Кокаиновый сад - Саломатов Андрей Васильевич - Страница 50

Детские Люсины всхлипы перешли в тихое посапывание. Она уснула, как и лежала, в неудобной, напряженной позе протеста против собственной неполучившейся жизни.

Зуев взял в руки банджо, потрогал пальцами тугие нейлоновые струны. Извлеченные им звуки были какими-то особенными, многообещающими. Они щекотали барабанные перепонки, заставляли вибрировать диафрагму и перекликались с угрюмой музыкой его пьяной растормошенной души.

– Можно, я возьму банджо на пару дней? – обратился Зуев к Люсе. Он знал, что она давно спит, но для очищения совести считал своим долгом спросить, хотя бы и у спящей. После этого он встал и еще раз взглянул на хозяйку квартиры. Ее вид давно уже утомил Зуева, как, собственно, и лицезрение чужого беспросветного горя. Пробормотав какое-то обещание, он сунул банджо под мышку и вышел из квартиры. – Я принесу через два дня, – сказал он, не веря самому себе.

Выйдя на улицу, Зуев сообразил, что находится на Большой Коммунистической улице, которая одним концом упирается в Таганскую площадь, а другим – в площадь Прямикова. До «Мулен Ружа» – местной пивной в Большом Факельном переулке – было не более пяти минут ходьбы. День обещал быть ясным и для ноября – теплым. Пользуясь погодой, вороны сидели на ветках, сверху вниз молча взирали на безлюдный переулок и лишь иногда лениво обсуждали меж собой редкого прохожего.

Роясь на ходу в карманах пальто и брюк, Зуев резво отправился туда. Денег, к его великому изумлению, осталось довольно много – шесть рублей купюрами и полная горсть мелочи. Это открытие сразу затмило все услышанное и пережитое в гостях.

В «Мулен Руже» уже было полно народу. Эта пивная была замечательна тем, что находилась поблизости от художественного училища имени Сурикова. Публика здесь собиралась разная: близживущие художники, один из них незадолго до того дня спалил половину трехэтажного дома, в подвале которого у него находилась мастерская; студенты института и их преподаватели; жители соседних домов, ну и, конечно, переулочная «аристократия»: некоронованный король переулка по кличке Ржавый – нудный, жадный до дешевой славы бугай – и его затрапезная свита.

К тому времени, как Зуев появился в «Мулен Руже», представители всех этих социальных групп давно уже пили пиво, рвали руками воблу, делились новостями и последними анекдотами. Был здесь и «Великий слепой», как его окрестили суриковские острословы. Этот Великий слепой действительно был слепым. Каждый день он приходил в «Мулен Руж», садился на урну у самого входа и играл на старом расхлябанном баяне. Играл слепой все – от Собачьего вальса до Концерта ре минор Вивальди. Правда, обычно музицирование продолжалась не долго. Посетители подносили слепому кто кружку пива, кто полстаканчика, и уже через час-полтора баян начинал выдавать такую околесицу, что даже Ржавый со своей свитой не выдерживали. Великого слепого либо выносили и укладывали за пивной на травку, либо отводили домой.

К вечеру, проспавшись, слепой вновь появлялся в «Мулен Руже», и опять ненадолго.

Как у всякого великого, были у слепого прихлебатели, которые допивали недопитые им подношения. Часто они отводили музыканта к дверям продовольственного магазина, давали ему рваную кепку, а сами на некоторое время исчезали. Когда у слепого в кепке набиралась нужная сумма, его забирали, и он какое-то время не появлялся в пивной. Это означало, что слепой пьет в одной из квартир в одном из таганских переулков со своими изобретательными друзьями.

Зуев вошел в пивную, осмотрелся и, не заметив никого из знакомых, прошел на улицу в загончик. Там, в ближайшем углу, уже стоял Шувалов с какой-то костлявой девицей. Оба были нетрезвыми. Зуев подошел к Шувалову, молча поставил банджо в угол и взял одну из кружек с пивом. Девица удивленно посмотрела на него, а Шувалов хлопнул Зуева по плечу и устало, но с фальшивой патетикой воскликнул:

– Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына. Подлый предатель вернулся, украв где-то старое банджо.

Не обращая внимания на Шувалова, Зуев большими глотками пил пиво, а тот, вдруг оставив гекзаметр, перешел на прозу:

– Ты хотя бы помнишь, что бросил меня в «Золотом рожке», и мне пришлось одному платить, а потом я никак не мог добраться до дома. Хорошо, вот Мариночка подвернулась вовремя. Ты где был, гулена? И почему появляешься с банджо и так жадно пьешь чужое пиво?

