Вавилонские сестры и другие постчеловеки - Ди Филиппо Пол - Страница 18

• Предыдущая
• 18/82
• Следующая

Для начала я выбрал столовую. На улицах становилось шумно.

Я вошел внутрь – в простую арку без двери (за отсутствием погоды как таковой двери нужны были только для создания приватности, а столовая – то место, где приватность подразумевается меньше всего). В первой комнате располагались душевые. Я разделся, вместе со всеми принял душ и вошел в саму столовую.

Вы задумывались когда-нибудь о происхождении слова «сотрапезник»? Стало быть, вам не составит труда осознать важность того, что происходило в столовой.

Еда объединяет. Все древние человеческие культуры, возросшие на почве Истинной родины, так или иначе это понимали. Поделись солью, и враг станет другом. Если вы хотите установить отношения с софонтом, попробуйте поесть вместе/рядом/вокруг/напротив него.

Внутри большой, открытой комнаты с высоким потолком толпились представители видов, с которыми вы могли бы разделить трапезу любым из перечисленных способов.

Люди, так далеко ушедшие от провозглашаемой Охранителями нормы, что вполне могли сойти за пришельцев. Богомолы (такие прекрасные), аксолотли (такие забавные) и ползосвисты (такие шумные). Не говоря уже о дюжине прочих видов, которые душа не лежит описывать. Все были без одежды, все самозабвенно уткнулись в свои корыта, тарелки, чашки и тележки. Едкие ароматы заставляли желудок возмущенно роптать.

Я присоединился к общему пиршеству.

Утолив голод и успокоив дух, на выходе я принял душ. (Некоторым видам свойственно скорее размазывать по себе пищу, чем поглощать ее более привычным для нас способом.) Я облачился в новый джок, сандалии и подъемное снаряжение (мой обычный набор), которые извлек из ниши в стене, и вышел на улицу. (Здесь подобные вещи ничего не стоят, но мои потребности далеко выходили за эти рамки.)

Итак, я направился к бухте. Там можно было хорошенько все обдумать.

Перед шлюзом я снял с вешалки защитный квилт. Живая плоть (никакого разума, одни нервные окончания) облепила тело, оберегая от смертельно опасной среды, ждущей за пределами купола. На мгновение я оглох и ослеп. Затем послал сообщение камере в шлюзовом отсеке. Со стороны я напоминал надутый двуногий резиновый шар.

Использовав ТИП, я получил доступ к сенсорным датчикам квилта. Так как «видел» я теперь только в инфракрасном спектре, «слышать» не мог вообще, а «ощущать» – только через поверхность квилта, можете вообразить, как изменился окружающий мир вокруг.

Я вышел наружу и остановился на берегу. Под ногами хлюпали соль и кислота.

Температура поверхности нашего спутника болталась около отметки в минус сто шестьдесят восемь градусов по Цельсию – критическая температура, при которой вещество может оставаться в твердом, жидком и газообразном состоянии.

Берег был твердым.

Бушующее море – жидким.

А воздух – газообразным (в основном воздух состоял из смесей азота).

Вдыхая кислород, подаваемый квилтом, я стал прогуливаться по извилистой отмели. Похоже, что благодаря любезности планетарной гравитации начинался прилив, поэтому я был начеку, дабы не оказаться отрезанным от берега на какой-нибудь недоступной отмели. Костюм выдержал бы прикосновение жидкого метана, но чертова материя по своим свойствам напоминала бензин, и я вполне мог оказаться на четырехсотметровой морской глубине. Гуляя по берегу, я ориентировался на самые горячие точечные источники жара внутри купола и слабый маячок покрытого саваном далекого солнца.

Теперь я мог подумать о собственном будущем.

Впрочем, упрямый мозг тянул меня в прошлое.

Я вспоминал юность.

Вам никогда не приходило в голову, что Гейзенбергово перемещение предполагает специализацию? Когда перевозки дешевы, гораздо проще ввозить то, что вы производите не слишком хорошо. А если существует большой рынок для сбыта того, что умеете производить именно вы, то, разумеется, вы станете производить это в большем объеме, пока все вокруг не займутся одним и тем же. (Это относится, разумеется, к мирам Охранителей и нейтральным мирам. Мы, Сотрапезники, ленивые кузнечики, чьи перемещения не поддаются логическому объяснению.)

