Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 62

— Что вы сказали раньше? Это было неуместно, — сказала она твердым как камень голосом. И таким же непрощающим.

Маати принял позу, которая предлагала извинение, но настаивала на продолжении разговора. Ванджит по-прежнему задумчиво глядела на него.

— Я люблю Эю-тя, — сказала она и нахмурилась. — Я никогда, никогда не пожелаю ей зла. Предположить, что я желаю ей поражения, что хочу остаться единственным поэтом… это безумие. Меня очень задело, когда вы это сказали.

— Я никогда такого не говорил, — возразил Маати. — Я никогда не говорил ничего подобного. Если ты это услышала, значит здесь произошло что-то другое.

Ванджит подвинулась назад с выражением удивления и недоумения. Ее руки задвигались, складываясь в формальную позу, но так и не сделали ее. Из постоялого двора донесся крик. Музыка прекратилась. Ванджит встала, бормоча что-то жестокое и неприличное, но Маати уже шел к двери.

Большая комната потрясенно молчала, барабаны и флейта лежали на полу там, где упали. Женщина, которая кричала, сидела на стуле, прижав руки ко рту; на ее лице не было ни кровинки, глаза уставились на арку, ведущую в личные комнаты. Никто не говорил. В арке стоял Ясность-Зрения, держась руками за стену; внезапно крошечные бедра ужасно задрожали, она покачнулся, восстановился и опять потерял равновесие. Увидев Ванджит, он испустил громкий крик, взмахнул крошечными ручками и сел, внезапно и тяжело. Радость никогда не покидала его лицо.

— Это… — сказал чей-то голос, свитый из трепета и слез. — Это младенец.

И, будто слово прорвало плотину, в постоялый двор хлынул хаос. Ванджит бросилась вперед, низко опустив руки, чтобы поднять андата, и толпа хлынула вместе с ней. Воздух наполнил хор вопросов и криков. Маати тоже шагнул было вперед, но остановился. Более старый из барабанщиков появился из толпы и обнял его, в глазах мужчины стояли слезы радости.

Через толпу Маати заметил Эю, стоявшую в одиночестве с холодным выражением на лице. Маати отпрянул от улыбающегося барабанщика и пробился к ней. Он слышал, как позади говорила Ванджит, громко и быстро, но не мог разобрать слова. Слишком много голосов накладывалось один на другой.

— Похоже мы решили путешествовать с помпой, — сказала Эя, холодно и кисло.

— Приведи остальных, — сказал он. — Я приготовлю повозку. Мы можем уехать ночью.

— Ты думаешь, что сегодня кто-то будет спать? — спросила Эя. — Это же младенец. Полнокровный младенец, появившийся в городах, а Ванджит — его мать. Если бы сами боги сейчас вошли бы в дверь, им пришлось бы подождать, пока бы их заметили. Они подумают, что это сделала я. Целитель, который нашла способ делать женщин беременными. Они будут бегать за мной за собаки, у которых украли их кости.

— Мне очень жаль, — сказал Маати.

— Слово разнесется очень широко. Отец, безусловно, услышит его и погонится за нами.

— Почему ты так думаешь?

— Гальты ослепли, и он направился на запад. В Патай. В поисках меня.

— Он не может знать, что ты в это вовлечена, — сказал Маати.

— Конечно он знает, — возразила Эя. — Он, как и я, не тупица. Не думаю, что его остановит то, что никто не знал, кто мы и где были.

Ликующий круг разорвался, и появился, словно ниоткуда, хозяин постоялого двора с двумя бутылками вина в каждой руке. Ванджит подвели к стулу, стоявшему у очага. Ясность-Зрения, лежавший в ее руках, улыбался каждому, кто подходил ближе. Щеки Ванджит горели, но она казалась довольной. Гордой. Счастливой.

— Моя ошибка, — пробормотал Маати. — Я виноват в этом, как и во всем остальном. Я отвлек ее от андата. Тот получил больше свободы, когда она отвлеклась.

Эя повернула голосу и посмотрела на него. В ее глазах не было ни намека на мягкость. Маати выпрямился и нахмурился. В груди расцвел гнев, но он не мог сказать, почему или на кого.

— Почему тебе так важно, — спросила Эя, — чтобы все, что она делает, была правильным?