– Банджо я взял поиграть на два дня, – отдуваясь, ответил наконец Зуев.

– Ты – играть? – удивился Шувалов. – Ну, так играй. А то от баяна меня уже мутит. Все-таки этот слепой совсем не маэстро.

– Да он же пуговок не видит, – сострила девица и рассмеялась.

– Мне надо домой заскочить и на работу, – сказал Зуев, беря вторую кружку.

– Успеешь, – ответил Шувалов. – День только начался. Ну ладно домой – ты там прописан, там твоя жена живет. А что тебя на работу так тянет? С начальником ты вроде не спишь. Или спишь?

– Ой, как мне надоели твои шутки, – скривился Зуев. – У меня от них живот начинает болеть.

– Вот, Мариночка, – продолжал ерничать Шувалов, – никогда не верь мужчинам. У него дома жена, на работе начальник, а еще какая-то или какой-то на Таганке снабжает его банджами. Каждый день приносит по несколько штук. Не за красивые же глазки ему их дарят.

– А я и не верю мужчинам, – серьезно ответил Марина. – Вам только одного и нужно.

– А вам чего нужно? – вдруг озлился Зуев. – Вам чего нужно? Вот вчера для чего ты Шувалова с собой взяла?

– Ты не поймешь, у тебя лоб узкий, – ответила Марина, а Шувалов захохотал как ненормальный. – Я, может, замуж хочу, – вызывающе сказала Марина.

– Это ты мужа себе в «Золотом рожке» ищешь? – зло рассмеялся Зуев. – Не прикидывайся дурой. Пойди лучше в очереди за воблой поищи. Все вы жертвами обстоятельств прикидываетесь, а сами в кабаках за рюмку водки любому на шею вешаетесь. А потом: ах-ах-ах, жизнь не получилась. Он оказался подлецом, вот я в жизни и разочаровалась.

– Мариночку не трогай, она не такая, – сказал Шувалов и обнял ее за плечи. – Она у нас честная давалка.

Неожиданно рассвирепев, Марина с силой оттолкнула от себя Шувалова, хлопнула по стойке кружкой, да так, что пиво полетело в разные стороны.

– Па-шел ты, – крикнула она на всю пивную вольеру, – жри сам свое пиво. Я тебе что, шалава, что ли?!

– Мариночка, – виновато заворковал Шувалов, – я же пошутил.

Эта последняя фраза особенно разозлила Марину. Она выдала чудовищное даже для пивной ругательство, презрительно плюнула Зуеву под ноги и, сунув руки в карманы узкого жакетика, удалилась.

– Все-то тебе какие-то оторвы попадаются, – глядя на свои грязные ботинки, сказал Зуев.

– Гаврош, – вздохнул Шувалов и взялся за кружку, – дитя улицы. В школе ее учили великому русскому языку и любить Родину. А дома папуля с мамулей общались совсем на другом русском и разоблачали школьную любовь к Родине. А на улице какой-нибудь Ржавый и К° говорили на третьем русском, и родиной для них был переулок, за пределами которого живут менты, кенты и прочая шушваль. Так что мы с тобой либо кенты, либо прочие бесправные иностранцы.

– Она что, из компании Ржавого? – спросил Зуев.

– А черт ее знает, – ответил Шувалов. – Ну, не этого, так другого. Таких «ржавых» в Москве по одному на каждый переулок или тупичок. И у каждого своя свита человек из десяти. И у каждого из свиты по своей свите из отмороженных молокососов, и так далее. – Шувалов рассмеялся. – Все мы, наверное, вертимся вокруг своих «ржавых». Все холуи. Разница лишь в звании. Кстати, у Ржавого есть адъютант. Очень подлый тип. От имени Ржавого такие пакости делает. Сам-то Ржавый – носорог, тупой как пряник, но приручить можно, а такие вот адъютанты не приручаются. Он может стоять с тобой, пить твое пиво и говорить всякие приятные вещи, а через секунду воспользуется тем, что ты упал, и раскроит тебе башку ботинком.

– Да бог с ними, со «ржавыми», – махнул рукой Зуев. Он уже достаточно захмелел и чувствовал от этого некоторую усталость. Ему хотелось поспать или хотя бы посидеть в тепле. – Поехали на Ордынку, – предложил Зуев.