Карфаген 2020. Полигон (СИ) - Ратманов Денис - Страница 47

Подношу к губам флягу, и тут с шипением и свистом черное небо разрывает сигнальная ракета, и в мыслях вертится: «Покойся с миром, безвестный боец». Десять выстрелов — десять жизней. Итого из игры выбыло ровно пятьдесят человек и столько же осталось, причем большая часть — наши враги.

На то, чтобы доделать выход с помощью Наданы, корректирующей меня топаньем возле кучи камней, где надо пробиваться, уходит еще часа полтора. Плюс полчаса, чтобы обложить нору камнями и замаскировать тканью, присыпанной землей.

Выползаю грязный, удовлетворенный проделанной работой по самое не хочу. Окидываю взглядом двор, подсвеченный лунным светом. Аркан и Лекс обозревают окрестности со стен, остальные потрошат добычу, а ее преизрядно: штук двадцать змей, с десяток ящериц, гиена, два стервятника.

— Есть можно все, — поучает Вэра, сдирающий шкуру с гиены, — но только мясо, органы — нет.

— Угу, — отвечает Эристан, — травануться можно. Вот стервятник жрет всякую гадость…

По лестнице поднимаюсь на стену, становлюсь возле Лекса и спрашиваю:

— Ты достаточно хорошо видишь? Сможешь заметить противника?

— Поначалу не очень, сейчас глаза привыкли к темноте. Как думаешь, выстоим? — спрашивает он и тут же отвечает на свой вопрос: — Трою брали десять лет, если верить легенде. Рим войска Ганнибала осаждали год… Я все время думаю, что было бы, если бы тогда победил Рим?

— Изменился бы фон, но ничего больше, — усмехаюсь и ощущаю острую потребность сказать то, что не говорил никому и никогда, а сейчас — можно, ведь непонятно, наступит ли для нас завтра. — Люди в целом одинаковые. Что озверелые, что альфы с пятого уровня, отличаются они лишь манерами.

— Спорить не буду, — задумчиво произносит Лекс. — Мне кажется, что не должно все закончиться так быстро, это невыгодно организаторам. Скорее всего, нам некоторое время будут подыгрывать, а потом сольют. Хотя… Десять лет назад сезон закончился за три дня.

— Мне не нравится сравнение с Троей, — говорю я. — Ни Ахиллом, ни Гектором быть не хочу.

Моя начитанность вызывает ребяческий восторг Лекса, он чуть ли обниматься не лезет и долго трясет руку:

— Ты знаешь, Леон… Я поначалу сомневался, а теперь готов за тебя сдохнуть.

Хлопаю его по спине:

— Живи, Лекс.

И додумываю, что сделаю все, чтобы моя команда выжила. Пока не знаю как, но ведь случались и более странные вещи.

Толпа напоминала мутный речной поток, несущий тысячи листьев-голов. Она ревела, колыхалась и пенилась. Изредка доносились отдельные возгласы, то здесь, то там маячили идиоты с малолетними детьми на плечах, радостно машущими флажками. О чем они думают? Что силовики не посмеют причинить вред их детям? Солдат, действительно, ребенка не обидит, но помимо полицейских тут масса провокаторов, и наверняка скоро засветятся те, кто заинтересован в кровопролитии.

— В моменты смуты, — комментирует закадровый голос Корна, подготовившего трансляцию, — они теряют разум и сбиваются в стаи. «Нам повысили цену на продукты, а зарплата осталась прежней! Наших бьют!» В толпе они ощущают себя несокрушимой силой, думают, что в безопасности, как стая рыб, которую загоняет дельфин.

Камера перемещается на полицейских с огромными черными щитами, сдерживающих демонстрантов. Усиленный громкоговорителем голос призывает к порядку и просит идти по домам, но собравшиеся готовы отстаивать свои интересы до конца. Девушка в белом комбинезоне подходит к оцеплению и лепит на щит самоклеющееся розовое сердце, и к полицейским стягиваются десятки таких восторженных девушек и юношей, несколько минут — и щиты розовые от сердец.

— Обратите внимание: сердца все одинаковые. То есть акция спланирована. А теперь смотрите внимательно.

