Наследник Клеопатры - Брэдшоу Джиллиан - Страница 25

• Предыдущая
• 25/95
• Следующая

Доктор дал Цезариону лекарство, чтобы снизить жар и приглушить боль, – горькую настойку из опия и черной чемерицы. Затем он промыл рану едким уксусным раствором с травами и зашил ее, оставив отверстия, для того чтобы мог выходить гной.

Цезарион молча перенес все манипуляции, прижимая ко рту мешочек с травами. Вскоре лекарство притупило боль, а вместе с ней и сознание. У юноши появилось ощущение, словно его подвесили на крючке за бок, и он висит в сером тумане, медленно вращаясь, в то время как весь мир вокруг него распадается на части.

Закончив зашивать рану, доктор приложил к ней компресс.

– Что это? – спросил он, взяв из вялой руки юноши мешочек с травами.

– Мне он нужен, – с тревогой в голосе запротестовал Арион, потянувшись за своим лекарством.

Но доктор уже успел открыть мешочек и высыпал щепотку содержимого себе на ладонь.

– Кардамон, – прокомментировал он. – Аммиачная смола, бриония, лапчатка. Что это? Цикламен?

– Мне он нужен, – повторил Арион, на этот раз более настойчиво.

Доктор понюхал высохший кусочек какого-то растения.

– А, нет, это корень пиона... Но это согревающие и подсушивающие травы, они не помогут при ранениях и лихорадке. Зачем они тебе?

Из серого тумана донесся голос Ани:

– У него проклятая болезнь.

Доктор в изумлении посмотрел на Ариона. Затем он высыпал травы обратно в мешочек и, не говоря ни слова, вложил его в руку юноши. Цезарион тут же приложил его к лицу и вдохнул резкий запах лекарственной смеси. Головокружение не проходило.

– Нужно было сразу об этом сказать, – раздраженно произнес доктор. – Это может повлиять на ход лечения. Как долго он уже страдает этой болезнью?

Ани пожал плечами и жестом показал, что не знает. Тогда доктор повернулся к Цезариону и повторил свой вопрос.

Цезариону казалось, что он все так же кружится в серой пелене, плотно окутавшей его.

– Это началось, когда мне было тринадцать лет, – словно во сне, ответил он. – Я помню, как вошел в дом, а затем вдруг очутился в постели. Рядом со мной был доктор. Все тело ныло от боли, моя одежда была мокрой. Мне сказали, что я упал. Эта болезнь неизлечима. Мы обращались ко многим докторам. Они советовали и лекарства, и кровопускания, и слабительные, но ничего не помогало. Один врач даже хотел сделать мне прижигание мозга, но мать не позволила. У меня не так часто случаются приступы.

– Уточни, пожалуйста.

– Когда я был дома, это происходило не больше одного раза в месяц... – Юноша с болью вспомнил о своем нынешнем положении. Он не привык обсуждать проблемы, касающиеся его здоровья, с кем бы то ни было без предварительного согласия царицы. Пронзительно посмотрев на доктора, он внезапно спросил: – Ты давал клятву Гиппократа?

– Какую клятву?

Доктор нахмурился. Надо сказать, этот пожилой, хорошо одетый человек, с бородой, как у философа, выглядел мудрым и добрым. Они все так выглядели – от этого ведь зависел их заработок, – но некоторые способы лечения, которые рекомендовали врачи, иногда мало чем отличались от пыток.

– Клятву Гиппократа, – повторил Цезарион и процитировал: – «Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной». Ты не должен никому говорить о моей болезни.

– Да, я давал клятву, – неохотно ответил доктор. – Однако в этом случае, если ты помнишь, за лечение платит Архедам. И он просил, чтобы я докладывал ему обо всем.

Из серого сумрака снова донесся голос Ани.

– Архедам хочет знать, как заживает рана, полученная Арионом в бою, – заметил он. – Нет никакой необходимости рассказывать ему о болезни. Неужели ты не видишь, что мальчик ее стыдится? Он не хочет, чтобы все вокруг показывали на него пальцем, кричали, что он эпилептик, и плевали ему в лицо.

Доктор, как показалось Цезариону, согласился с Ани. Сквозь густую пелену юноша слышал, как он говорил караванщику о том, какие лекарства следует давать, чем кормить и как перевязывать рану.

