Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина - Страница 8

Жив. Это открытие смело с Годелота всякую нерешительность. Вернувшись к коню, он снял с седельных ремней бурдюк и поспешил назад в заросли.

Годелот слышал много рассказов о путниках, ограбленных и брошенных умирать едва ли не у родной околицы. В Италии бушевали распри, и потому по лесам и дорогам не переводились разбойничьи шайки, сколоченные из дезертиров, обнищавших безземельных крестьян и прочего задиристого народа.

Только лесное отребье все больше орудует дрекольем. Незнакомца же до беспамятства избили тонкой кожаной плетью, местами добросовестно рассекшей одежду. Если привести его в чувство, ему будет адски больно. Но не бросать же его тут воронам на потеху. Не ровен час, очнется без глаз…

С этой здравой мыслью Годелот отвел с лица раненого всклокоченную массу черных волос. На щеке синел вспухший рубец, липкий ручеек свернувшейся крови сбегал на шею. Вполголоса выругавшись, шотландец принялся смывать бурые потеки с лица незнакомца. Видимо, холодная вода оказала на того живительное действие, потому что раненый приглушенно застонал и повернул голову.

– Потерпи, приятель, – машинально проговорил Годелот, не прекращая своих действий, – отходили тебя – хоть молебен заказывай. Ох, черт…

Кирасир застыл, не замечая, как из бурдюка прямо наземь льется вода. Перед ним лежал треклятый тетивщик Пеппо, еще только вчера премерзко улыбавшийся в ответ на все попытки Годелота вывести его из равновесия.

– Вот черт… – растерянно повторил шотландец. Он, конечно, жаждал сбить с ублюдка спесь, но… вовсе не это имел в виду. Спохватившись, Годелот вскинул горлышко бурдюка.

А тетивщик меж тем беспокойно зашевелился. Вскинул израненные руки, порываясь коснуться лица. Годелот невольно подался вперед и схватил Пеппо за локоть:

– Не трогай, снова кровь пойдет.

Тетивщик замер. Медленно открылись мутные от боли неподвижные глаза, прямые черные брови дрогнули, еле заметно затрепетали крылья носа – Годелот неотрывно смотрел, как оживает это удивительное лицо. Каждая черта словно просыпалась, настораживаясь, ища, осязая, стремясь уловить все то, чего не могли поведать хозяину незрячие глаза.

А Пеппо меж тем с усилием приподнялся на локтях.

– Позволь глоток воды, – прошелестел хриплый голос.

Годелот молча поднес бурдюк к потрескавшимся губам, и тетивщик жадно припал к горлышку. Утолив жажду, он облегченно вздохнул и осел на землю.

– Храни тебя бог, Мак-Рорк.

Годелот, уже было решивший не тратить времени на удивление, вскинул брови:

– Тебе в раю меня по имени назвали, за порог вышвырнув?

В ответ Пеппо издал скрипучий звук, означавший, по-видимому, смех:

– В раю меня дальше порога и не пустят. По голосу признал. Вчера хозяин расписку тебе писал, ты ему и назвался. У меня с глазами беда, но уши-то пока на месте.

Годелот подозрительно посмотрел в перечеркнутое рубцом лицо. А ведь верно. Слепые слышат, будто нетопыри, графский доктор рассказывал.

– Кто это тебя так изувечил? – спросил он наконец.

Глаза тетивщика потемнели:

– Винченцо, змей крапивный. – И тут же, словно пожалев о лишних словах, отрезал: – Да тебе что за забота? Вот, возьми за труды, прости, уж чем богат… – Поморщившись, он непослушными пальцами вынул из кармана несколько монет.

Годелот фыркнул:

– Совсем вы в ваших каменных берлогах вежества не знаете. Раненому глоток воды подать Христом завещано, а не Мамоной.

Пеппо чуть недоуменно моргнул:

– Кто это – Мамона?

– В Писании так корысть зовется, – пояснил шотландец.

Лицо тетивщика на миг разгладилось, но тут же снова стало непроницаемым:

– Что ж, тогда просто благодарствуй. Помоги на ноги встать – и распрощаемся.

Годелот покачал головой, однако промолчал и протянул Пеппо руку. Мучительно сжав зубы, тетивщик оттолкнулся от земли локтем и встал на колени. На висках выступил пот, но Пеппо с каменным упорством поднялся и, пошатываясь, выпрямился.

Шотландец умел ценить силу духа. Выпустив подрагивающую руку, он спокойно спросил:

– Куда ты теперь пойдешь?

