Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович - Страница 81

Но, например, изображения, которые оказываются на сетчатке вашего глаза, двухмерны, потому что сама сетчатка — плоская. Вам только кажется, что предметы в вашей комнате отстоят друг от друга на разные расстояния.

На сетчатке же — лишь зрительные рецепторы, улавливающие падающие на них фотоны, и откуда они прилетели, издалека или от чего-то рядом, — рецепторы не знают.

В действительности ощущение «объёмности» предметов создаётся в нашем мозге благодаря тому самому тактильному и кинестетическому чувству, потому что все эти предметы (или подобные им) вы трогали когда-то в детстве и знаете, что они самостоятельны, имеют размер, объём, форму, а не просто какие-то пересекающиеся линии на плоском экране.

Грубо говоря, то, что стул — это «стул», вы узнали не потому, что вам кто-то в детстве про это рассказал, а потому, что вы сидели на нём попой, взбирались на него, падали с него, неловко на нём раскачиваясь.

Так вы определяли для себя его целостность, границы и его сущность — то, чем он для вас является.

Вам не обязательно знать, что перед вами «стул», чтобы сесть на него. Вы можете присесть на подоконник, на журнальный столик, на барный стул, на диван — это всё для вас «одного поля ягоды», но с разными границами, с набором дополнительных ощущений — мягкости, жёсткости, высоты и т. д.

И самое главное, вы всё это можете понимать, не имея для этого слов.

Именно по этой причине младенцы норовят всё потрогать, засунуть в рот, порвать, сломать, согнуть, вытянуть, разлить, прыгнуть в лужу и т. д. и т. п. Они учатся думать мир. И ведущим здесь для них является в первую очередь правое полушарие.

По мере взросления ребёнка увеличивается в размерах и его мозг.

Но не за счёт новых нейронов — новые нейроны возникают в мозге только в строго определённых областях (например, в гиппокампе — для формирования новых воспоминаний).

Растут в мозге связи между нейронами, а поэтому сильнее всего за первые пять лет жизни меняется наше мозолистое тело — те самые связи, которые контачат правое полушарие с левым и левое с правым (рис. 33).

Рис. 33.  Мозолистое тело и передняя комиссура на трёх стадиях развития человека:

а) эмбриональная стадия (16 недель);

б) при рождении (40 недель);

в) взрослый индивидуум.

Изначально совершенно крошечное, мозолистое тело постепенно превращается в многополосный автобан, соединяющий правый и левый мозг человека.

Впрочем, не следует думать, что «пространственное чувство» возникает и развивается только в правом полушарии, хотя поначалу именно оно является в этом отношении ведущим.

Удивительно, но, как показывают недавние исследования, области мозга, которые у человека являются центрами речи, обнаруживаются также и у наших ближайших эволюционных родственников — увеличенные как раз в области Брока и Вернике (рис. 34).

Рис. 34. Человеческий мозг с областями Брока и Вернике, а также гомологичные им области мозга шимпанзе^[34].

Но, наверное, самое интересное в том, что в обезьяньем мозге эти центры «проторечи» отвечают вовсе не за крик, как можно было бы подумать, а за… жесты49. Этот факт, к слову, установил легендарный первооткрыватель «зеркальных нейронов» Джакомо Риццолатти в совместном исследовании с профессором Университета Калифорнии в Сан-Диего Майклом Арбиба.

Теперь представьте себе, что такое жесты.

Когда вы жестикулируете, вы как бы рисуете вокруг себя некую модель реальности — «он», «я», «ему», «с ним», «туда», «сюда», «отсюда», «посмотри на меня», «я слежу за тобой» и т. д., — которую вы наглядно демонстрируете своему собеседнику.

Так что по мере формирования областей мозга, отвечающих за речь в нашем левом полушарии, мы начинаем соотносить эти две геометрии — устройство мира (знание того, как он, этот мир «работает», ощущается) и социального пространства.

Социальные взаимодействия вообще оказываются главным триггером развития левого полушария:

• прежде всего, названия предметов — ни одно из тех слов, которыми мы с вами пользуемся, не является нашим, мы его подслушали, поняли его функционал и, можно сказать, нацепили на своё ощущение того, что это слово для нас значит,

• но изначально наше мышление и наша речь предметно-конкретны — вот предмет, вот его название, — я тыкаю пальцем, гулю соответствующий звук, а мама мне этот предмет приносит,

• однако по мере уплотнения моих социальных контактов я начинаю предпринимать попытки понять, приспособить к своему опыту более абстрактные понятия.

Родителям, да и любому взрослому, очевидно, что такое «закатывать истерику», «вести себя некрасиво» (и вообще — «красивое», «некрасивое» и т. д.), «быть хорошим мальчиком», «держать себя в руках» и проч, и проч. Но что об этом знает годовалый или даже трёхлетний ребёнок?

Он просто плачет, в ужасе или от тревоги, испытывает радость, ему что-то приятно и т. д. — всё это его состояния. А те названия, которые мы для них используем, для него абсолютно непонятны — какой-то набор звуков, сопровождающих те или иные ситуации.

Ему ещё надо как-то осознать, схватить эти ситуации, чтобы понять, о чём, собственно, ему пытаются сказать взрослые.

И не нужно испытывать иллюзий — ребёнок не знает, что взрослые хотят ему что-то сказать. Надо хорошо понимать, что такое человеческая речь, чтобы в принципе пытаться угадывать смыслы в произносимых человеком звуках.

Так или иначе, здесь снова чрезвычайно важен диалог между полушариями:

• ребёнок правополушарно понимает, что что-то испытывает, что-то воспринимает, как-то действует,

• а его левое полушарие тем временем пытается ухватить название, которым это всё называется, — «истерика».

По сути, ему надо, с одной стороны, схватить образ момента, суть своего переживания, а с другой — нахлобучить поверх этого образа и всего происходящего с ребёнком в данную секунду соответствующую языковую конструкцию.

При этом ему пока с трудом даются и куда более простые, но всё-таки уже абстрактные вещи.

• Почему, например, «стулом» называется и та штука, в которую его сажают для приёма пищи, и та, которой пользуются родители, и та, которую он сам использует, усаживая своего медведя на игрушечный «стул»?

• Почему «белый медведь» тоже называется «медведем»? Мы-то привыкли к этой подмене. Но для ребёнка это два очень непохожих друг на друга существа, почему они оба «медведи»?

• Почему, наконец, «еда» и «питьё» бывают «взрослыми» и «детскими»? И мама с папой что-то пьют, и я пью — почему это разное? Я знаю, что есть «молоко», «чай», «компот», «сок», а что такое «взрослое питьё»?

Всё это ребёнок понимает исключительно в социальных ситуациях, или просто доверяя взрослым, или оценивая поведение других людей в тех или иных обстоятельствах.

И это осмысление опять-таки происходит в правом полушарии, в зонах, которые мы неслучайно называем «пространственными», а точнее — зонами, где мы учимся видеть отношение друг к другу тех или иных элементов.

В 2009 году группа итальянских нейробиологов под руководством профессора Альфредо Бран-куччи представила большое аналитическое исследование, в котором изучался корпус научных работ, посвящённых различным аспектам социальной коммуникации с точки зрения межполушарной асимметрии50.

Этот анализ убедительно показал, что наше с вами социальное поведение и в самом деле имеет в некотором смысле пространственную природу.

Исследователи объясняют это двумя причинами:

• прежде всего тем, что мы всегда воспринимаем ситуацию от первого лица, используя для этого функции картографирования и обращение внимания к местам в пространстве,