Вавилонские сестры и другие постчеловеки - Ди Филиппо Пол - Страница 5

• Предыдущая
• 5/82
• Следующая

К тому времени она уже называлась «Цитрин Технолоджис».

А на самом верху стояла Элис Цитрин.

Но это не могло продолжаться вечно.

Энтропию обмануть невозможно. Информационную деградацию, которую претерпевает с возрастом ДНК, невозможно остановить полностью. Ошибки накапливаются, невзирая на усердие «ремонтников». В конечном итоге тело, как ему и полагается, сдает.

Элис Цитрин приближается к теоретическому пределу своей продленной жизни. Невзирая на моложавую внешность, однажды – в результате миллиона ошибочных транскрипций – откажет какой-нибудь жизненно важный орган.

И теперь среди всех людей на свете она выбрала Камня – чтобы ее существование оправдал кто-то «со свежим взглядом».

Камень сжимает колено Джун и наслаждается ощущением собственной значимости. Впервые в его жалкой и тусклой жизни он может что-то изменить. Его слова, его восприятие имеют вес. Он намерен сделать хорошую работу, рассказать правду так, как он ее понимает.

– Джун, – с чувством говорит Камень, – мне нужно увидеть все.

Она улыбается.

– Увидишь, Камень, – говорит она. – Увидишь.

Фаэтон приземляется в Мехико-сити, где в прошлом году население перевалило тридцатипятимиллионный порог. Из своих филиалов в Хьюстоне и Далласе «Цитрин Технолоджиз» финансирует программы помощи городу. Мотивы этой кампании представляются Камню подозрительными. Почему они не вмешались еще до социального кризиса? Быть может, их беспокоят только хлынувшие через границу беженцы? Но какова бы ни была причина, Камень не может отрицать, что сотрудники ЦТ работают во имя добра, обихаживая и утешая больных и голодных, восстанавливая линии электропередач и коммуникации, поддерживая деятельность городской администрации. Когда он поднимается в фаэтон, голова у него идет кругом, а вскоре он оказывается...

...в Антарктиде, где его и Джун везут из куполов ЦТ на перерабатывающий планктон корабль, производящий львиную долю протеина во всем мире. Вонь криля кажется Джун ужасной, но Камень вдыхает ее полной грудью, ликуя, что оказался на судне в этих странных ледяных широтах, где наблюдает за работой умелых мужчин и женщин. Джун счастлива, когда они наконец вновь взлетают и...

...приземляются в Пекине, где специалисты ЦТ по эвристике работают над созданием первого искусственного органического интеллекта. Забавляясь, Камень слушает дебаты о том, следует ли называть ИОИ Конфуцием или Мао.

Та неделя становится калейдоскопическим круговоротом впечатлений. Камень чувствует себя губкой, вбирающей образы, в которых ему так долго было отказано. В какой-то момент он ловит себя на том, что позабыл название города, где сейчас вместе с Джун выходит из ресторана. В руке у него удостоверение личности с кредитной картой: он только что сам заплатил за роскошный обед. С собственной ладони на него смотрит голографический портрет. Лицо – изможденное, грязное, с двумя пустыми, заросшими коростой глазницами. Камень вспоминает, как теплые пальцы лазера сделали эту голограмму в «иммиграционке». Неужели это правда был он? Тот день кажется событием чужой жизни. Он убирает карту в карман, не в силах решить, следует ли обновить голограмму или оставить как память о том, откуда пришел.

И куда же это его заведет?

Что с ним сделают, когда он подаст свой доклад?

Когда однажды Камень просит отвезти его на орбитальную станцию, Джун прерывает его:

– Думаю, за одну поездку мы повидали достаточно, Камень. Давай вернемся, чтобы ты смог переварить информацию.

После этих слов на Камня внезапно накатывает глубочайшая, пробирающая до костей усталость, а маниакальная эйфория развеивается. Он молча соглашается.

В спальне Камня темно, если не считать проникающего в окно рассеянного света спящего города. Камень усилил зрение, чтобы восхищаться нагим сияющим телом Джун рядом с ним. Он уже обнаружил, что при недостатке фотонов краски становятся грязными, но вот черно-белое изображение получается очень четкое. Он чувствует себя человеком прошлого столетия, который смотрит примитивный фильм. Вот только Джун у него под руками вполне живая.

