Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 71

— Мне кажется, спор возник из-за меня, — сказал Ота.

— Мы только хотели убедиться, что вы в безопасности, высочайший, — приглушенно сказал капитан. Ота заколебался, потом принял позу извинения.

— Мне было нужно побыть одному, — сказал он. — Я должен был сказать вам об этом до то, как ушел. Но если бы я ясно мыслил, мне вообще не надо было бы уходить. Пожалуйста, примите мои извинения.

Это было то малое, что он мог сделать. Мгновениями позже стражники рассеялись по постоялому двору и конюшням. Запах погашенных факелов наполнил воздух, как огонь лес. Данат и Идаан остались на месте, стоя бок о бок.

— Я должен извиниться и перед вами? — спросил Ота с кривой улыбкой.

— Не требуется, — сказала Идаан. — Я только держала твоего парня под рукой на случай, если бы ты пересмотрел мой смертный приговор.

— В следующий раз, может быть, — сказал Ота, и Идаан усмехнулась. — В этом месте можно выпить что-нибудь теплое?

Юный трактирщик принес им лучшую еду, которую мог предложить постоялый двор — запеченую речную рыбу, с красным перцем и лимоном, сладкий рис, миндальное молоко с мятой, горячее сливовое вино и холодную воду. Они расселись по главному залу, все остальные посетители заворачивались обратно парами стражников, стоявшими у каждой двери. Ана и Ашти Бег погрузились в глубокий разговор о том, какой стратегии придерживаться в их положении новоприобретенной слепоты. Данат сидел у огня, глядя на них с неприкрытым желанием. Ота подумал, что щеки Аны вспыхнули бы, если бы она его увидела. Ота и Идаан сидели вместе за низким столом, передавая друг другу облупившиеся лакированные пиалы. Стражники, свободные от службы, заняли заднюю комнату, оттуда время от времени слышались взрывы смеха и песни.

Мирная картина. Словно уставшая в дороге дружная семья собралась вечером у очага. Возможно, так оно и было. Но было и кое-что другое.

— Ты выглядишь лучше, — сказала Идаан, доливая в его пиалу вино, от которого шел вяжущий и ароматный запах фруктов.

— Только сейчас, — пробормотал Ота. — Позже я опять буду выглядеть хуже.

— Значит ты принял решение? — спросила она. Он вздохнул. Ашти Бег проиллюстрировала свои слова широким непонятным жестом. Данат подкинул в очаг новую сосновую ветку.

— Нет ответа, — сказал Ота. — Сейчас вся власть у них. Я могу только попросить их передумать. Это я и сделаю. Посмотрим, что произойдет. Я знаю, ты думаешь, что я могу догнать их и всех убить…

— Я этого не говорила, — возразила Идаан. — Я сказала, что я бы так поступила. Мое мнение в таких делах… иногда подозрительно.

Ота отхлебнул вино и аккуратно поставил пиалу на стол.

— Мне кажется, ты подошла очень близко к тому, что можно назвать извинением, — сказал он.

— Перед тобой, возможно, — сказала Идаан. — Я провела годы, разговаривая об этом с мертвыми. Они не очень-то отвечали.

— Ты тоскуешь по ним?

— Да, — ответила она без колебаний. — Да, тоскую.

Они опять погрузились в молчание. Данат и Ашти Бег оживленно обсуждали этические проблемы показных боев. Ана хмуро слушала их, прижав руку к животу, словно съеденная рыба беспокоила ее желудок.

— Если бы Маати был здесь сегодня вечером, — сказал Ота, — и потребовал бы должность императора, я бы охотно отдал ему.

— Он бы вернул ее обратно через неделю, — улыбнулась Идаан.

— Кто говорит, что я бы ее взял?

Они выехали утром. Усталых лошадей заменили, остальные хорошо отдохнули. Повозки загрузили деревом, водой и углем. Ана выглядела хуже, но старалась держаться молодцом. Идаан не отходила от нее, словно личный телохранитель, к видимому неудовольствию Даната. Их преследовал холодный ветер, сдувавший листья с деревьев.