Я родился и вырос в пшеничных полях. Весь чертов окружающий мир умещался в колосьях пшеницы, овса и их гибридов. Городов там не было вообще. Кроме нас, на противоположном полушарии проживала еще одна семья. Даже в ясные дни вы видели не дальше соседнего стебля. Тоска была такая, словно вас замуровали в глухой цистерне.

Поэтому однажды, сидя в кабине комбайна, я по радиосвязи обратился к брату (он находился в тысячах миль от меня):

– Бадди, когда мне исполнится шестнадцать, я сбегу отсюда.

– Разумеется, – ответил передатчик. – Куда же ты собираешься и чем хочешь там заняться?

Даже в те дни мои предпочтения (на вкус Бадди) отличались своеобразием. Например, я часами изучал местную саранчу и всегда расстраивался, когда мы вынуждены были уничтожать ее – иначе саранча пожрала бы весь урожай.

– Я стану Сотрапезником.

Я резко дернул в сторону, чтобы объехать рытвину – почву разъела эрозия. Солнце упало с другого бока, я прищурился. Огромная машина вяло повторила поворот, и я размечтался о запрещенном способе, при котором команды передавались бы машине прямо от мозга.

– Ни фига себе, – сказал Бадди. – Они же извращенцы! Что за дерьмовая идея? Ты же не всерьез туда собрался?

– Серьезно. Какой смысл жить в нейтральном мире и не иметь возможность выбрать ту или другую сторону? Я выбрал Сотрапезников.

– Ты сошел с ума. Если и выбирать, то только Охранителей.

Я был так ошеломлен, что ничего не ответил. Мне никогда не приходило в голову, что Бадди будет возражать против моего решения. До этого мы никогда не ссорились, если не считать братских проклятий, которые забывались так же быстро, как приполярные штормы, нередкие на нашей планете. Черт побери, да тут даже не было девчонок, из-за которых мы могли бы подраться! Однако на сей раз я почувствовал, что спор смертельно серьезен и когда-нибудь станет источником принципиальных разногласий. А потому, с несвойственной мне предусмотрительностью, я не стал напирать на Бадди со своей юношеской самоуверенностью.

Однако Бадди не успокоился. Наверное, он был потрясен не меньше моего. В тот же день после работы, когда мы плавали в любимой тенистой заводи вдали от дома, Бадди стал давить на меня, пока я не раскололся. Пришлось признаться, что я вовсе не шутил, когда заявлял о своем желании присоединиться к Сотрапезникам или по крайней мере изучить их жизнь.

Тогда же, после грубых слов и последовавших за ними тумаков, Бадди перестал со мной разговаривать, а я, в свою очередь, с ним.

Впрочем, до отъезда я имел случай убедиться в том, что брат обо мне не забыл.

Я подглядывал за мехами, которые засеяли половину континента зимними сортами пшеницы выше широт, поддающихся культивированию. Я уже готов был вернуться к кораблю, когда внезапно налетел снежный буран, вмиг превративший километры плоского ландшафта передо мной в однообразную белую пустыню. Вначале я не испугался. Я был одет соответственно погоде, а корабль оснащен самонаводящимся маячком.

Который, как вскоре обнаружилось, я забыл включить.

Я тащился сквозь завывающий снежный ад, как мне казалось, по направлению к кораблю. Вскоре я понял, что ошибся. Я бродил по кругу. Когда я совсем обессилел, то лег на землю и приготовился умереть.

Очнувшись, я обнаружил, что надо мной склоняется Бадди. (Позже я узнал, что он на низкой орбите искал мое полузамерзшее тело с помощью инфракрасных сенсоров, а обнаружив его, стремительно спустился вниз, вспоров атмосферу.)

Покрытыми ледяной коркой губами я пробормотал:

– Спасибо.

И знаете что? Этот ублюдок, мой спаситель, даже не счел нужным процедить «На здоровье».

Стремясь сохранить превосходство (в возрасте, не в размере: тогда я еще не дорос до теперешних двух метров), я убрался восвояси, даже не попрощавшись.

Добравшись до космопорта, я, по обычаю нашего времени, пустился в путешествие.

• Предыдущая
• 18/82
• Следующая