Тело Джун – переплетение сверкающих линий, точно таинственные цепи капилляров в сердце Мао/Конфуция. Отдавая дань последней моде, она имплантировала себе узор из подкожных микроканалов, заполненных синтетическим луциферином, биологическим веществом, заставляющим светиться светляков, а теперь она может вызывать такой эффект по своему желанию. В тепле, наполняющем после секса обоих, она заставила свое тело светиться. Ее груди – лучистые круги холодного огня, бритый лобок – спиральная галактика, затягивающая взгляд Камня в освещаемые глубины.

Джун рассеянно рассказывает о своей жизни до знакомства с Камнем, рассматривает потолок, пока он лениво ласкает ее.

– Моя мать – единственный уцелевший ребенок двух беженцев. Вьетнамцев. В Америку они приехали вскоре после Азиатской войны. Делали единственное, что умели, а именно – готовили рыбу. Жили в Техасе, у Залива. Мама пошла в колледж на стипендию, там познакомилась с отцом, который тоже в своем роде был беженцем. Уехал с родителями из Германии после Воссоединения. Наверное, моя семья своего рода микрокосм всевозможных кризисов нашего столетия. – Зажав руку Камня коленями, Джун крепко удерживает ее. – Но сейчас, когда ты со мной, Камень, я чувствую только покой.

И пока она продолжает рассказывать о том, что видела, о людях, которых знала, о своей карьере личного секретаря Цитрин, в душу Камня закрадывается престранное ощущение. По мере того, как ее слова встраиваются в его все разрастающуюся картину мира, он чувствует, что его мучительно затягивает в бездну, как это было, когда он узнал о существовании истории.

Не успев еще окончательно решить, хочет он это знать или нет, Камень слышит собственный голос:

– Сколько тебе лет, Джун?

Она замолкает. Камень видит, что она пытается разглядеть его в темноте, слепая – ведь у нее нет этих чертовски восприимчивых глаз.

– Больше шестидесяти, – говорит она наконец. – Это имеет значение?

Камень и сам не знает, важно это или нет, но сказать об этом не может.

Медленно Джун гасит тело.

Камень развлекается тем, что любовно называет «своим искусством».

Перекопав литературу по чипу, поселившемуся в его мозгу, он обнаружил одну неупомянутую доктором функцию. Содержание RAM может быть послано сигналом на независимый компьютер. Там собранные образы выставляют на всеобщее обозрение. Более того, оцифрованными изображениями можно манипулировать, комбинировать их друг с другом или с уже существующей в компьютере графикой, создавать совершенно жизнеподобные картинки того, что в действительности никогда не происходило и не существовало. Разумеется, их можно распечатать.

Иными словами, Камень, по сути, живая камера, а его компьютер – целая студия.

Камень уже давно работает над серией изображений Джун. Цветными распечатками завалены его комнаты, завешаны стены, устлан пол.

Голова Джун на теле Сфинкса. Джун как «La Belle Dame Sans Merci»[1]. Лицо Джун, наложенное на полную луну, а сам Камень спит в поле под ее светом наподобие Эндимиона.

Портреты скорее смущают, чем успокаивают, и Камень сознает, что поступает с Джун несправедливо, но одновременно чувствует: они воздействуют на него терапевтически и с каждым днем он на толику приближается к пониманию своих истинных чувств к Джун.

Он все еще не поговорил с Элис Цитрин. И это его изводит. Когда он представит свой доклад? Что он в нем изложит?

Проблема «когда» решилась сама собой в тот же день после полудня. Он побывал в одном из частных гимнастических залов небоскреба, а когда вернулся, то обнаружил на компьютере мигающее сообщение.

Цитрин желала видеть его завтра утром.

На сей раз Камень один стоит на диске перед святая святых Элис Цитрин, пока лазеры идентифицируют его личность. Он надеется, что когда машина закончит, то поделится с ним результатом, ведь он понятия не имеет, кто он.

• Предыдущая
• 5/82
• Следующая