Писатель: Назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 21

— Вы кто по профессии? — спросила она.

— Литейщик, — ответил я, — но сейчас собираюсь устраиваться литературным сотрудником в журнал.

— Что так?

— С детства склонен к бумагомаранию…

— Так вы — писатель?

— Есть немного — прозаик и чуточку поэт.

— И у вас есть публикации?

— Есть — в периодике. Ну и тоненькая книжка стихов вышла…

Я поймал себя на мысли, что сегодня уже все это рассказывал — Ларисе. Хорошо хоть та не попросила стихи почитать. Надеюсь, что Анастасия — тоже не попросит. Многие почему-то думают, что поэт счастлив, если его просят что-нибудь почитать.

— А вы кем работаете? — спросил я, чтобы увести разговор в другую сторону.

— Я работаю на киностудии, — ответила она.

— Кем же?

— О, у меня самая ненужная в кино профессия — я актриса.

— Почему же — ненужная? — искренне удивился я.

— Ну, знаете… — усмехнулась Анастасия. — Это как в пункте проката… Люди охотно берут холодильники, пылесосы, телевизоры… А вот, скажем, лыжи, спальные мешки, палатки — могу пылиться на полках годами… Так и мы, актеры, на студии нас неохотно берут напрокат, потому что без нас фильм снять можно, а вот без гримеров, костюмеров, осветителей, кинооператоров и даже обычных рабочих — нельзя.

— Хорошая метафора.

Что-что, а уж подбор слов и образов я мог оценить по достоинству.

— Нет, Тёма… Я ведь могу так называть вас?..

— Можете, — кивнул я. — И даже — на «ты».

— Тогда и ты называй меня Настей и тоже — на «ты».

— С удовольствием, Настя.

— Так вот, Тёма, сравнение с пунктом проката — это не метафора, а жизнь…

— Понимаю.

Я действительно понимал — в первой жизни мне удалось соприкоснуться с киномиром. И, чтобы подчеркнуть это — спросил:

— А в квартире напротив живет режиссер Мякин?

— Да! А ты его знаешь?..

Правильный ответ — буду знать, лет через пять, но я, разумеется, этого не сказал, а ответил уклончиво:

— Главным образом — по фильмам.

— А я у него снималась, — сказала Настя. — В «Тревожных годах» и в «Черном серебре».

— Значит, я тебя видел в этих фильмах…

— Но, скорее всего — не запомнил, — усмехнулась актриса.

— Врать не буду, не запомнил, — признался я.

На самом деле — потому, что смотрел очень давно, хотя сейчас, в 1975, эти фильмы должны быть на слуху. Если они еще идут в кинотеатрах, надо пересмотреть.

— Меня это не удивляет и не обижает, — сказала Настя. — Не думай. Популярность — штука капризная… Тем более, что в кино она редко зависит, собственно, от игры актера.

— Как в литературе — от таланта писателя, — вставил я свои пять копеек.

— Ну, в литературе автор отвечает за свое произведение единолично, а в кино — ответственность, так сказать, коллективная… То есть, в конечном счете, не отвечает никто.

— А как же режиссер?

— Замысел режиссера, как и сценариста, кромсается, искажается буквально всеми участниками процесса — начиная с худсовета и кончая монтажом… Вносим и мы, актеры, свою лепту.

— Единоличная ответственность, как ты говоришь, тоже не так прекрасна, — парировал я, попивая кофе. — Увы, писатели сами уродуют свои произведения, стараясь угодить то тем, то этим, так что в результате от первоначального замысла остаются только рожки да ножки…

Так мы и беседовали, как и положено советским кухонным интеллигентам, об искусстве, стараясь не называть вещи своими именами. После кофе — перешли к чаю. До спиртного, понятно, дело не дошло. Настенные часы модной в это время формы — раздутого и одновременно перекошенного квадрата — показали полночь. Хозяйка квартиры вздохнула, поднялась и стала мыть посуду. Я отправился по неотложным делам, а когда вышел из ванной, Настя позвала меня в гостиную. Она уже убрала свое пальто, шапку и сапоги, которые я с нее снял. И принесла мне подушку, одеяло и постельное белье.

— Ты извини меня, Тёма, — вдруг сказала она, глядя прямо на меня. — Я не делаю вид, что не ТАКАЯ, но с тобой как-то не хочется впопыхах… Понимаешь?

— Понимаю, — ответил я. — Все нормально.

— Ну тогда — спокойной ночи!