Съемка замедляется, фокус наводится на мужчину с неподвижным лицом и сосредоточенным взглядом, он смотрит перед собой, будто перемножает в уме многозначные числа. Его лицо оживает, на скулах напрягаются желваки, он отходит к разгромленному павильону, воровато озирается, лезет на крышу. Следующий кадр — съемка сверху. Глянув на дрона, мужчина выхватывает обрез и несколько раз стреляет по полицейским.

— Таких стрелков было десять, — комментирует Корн. — Все ушли, смешавшись с толпой. Надо полагать, у всех были силиконовые маски.

Полицейские открывают вялый ответный огонь. Над толпой прокатывается многоголосый вздох, перерастающий в визг, и тысячи людей бросаются врассыпную, скалясь, отшвыривая, топча друг друга.

Эйзер поджимает губы, чувствуя, как в душе зреет злость на непрофессионализм полицейских.

— Кто отдал приказ открыть ответный огонь?

— Никто. Стрелял один из полицейских, потом он покончил с собой. Но его выстрелов хватило, чтобы в давке погибло более ста человек. Думаю, не надо объяснять, что это обозлило рабочих еще больше.

Эйзер смотрит на девочку в белом, которая клеила сердце на щит, она спотыкается, падает, рыдает, пытаясь встать, но десятки ног припечатывают ее к земле, пока она не перестает двигаться.

— Кому это выгодно? — спрашивает Эйзер, тарабаня пальцами по столу.

— Вторым и третьим уровнями негласно управляют теневые структуры, мафия, как о них говорят. У них люди в правительстве, полиции — везде. Может быть, стрельбу устроили они, потому что в мутной воде проще проворачивать грязные дела. Может, черноротые как-то просочились наверх, у них-то оружие в каждом доме. Но они не смогли бы организовать наклейки, флаги и все прочее.

— Карталония, очаги по всему миру… И теперь, получается, мы имеем очаг в Новом Карфагене? Куда смотрят Магоны? Силовой блок — их ведомство!

— Увы, эту проблему не решить силой. Они делают все возможное. Насилие порождает еще большее насилие. Мы не можем просто зачистить нижние уровни. Кто тогда будет работать?

— Бунты — это все, что ты хотел мне показать?

— Да. Мятежники разнесли две телестудии на втором уровне.

— Знаю. Свободен.

Эйзер отключается от Корна, вырубает изображения на всех шести экранах, проходится по кабинету, где только стол, голопроектор и экраны. Наливает себе воды. Умер Белый судья, а новый не родился и, похоже, уже не родится, а значит, наступил конец времен: кровопролитные войны, эпидемии, крах цивилизации.

Пока полицейские и следопыты заняты усмирением бунтов, озверелые осмелели, грабят, губят урожаи. Соответственно, выросла цена на продукты, отсюда и недовольства. И это только начало.

Если бы медиа были не в его руках, то, как в Карталонии, с экранов лилось бы отчаянье, Эйзер же держит ситуацию под контролем, хотя все сильнее трещит ткань мироздания, и каждый микроразрыв прокатывается морозом по коже.

Холодные щупальца дурного предчувствия снова сжимают горло, и он включает голопроектор, чтобы отвлечься, посмотреть нарезку самых ярких эпизодов «Полигона». Он обожает это шоу, ему нравится смотреть, как с людей сползает шелуха и остается первобытное, животное, толкающее рвать друг другу глотки. Если эпизод его заинтересовывал, он просматривал запись с участием этого игрока за определенный промежуток времени.

Каждый раз он выбирал себе любимчиков и сопереживал им, но никогда, как бы они ему ни нравились, не вмешивался — чтобы испытать сильные эмоции, когда они выиграют или их убьют. Таков принцип «Полигона» — невмешательство.

Юбилейный сезон радует неоднозначными участниками. И уже на четвертый день силы распределяются между явным претендентом на победу Рамоном, эдаким зверюгой-крушителем, и странным персонажем, который пытается добиться успехов дипломатией. Этот участник, Тальпаллис, выделяется с самого начала, и Эйзер думал, что его быстро завалят с таким подходом, однако он оброс не просто подчиненными, а верными соратниками, готовыми рвать за него глотку, и что-то в его стратегии есть. Вот только жаль, что не устоять ему против Рамона!

Увлекшись, Эйзер смотрит подробнее, как команда Тальпаллиса укрепляет крепость, и ловит себя на мысли, что Леонард каким-то чудом собрал самых адекватных участников и самых эрудированных. А подземный ход! Это ж надо додуматься! Может, и есть шанс у этой команды.