Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 80

— Я не знаю, что делать с ней, даже если мы ее найдем, — сказала Идаан, отвечая на опасения, высказанные Отой. — Можно ли ее заставить образумиться?

— Месяц назад, я бы сказала, что можно, — ответила Эя. — Не просто, но можно. И мне уже наполовину жаль, что мы не убили ее во сне, когда были в школе.

— Только наполовину? — спросил Данат.

— Гальт, — сказала Эя. — Сейчас она одна в состоянии вернуть все назад. Но для нее проще умереть, чем это сделать.

Данат выглядел огорченным, и, словно чувствуя это, Идаан положила ему руку на плечо. Эя сжала руку Аны, потом медленно согнула ее в запястье, словно что-то проверяя.

— Она одна. Ей больно, она расстроена. Я не говорю, что все это может помочь нам, — сказал Маати, — но это что-то. — Ота подумал, что Маати говорит обидчиво, но никто из остальных, кажется, этого не услышал.

Голос Эи прорезал разговор, как нож. Ота вскочил на ноги раньше, чем понял смысл слов.

— Сколько? — спросила Эя.

Ее руки обняли запястье Аны, пальцы словно измеряли пульс. Лицо Эи было бледным.

— А, — сказала Идаан. — Хорошо. Моя ошибка — посадить вас обеих рядом.

— Скажи мне, — настойчиво сказала Эя. — Сколько?

— Третий, возможно, — тихо ответила Ана.

— Мы не говорили об этом мужчинам, — сказала Идаан. — Насколько я понимаю, первые не всегда проходят хорошо.

Оте понадобилось меньше, чем один вдох, чтобы понять.

— О, — сказал он, и сотня крошечных признаков сошлись вместе. Плач Аны в школе; то, что она избегает Даната; то, как она держится по утрам и ест вместе с Идаан.

— Что? — спросил сбитый с толку Данат.

— Я беременна, — сказала Ана спокойным голосом, просто констатируя факт, но ее щеки были красными, как спелые яблок. Вся лодка, казалось, вздохнула одновременно.

— И как долго это продолжается? — спросил Ота, глядя на ошарашенного Даната, сидевшего у его ног. Сын мигнул, не понимая. Словно Ота спросил его на незнакомом языке.

— Ты шутишь, — сказала Идаан. — У тебя есть мальчик, которому только что исполнилось двадцать зим, и девушка, на два года моложе, эскорт из профессиональных стражников для сопровождения и паровая повозка с личной комнатой, встроенной в ее зад. И чего другого ты мог ожидать?

— Но… — начал Ота, и потом обнаружил, что не уверен, что собирался сказать. Она слепая; они не замужем; Фаррер Дасин скажет, что это ошибка Оты, что надо было получше приглядывать за ними. Каждая мысль казалась смешнее, чем предыдущая.

— Я буду отцом, — сказал Данат, словно проверяя каждое слово. Он повернулся, взглянул на Оту и начал улыбаться. — А ты будешь дедом.

Эя открыто плакала, обнимая Ану. Шум голосов и возгласы с кормы дали понять, что после возвращения ко двору об этом узнает весь Хайем. Ота опять сел на стул, затрещавший под его весом. Идаан приняла позу вопроса с нюансами — сожалением об его идиотизме и поздравлениями. Ота начал улыбаться и обнаружил, что не в силах остановиться.

Он так давно не испытывал радость, что почти забыл, что это такое.

Остаток дня прошел в полупьяных разговорах. Оту заставили пересказать детали рождения Даната и Эи. По мере того, как проходило первоначальное потрясения, Данат становился все более и более довольным собой и миром. Ана Дасин улыбалась, ее ничего не видящие серые глаза выдавали радость и удовлетворение, которые казались тем более интимными, поскольку она не могла видеть их отражение на лицах вокруг нее.

Истории изливались одна за другой, словно дожидались возможности быть рассказанными. Впечатляющая история Идаан, которая не смогла позаботиться о более юной сводной сестре, потому что ей самой было не больше четырнадцати зим. В восточных землях Ота работал помощником акушерки, и он рассказал о неловком инциденте с ребенком, цвет лица которого пел о звездах Обара, но родившимся у мамы-островитянки и папы-островитянина. Эя вспомнила все, что знала о том, как сохранить ребенка в матке, пока он не будет готов родиться. В какое-то мгновение стражники начали легкомысленную песню и, не обращая внимания на протесты Даната, подняли его на плечи; палуба слегка качалась под ними. Само солнце, казалось, светило для них, и река смеялась.

