштерна. Современного, а от того усовершенствованного. Ведь шипованный шар совершенно точно не умел расширяться раньше. Или умел? Попыталась припомнить и не смогла. Может потому, что слишком давно читала об этом…

Перед глазами все плыло, но я изо всех сил старалась сфокусировать взгляд и не отключиться опять. Смотреть. На своего самого-самого родного и любимого врача, что одной рукой гладил меня по лицу, а другой прижимал повязку на ране и не переставая повторял, что все будет хорошо. На своего любимого мужчину. Своего любимого мужа, которому я так и не успела вновь признаться в любви, в момент, должный стать самым счастливым, но обернувшийся трагедией.

Сжимая руль окровавленными пальцами, он вел машину. Быстро настолько, что казалось, будто мы сейчас взлетим. Он предельно собран и сосредоточен. Если б не белое как мел окаменевшее лицо и лихорадочный блеск в глазах, то показалось бы, что Артем само спокойствие. Однако это не так. Я чувствовала его боль и отчаяние и это намного, намного хуже любой раны.

— Как она? — проорал Артем на секунду бросив взгляд в зеркало заднего вида.

— Тема… Все хорошо, — сипло выдавила.

— Вика… Маленькая… Ты только не спи… Не спи, хорошо? — его голос срывался.

— Не буду, — наткнулась взглядом на лицо сестры. Она сидела полу боком на переднем сиденье, обхватив рукой спинку и беззвучно плакала.

Два страшных события за полгода… Бедная моя малышка. Такая маленькая. Особенно сейчас, с постоянно шмыгающим носом, закушенной нижней губой и потекшим макияжем она выглядела как ребенок, который залез в мамину косметичку и намазался всем, что там нашел и плакал теперь от того, что его за это отругали. Ах, если бы…

— Нормально все! Нормально, да, принцесса? — папин голос дрожал. Как и руки. Впервые у него дрожали руки.

— Папа…. Руки… Ты говорил… Они никогда не должны дрожать.

— И не будут! — он плакал. Второй раз в жизни. Первый был, когда родилась Оля. Но тогда это было от счастья, — Не будут, дочка!

— Оля, сядь ровно и пристегни ремень! — сказала тоном старшей сестры, но она и не думала это делать, а лишь слабо улыбнулась сквозь слезы.

Автомобиль подпрыгнул на очередном ухабе дороги и боль ослепила. Лица — отца, Артема, Оли начали меркнуть.

Черт, насколько же все плохо? Если уж папа терял самообладание, то…

— Тема…Я…Я не сказала тебе, — не сказала столько всего. Что люблю тебя и всегда буду любить. Не сказала, что всегда буду держать тебя за руку и…. Слова клятвы начали ускользать. Как и лица. И обивка салона. И белоснежная ткань моего платья, занимавшего будто все пространство автомобиля.

— Не смей! — полный муки рык, — Не смей, слышишь?!

— Я не это хотела, — что же я несла. Только хуже ему делала, им всем, вместо того, чтоб утешить, — Не чтоб попрощаться, нет, а просто…, - мысли путались. От слез пекло глаза. И до чего же трудно говорить. Язык будто тонну весил и к небу присох. Воды бы сейчас!

— Сынок, все хорошо, успокойся! — мягко, но уверенно сказал меж тем папа, — Следи за дорогой, ладно?

Сынок…. Как же я мечтала когда-нибудь такое от него услышать. Сколько ждала, чтоб родители разделили моей счастье. Родители… остальные….

— Папа…. Кто… Кто-то еще пострадал? — внутри все сжалось от страха. Худшего чем охвативший естественный страх за себя.

— Нет, милая. Не волнуйся ни о чем, хорошо? Скоро уже приедем….

Он говорил еще что-то, но слова слились в неясный гул. Месиво. Как и окружающая действительность надо мной. Не различить знакомых черт, не различить даже просто силуэтов. Не различить вообще ничего. Беспамятство. Темное, густое, но такое теплое и манящее. Я как могла сопротивляюсь, но все равно подолжала неумолимо тонуть в нем….

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тепло приятно окутывало меня. Оно повсюду, даже в кончиках пальцев на ногах и руках. Но тело наслаждалось им лишь несколько мгновений, ведь вернулась боль. Она сейчас иная — уже не распирающая, но все равно острая, мозжащая. Услышала собственный стон. Он слетел с потрескавшихся губ — настолько, будто я вспомнила привычку грызть их и сделала это на улице в лютый мороз. Только сейчас мороза быть не может, ведь лето, август…

Во рту пустыня. Горло саднило как при жесткой вирусной инфекции. Такой, из-за которой неделю лежишь в кровати. Я помнила… Помнила, как заболела весной в одиннадцатом классе. Горло будто раздирало, голоса не было совсем. В носу не переставая щипало, а из глаз текли слезы. Но страдала я больше всего именно от того, как выглядела, ведь Артем вопреки неодобрению родителей и опасности заразиться самому целыми днями не отходил от меня.

Читал вслух «Мастера и Маргариту» потому, что мы проходили именно это произведение в тот момент. Мне не нравилась история, а он смеялся и говорил, что все равно будет читать именно ее чтоб желая избавиться от необходимости слушать, я поскорее выздоровела. А всего несколько месяцев спустя он…. С этой грязной тварью! О, нет. Этого не было. Вернее, все было не так. Не так!

Веки очень тяжелые. Будто рыдала несколько часов не переставая. Их не хотелось поднимать, да и узкая полоска света, который все же пробивался, немилосердно резал глаза. А еще плечо. Рука. Грудная клетка. Уплывающее сознание манило избавлением от боли в них. И вдруг я почувствовала знакомую руку на своей. Ее ни с чем не спутаешь. Я, кажется, уже выучила каждую линию на ладони, каждый изгиб сильных пальцев. Попыталась ее сжать. Изо всех сил, а получилось еле-еле.

— Вика? Вика, ты меня слышишь? — знакомый голос. Чей, интересно? Все же открыла глаза. От света их пекло, но несколько секунд спустя — едва зрение сфокусировалось, я забыла об этом.

И о боли забыла. О физической, ведь душевная в разы сильнее. Боль того, кто впился сейчас в мое лицо полным страдания взглядом покрасневших глаз. В русых волосах широкая седая прядь. Это не обман зрения! О, боже…

— Вот умница, — вновь этот голос. Перевела взгляд на второе лицо.

— Дмитрий Дмитриевич, — узнала его обладателя. Седовласый анестезиолог с мудрыми глазами один из немногих, с кем папа работал чуть ли не с начала своей практики.

— Он самый, — в этот момент появился папа, — Спящая красавица проснулась. И целовать не пришлось. Ой, прости…. Артем, да?

Артем не отреагировал. Продолжая осторожно держать мою руку, нежно коснулся лица, провел по волосам. Услышала его неровное, надсадное дыхание, в котором звучали едва сдерживаемые слезы.