Настя подошла ко мне, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы — от нее все еще пахло перегаром, так что я был даже рад, что она не вздумала меня «благодарить» как-то более пылко — и вышла, плотно притворив двустворчатую остекленную дверь. Я постелил себе постель, лег и без всяких мыслей и терзаний провалился в сон. Мне снилось, что я пытаюсь затолкать в салон «Волги» магазинного манекена, а тот упруго выскакивает обратно. От манекена несет спиртным, он пытается меня обнять и шепчет: «Не хочу впопыхах!.. Хах-хах!».

Утром хозяйка меня разбудила — я отметил про себя, что ночь прошла совершенно спокойно, хотя ожидать можно было всякого. Она была уже одета на выход и накрашена. Я поплелся в санузел, умылся и даже почистил зубы — пальцем, выдавив на него немного хозяйской зубной пасты «Поморин». Настя поджидала меня кухне. На столе уже были расставлены тарелки, и, когда я уселся на табурет, хозяйка разложила по ним омлет с колбасой и помидорами. Были еще бутерброды с маслом и редкими алыми зернышками красной икры, а также — кофе, но не растворимый, а честно сваренный в турке. Роскошный завтрак.

— Я сейчас на студию, — сказала она. — У меня кинопробы… Тебя подбросить?

— А у тебя есть машина?

— Есть, — кивнула Настя. — «Москвич».

— Возьми меня на студию, — попросил я, подумав, что вот такой ответной услуги вполне могу попросить. — Пропустят?

— Сегодня — наверняка, — мирно и без всякого удивления ответила актриса.

— А почему — именно сегодня?

— Потому что твой знакомый Мякин приглашает на пробы молодых парней… Там сегодня будут толпы претендентов… Скажем, что ты тоже хочешь попробоваться на роль в фильме Григория Фомича «Умирает последней».

— Ну что ж, будет любопытно.

— Тогда уминаем все это и едем.

Мы, собственно, умяли, оделись, спустились на первый этаж, вышли из подъезда и, миновав череду припаркованных у заборчика, огораживающего детскую площадку, автомобилей, подошли к красному «Москвичу-408». Настя отперла ключом водительскую дверцу, села на свое место и открыла изнутри пассажирскую. Я залез в салон. Внутри было довольно холодно. Автовладелица завела мотор, и некоторое время мы сидели, ожидая, пока тот прогреется, а потом, не торопясь, тронулись с места.

Постепенно в салоне становилось теплее. «Москвич» бодренько катил по расчищенной с раннего утра проезжей части, вливаясь в утренний поток своих собратьев. Большой город начинал новый рабочий день. Пеший народ пересекал широкую плоскость проспекта через подземные переходы, набивался в автобусы и троллейбусы, которые искрили усами токоснимателей на поворотах. Я обратил внимание, что движение довольно плотное, а ведь я и сам уже, по примеру молодежи, привык думать, что в советских городах совсем не было пробок.

У ворот киностудии мы остановились возле шлагбаума. Вахтер наклонился, заглянул в салон через лобовое стекло, кивнул и пошел поднимать полосатый брус. Похоже, он узнал водительшу и пропуск не стал спрашивать. Скромничала, видать, Настя, утверждая, что она не востребована в киноиндустрии. Как бы то ни было, мы очутились на территории крупнейшей в стране студии, без проблем. Что разбивало еще одну легенду о том, что в СССР без пропуска и шага было не ступить. По крайней мере — заборов было меньше.

Настя подрулила к автостоянке. Мы вышли и направились к огромному зданию, которое к тому же было соединено переходами с другими корпусами, так что советская «фабрика грез» представляла собой целый комплекс сооружений, этакий единый творческий организм. Вслед за своей проводницей я поднялся по широким ступеням главного здания и проник в просторный холл, запруженный народом, как железнодорожный вокзал. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как Настю окликнули:

— Анастасия Павловна, приветствую! — раздался подозрительно знакомый басок. — Кто это с вами?

Я оглянулся. К нам, распахнув объятья, мчался высокий, но толстый мужик, в котором я узнал режиссера Мякина. Он-то меня как раз не узнал. Да и с чего бы! В первой жизни мы в это время еще не были знакомы. Его обжималки, естественно, предназначались не мне, а моей спутнице. Пока они обнимались, целовались, Настя искоса поглядывала в мою сторону. Ну как же! Я же сказал, что знаком, пусть и шапочно, с этим знаменитым режиссером, а тот на меня и не глядит. Выходит, в глазах этой актрисы я выгляжу брехуном? Впрочем — наплевать!