Новости об отряде императора соседствовали с ошеломляющими рассказами о загадочном ребенке на постоялом дворе. Никакой посыльный больше не волновал Оту словами об огне или смерти. Дважды Оте чудилось, что Синдзя сидит рядом с ним, его платье, черное, как крыло летучей мыши, мокро от морской воды. И каждый раз он просыпался с неясным чувством покоя. И на каждой остановке они слышали, что поэты проезжали незадолго перед ними.

Три дня назад. Потом два.

Когда они добрались до реки Киин, темной как чай от свежеопавших листьев, оставался только день.

Холод набросился на них в середине дня, западный ветер трещал ветками деревьев и гнал поперек реки гребни мелких волн. Днем они покрывали большое расстояние, но ночь означала высадку на берег. Лодочник был непреклонен. Река, сказал он, живая: от путешествия к путешествию меняется. Мели движутся, камни там, где никогда не было. Лодка сидит в воде в меру и может пройти над многими опасностями, но незаметный в темноте топляк вполне может пробить и палубу. Лучше спешить при свете дня, чем плыть в темноте. Все это лодочник сказал тоном, не оставляющим места возражениям.

Они разбивали лагерь на берегу реки и просыпались в насквозь промоченной росой одежде и в мокрых палатках. Утренний свет опять заставал их в воде, котел на корме зло бормотал что-то про себя, гребное колесо наказывало воду.

Сегодня Маати сел подальше от шума, завернулся в два шерстяных платья и смотрел на деревья, строем шедшие с севера на юг, как армия, собиравшаяся проглотить Сарайкет. Большая Кае и Маленькая Кае сидели на корме, беседуя с лодочником и его помощником, когда мужчины снисходили до разговора. Ванджит сидела на носу, Эя — в центре лодки. Они обе отвернулись друг от друга и старательно поддерживали расстояние; черные глаза андата с яростью и голодом поочередно глядели на них. Все равно что смотреть на сражение на ножах, развернувшее у входа в переулок, сражение, длящееся часы и дни.

Теперь было трудно вспомнить дни перед тем, как они раскололись. В то время годы, в течение которых он скрывался, казались наказанием. Жить в складах, читать лекции, в которых он вспоминал то, чему его учили в юности, и добавлял новое, пытаться понять отличие женского способа мышления от мужского, и как этом отличие использовать в грамматике. Его возмущала такая жизнь. Он помнил, как, истощенный после дневной работы, заползал в койку. Он все еще мог себе представить выражения голода и решимости на их лицах. Тогда он этого не видел, но их всех вела надежда. Даже когда им приходилось платить андату мрачную цену, даже печаль и горе после неудачного пленения поддерживали чувство товарищества.

Сейчас они победили, но мир, казалось, превратился в холодный ветер и темную воду. Даже обе Кае устроились подальше от Ванджит, от Эи, от него. Вечера с разговорами, едой и смехом исчезли, как сладкий сон. Они создали женскую грамматику, но цена оказалась выше, чем он мог себе представить.

Убийство. Он планирует убийство одного из своих.

Как он и ожидал, лодка оказалась слишком маленькой для разговора наедине, и ему удалось перекинуться с Эей только несколькими словами, когда никто из остальных не обращал на них внимания. Она добавит в вино Ванджит травы, которые замедлят скорость ее мышления и продлят сон. Ванджит не узнает, когда удар обрушится на нее.

Он видел, что это тяготит Эю так же как и его. Она сидела, вырезая по мягкому дереву ножом, подальше от Ванджит, на губах которой играла злобная усмешка. Восковые дощечки, с которыми она уже закончила, грудой лежали в ящике. Последняя версия Ранящего, ожидавшая его анализа и одобрения. Он представил себе, как они оба сели бы рядом, если бы не боялся, что Ванджит заподозрит заговор. И он бы не боялся этого, если бы это не было правдой.

Со своей стороны Ванджит и Ясность-Зрения держались обособленно. Поэт и андат, в видимой гармонии, смотрели на ночное небо или проникали в тайны дерева и воды, которые только они могли видеть. С тех, как они покинули школу, Ванджит не предлагала другим разделить чудеса, открытые андатом, и Маати не мог заставить себя попросить у нее. Только не зная то, что он знал. Только не намереваясь сделать то, что он намеревался.