Пеппо со знакомым прищуром обернулся к Годелоту, явно собираясь сообщить тому, что это вовсе не его дело. И вдруг растерянно принюхался к ленивому утреннему ветерку:

– Погоди, Мак-Рорк… А где это мы?

Ветер не нес привычных запахов дыма, отбросов, навоза и прочих сомнительных городских ароматов. Ровный, не сдерживаемый ни стенами, ни углами, он пах пыльной, разогретой солнцем зеленью рощ и отдаленной свежестью реки.

– Мы милях в семи от Тревизо, – донесся до Пеппо голос Годелота. – Слева поле под паром, справа пшеница, а дальше дорога ведет к реке, там рыбацкая деревушка неподалеку.

Пресвятая дева, семь миль! Винченцо счел его мертвым и попросту вывез за городские стены, чтоб скрыть гибель своего рабочего. Неведомая местность и жалкие гроши в карманах изорванной одежды.

И тут тетивщик с беспощадной отчетливостью представил, какое жалкое зрелище он являет собой сейчас, окровавленный, грязный, с перекошенным от боли и ужаса лицом и невыносимо, непререкаемо слепой. Ни знакомых улиц, ни привычных дорог, ни узнаваемых издали звуков. Даже пальцы, десять верных и никогда не подводивших его глаз, сейчас ни на что не годятся, ободранные плетью и все еще заходящиеся болью при каждом движении. А хуже всего то, что чертов индюк, источающий крепкий запах спокойной уверенности, смотрит на него без тени злорадства, а даже, пожалуй, с жалостью. И именно ему Пеппо теперь обязан жизнью. Господи, какая издевка!

Годелот наблюдал за мошенником с растущим удивлением. Вот бледное лицо напряглось, и видно было, как тетивщик с собачьей чуткостью вбирает запахи и звуки, а вот исказились губы и незрячие глаза полыхнули самой настоящей паникой. А ведь ему страшно! И эта мысль уколола кирасира уже самым простым и неподдельным сочувствием. Что и говорить, оказаться безоружным и беспомощным невесть где – незавидная участь, а не иметь даже глаз, чтобы найти дорогу, – это и вовсе беда.

– Ты держись. Просто скажи, куда собираешься идти, а я помогу, меня конь у дороги дожидается.

Но лицо Пеппо передернулось:

– Я милостыни не прошу, Мак-Рорк.

– А я подаяния и не предлагаю, дуралей, просто подсобить хочу.

– Да я и так уж у тебя в долгу! – Пеппо оскалился, а голос его предательски задрожал. – Если денег не хочешь – просто езжай своей дорогой. Я умею о себе позаботиться, а подохну – не твоя печаль!

– Вот же скучища с тобой! – Годелот потерял терпение. – Куда ты потащишься в таком виде? Первый же патруль скрутит, бродяга бродягой!

– Уж каков есть! Я не девица на выданье, чтоб красотой блистать.

Шотландец зарычал – упрямца и правда стоило бросить подыхать в кустах.

– Эх, и недоглядел за тобой Сатана! Лишил глаз, а надо было язык укоротить под самое основание!

Уже договаривая в запале эту фразу, Годелот успел пожалеть о ней: как ни гадок этот гордый до идиотизма карманный вор, намекать на его увечье как-то не по-людски. Но Пеппо неожиданно расхохотался, сбиваясь на хриплый кашель.

– Ты не первый, кто мне это говорит… – пробормотал он и после недолгой паузы нехотя добавил: – А река далеко? Мне бы грязь смыть…

Годелот уже набрал воздуха, чтоб ответить что-то ехидное, но передумал и молча двинулся к дороге, все еще кипя злостью.

Прихрамывая и покусывая губы, тетивщик последовал за кирасиром. Вороной мирно щипал траву, потряхивая ушами, и при виде хозяина поднял голову с приветливым фырканьем. Взявшись за узду, Годелот обернулся к спутнику:

– Теперь слушай, прикусив язык. Сейчас мы вместе садимся на коня. Я знаю, что тебе помощь не нужна, ты здоров, бодр, весел и тому подобное, но пешком ты до Боттениги не дохромаешь, даже налившись гордостью по самое темя.

Непререкаемый тон шотландца вызвал у Пеппо кривоватую улыбку:

– Хорош же ты будешь с эдаким пугалом за спиной!

– Ничего, – отрезал кирасир, – ты не девица на выданье. Полезай в седло без разговоров!