У греков было принято бриться. Бороды в основном были у философов-киников.

– Я приду завтра утром, – наконец сказал доктор и вышел из палатки.

Цезариона долго не покидало странное ощущение подвешенности и медленного кружения в плотном тумане.

Через некоторое время – сказать точно Цезарион не мог – пришел Ани и начал возиться с перевязкой.

– Ты не должен был говорить ему о моей болезни, – упрекнул его Цезарион.

– Кому ему? – спросил Ани.

Цезарион понял, что прошло уже много времени с тех пор, как ушел доктор, и подумал: «Мне не следовало принимать это лекарство, оно слишком сильное. Мог бы обойтись и без него. Я могу себя выдать. Этого нельзя делать ни в коем случае».

– Тому доктору, – с явным недовольством произнес он. Ани только фыркнул в ответ.

– Мальчик, он доктор! Ему нужно об этом знать. Ты же слышал, как он сказал, что твоя болезнь может повлиять на ход лечения.

Цезарион почувствовал божественную прохладу, когда Ани положил свежий компресс на его воспаленный бок.

– Дома у тебя были приступы раз в месяц, – продолжил египтянин, – а тут, с тех пор как я тебя встретил, уже дважды.

«Даже чаще, – борясь с одолевающей его сонливостью, подумал Цезарион. – Просто небольшие приступы проходили незаметно».

– Дома было легче, – слабым голосом ответил он караванщику. – Не было такой жары. Обычно становится хуже, если я испытываю голод, жажду, сильно перенапрягаюсь или, наоборот, ничего не делаю. И еще... – юноша запнулся и глухо добавил: – Если испытываю страдания или сильную страсть.

– Не стоило становиться солдатом, правда? – Ани наклонился ниже. Его лицо казалось каким-то резко очерченным и неестественно отчетливым. – Страсть тебе во вред? О Изида и Серапис, что это значит? Тебе следует избегать женщин?

Цезарион вспомнил Родопис, в которую он влюбился, когда им обоим было по шестнадцать лет. Ее смех звучал так красиво – весело, свободно и непринужденно, у нее были такие лучистые глаза и красивая грудь. Но она была рабыней, и, когда его мать застала их спящими в одной постели, Родопис продали на невольничьем рынке. «Я очень сожалею, – сказала ему Клеопатра, когда он пришел к ней весь в слезах, – но ты же знаешь, что это повредит твоему здоровью».

– Да, мне следует избегать женщин, – с горечью в голосе ответил Цезарион.

– Святая мать Изида, какая страшная участь!

Ему показалось, что Ани еще что-то сказал. Он хотел было переспросить его, но египтянин уже ушел.

Цезарион не помнил, как он уснул, но, очнувшись от забытья, увидел, что Ани снова рядом. Головокружения уже не было, да и сознание достаточно прояснилось. Он понял, что лекарство, которое ему дал доктор, перестает действовать. Однако же, как сразу заметил Цезарион, боль не стала сильнее по сравнению с тем, как это было утром.

– Арион, – явно волнуясь, обратился к нему египтянин. – Мне нужна твоя помощь.

«Да уж, конечно, – с кислой миной на лице подумал Цезарион. – Ты ведь намерен использовать меня».

– Архедам пригласил меня на ужин, – продолжал Ани. – Ужин по греческому обычаю. Мне нужно надевать гиматий?

В первую секунду Цезарион даже растерялся и не нашелся, что сказать ему в ответ. У него в голове не укладывалось, как можно разбудить человека, чтобы задать такой ничтожный вопрос. Но египтянин с такой тревогой смотрел на него, что Цезарион понял: для Ани этот вопрос совсем не пустяковый, поскольку караванщик, взявший на себя роль настоящего хозяина, был совершенно сбит с толку этим приглашением. Это одновременно и удивило, и порадовало Цезариона: Ани, возможно, и наблюдательный, и умный, и сильный, но ему далеко до благородных манер, и он сам это прекрасно понимает. У Цезариона мелькнула шальная мысль, а не ввести ли ему неотесанного мужлана в заблуждение, чтобы тот выставил себя в дураках, но тут же отбросил ее. Нет, он не может этого сделать. Ани, который постоянно повторяет, что он должен ему по гроб своей жизни, прав: египтянин действительно спас его.

• Предыдущая
• 25/95
• Следующая