Один Маати, казалось, не пришел в себя после первоначального шока. Он улыбался, хихикал и кивал в подходящие мгновения, но глаза словно читали написанные в воздухе буквы. Он выглядел скорее потерянным, а не обрадованным или печальным. Ота видел, как губы Маати двигаются, словно он говорил с собой, словно пытался объяснить телу то, что знало только сознание. Когда поэт встал на ноги, подошел к Ане и взял ее за руку, осанка выдавала его смешанные чувства или только страх, что его добрым намерениям могут быть не рады. Ана приняла формальное и слегка напыщенное благословение, после чего Эя взяла Маати за руку и заставила сесть рядом с собой.

Сплетенные вместе гнев, недоверие и печаль Оты нельзя было преодолеть за одно мгновение. Кровь и ужас мира поднялись, ненадолго, и достойное будущее на мгновение выглянуло через разлом.

Праздник закончился намного позже, когда солнце беззаботно опустилось в верхушки деревьев западного берега и на воду легли мрачные тени. Лодка прошла мимо кирпичной башни, стоявшей на берегу реки, плющ почти полностью оплел шрамы, оставленные огнем на дереве и на пустых окнах, лишенных ставней. Ота глядел на здание со странным чувством, что смотрит в прошлое. Река изогнулась и появился большой каменный мост, дыры в его перилах походили на вырванные зубы. Птицы, блестящие, как огонь, пели и порхали, несмотря на осенний холод. Их песни наполняли воздух, знакомые трели приветствовали Оту, словно вой призрака.

Руины речного города. Труп города птиц.

Они приплыли в мертвый Удун.

Маати шел по заросшим улицам, Идаан молча шла рядом. Охотничий лук, свисавший с ее плеча, предназначался, скорее, для защиты от одичавших собак, чем для убийства Ванджит, хотя Маати знал, что рука Идаан не дрогнет. Слева от них тянулся вонючий неиспользуемый канал со стоячей водой и гниющими водорослями. Справа стояли стены, разрушенные или наклонившиеся, крыши домов провисли или упали. Каждые двадцать шагов они видели новое проявление того, как война и время могут разрушить лучшее, чего достигло человечество. И над руинами поднимались, как горы над городом, разрушенные дворцы хая Удуна, серевшие в мокром воздухе. Башни и террасы из глазурованного кирпича казались легкими и нежными, как видения.

Он потерял и Эю.

Пока они плыли вверх по реке, он смотрел, как она вернулась к Оте, смотрел, как опять стала его дочкой, как раньше, до того, как выбрала роль изгнанницы. Она потеряла веру в мечту Маати, и он понимал, почему. Он наслаждалась положением гальтской девушки, словно это не было тем, чего они боялись и против чего сражались.

Маати хотел восстановить прошлое. Он хотел сделать мир целым, таким, каким тот был в его детстве, не упустив ни одну характерную черту. И она тоже этого хотела. Они все этого хотели. Но с каждым изменением, которое было невозможно восстановить, прошлое отступало. С каждой новой трагедией, которую Маати обрушивал на мир, с каждым другом, которого он терял, с каждым поражением, которое влекло за собой следующее и следующее, тусклый свет в конце тоннеля все уменьшался и уменьшался. С возвращением Эи к делу ее отца, терять стало нечего. Он ощущал собственное отчаяние почти как покой.

— Налево или направо? — спросила Идаан.

Маати моргнул. Дорога перед ними разделялась, он даже не заметил. Он был не слишком хорошим следопытом.

— Налево, — сказал он, пожав плечами.

— А мост над каналом выдержит?

— Тогда направо, — сказал Маати и повернул туда прежде, чем женщина успела что-то возразить.

Война кончилась полтора десятка лет назад. Но, казалось, всего несколько дней назад он работал библиотекарем в Мати. Но тогда не было деревьев с белой корой, которые разделили дорогу перед ними, разрушили камни мостовой и вздыбили плиты. Каналы, мимо которых он шел, тогда были чистыми, их стены не поросли мхом. Тогда Удун был жив. Казалось, лес и река съели остатки города за время от одного вздоха до другого, или, возможно, библиотека, посланцы от дай-кво, длинные разговоры с Семаем-кво и Размягченным Камнем были частью другой жизни.