И с почти физическим ощущением Маати понял то, на что пытался месяцами не обращать внимание. Волна головокружения накрыла его, но он заставил себя говорить:

— Потому что она не должна была становиться поэтом. Она слишком молодая, слишком злая и почти сумасшедшая. А этот зверь на ее коленях? Мы дали его ей.

Испуганное выражение появилось на лице Эи и почти мгновенно исчезло; его место заняли смирение и усталость. Она поцеловала Маати в щеку. Они стояли вместе, клочок тишины посреди урагана. Он сказал то, что она и так знала, и она, как и он, хотела бы, чтобы это было неправдой.

Большая Кае и Маленькая Кае скрытно приготовили повозку и лошадей. Пока постоялый двор и каждый человек в округе приходили отдать честь ребенку, матери и целителю, Ирит и Маати собирали вещи. Эя следила за тем, чтобы вино лилось рекой, и, ближе к концу праздника, примешала к нему некоторые травы.

До рассвета оставалось еще четыре ладони, когда они, наконец-то, сбежали. Маати и Эя управляли повозкой. Большая Кае ехала впереди, ведя в поводу запасных лошадей. Остальные спали в повозке, истощенные тела лежали между ящиками и мешками. Луна уже встала, дорога перед ними была черной и лишенной ориентиров, не считая указывающего путь факела Большой Кае. Туман поредел, но сильный холод заставил Маати натянуть плащ поглубже. Его глаза хотели только одного — закрыться.

— Мы можем добраться до реки за семь дней, если будет ехать и по ночам. Хотя Большая Кае будет против, из-за лошадей, — сказал Маати.

— Я тоже буду против, из-за тебя, — сказала Эя. — Именно поэтому я пытаюсь сделать путешествие спокойным.

— Я замечательно себя чувствую. Я доживу до Утани и буду жить еще много лет, увидишь. — Он вздохнул. От истощения мясо, казалось, стекло с костей. — Увидишь.

— Ползи внутрь, — сказал Эя. — Отдохни. Я могу править одна.

— Ты заснешь, — возразил Маати.

— Тогда я использую тебя как подушку, дядя. Я замечательно себя чувствую. Иди.

Он оглянулся. Ирит приготовила для него место — два толстых шерстяных одеяла. В полной темноте он не мог их видеть, но знал, что они там. Ему хотелось только одного — бухнуться туда и дать этому сломанному миру на какое-то время растаять. Но он не мог. Еще нет.

— Эя-кя, — тихо сказал он. — О твоем пленении. О Ранящем…

Она повернулась к нему, тень к тени. Он наклонился к ней поближе и заговорил так тихо, как мог, но и так, чтобы она услышала его, несмотря на стук копыт по камню:

— Ты хорошо знаешь грамматику. Помнишь все наизусть?

— Конечно, — сказала она.

— Ты можешь провести пленение, не записывая его? Обычно пишут, как и сделала Ванджит-тя. Это помогает не сбиваться, но можно и без этого. Ты сможешь?

— Не знаю, — ответила Эя. — Возможно. Никогда не думала об этом. Но почему?..

— Мы отложим твое пленение, — сказал Маати. — Пока ты не будешь уверена, что сможешь его сделать, не заглядывая в текст.

Эя какое-то время молчала. Чьи-то крылья затрепетали в воздухе.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Эя, слова прозвучали тихо, отрывисто и четко. Маати свел ладони вместе и сжал их. Суставы уже давно болели, сейчас зачесался старый шрам на животе от удара кинжалом, как всегда, когда он слишком сильно уставал.

— Если во время пленения с тобой что-то случится и ты не сможешь видеть, — сказал Маати. — Если ты ослепнешь, когда начнешь… ты будешь знать слова и мысли достаточно хорошо, чтобы удержать их в памяти. Не поскользнуться.

— Не заплатить цену, — сказала Эя. Цена, как они оба знали, — смерть. Мгновением позже Эя добавила: — Она это сделает?

— Не знаю, — сказал Маати. — Я больше ничего не знаю. Но будь готова, что сделает.

Эя слегка натянула поводья, шаг лошадей изменился, повозка покатилась более плавно. Она ничего не сказала, и Маати представил себе, что тишина задумалась. Он осторожно сдвинулся назад, повернулся и скользнул на свое спальное место. Шерстяные одеяла лежали там, где он их помнил. Пробираясь сквозь тьму, он вспомнил, как, ослепленный, пробирался на ощупь вдоль стены, и сказал себе, что дрожит только от утреннего холода.