Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 31

Ота закончил рыбу и рис и помедлил над последней пиалой с вином, глядя в маленький сад. Этот садик, подумал он, размером с огороженный двор постоялого двора, которым владела Киян до того, как стала его первой и единственной женой, а он — хаем Мати. Маленькое пространство, заполненное зелеными и белыми пятнами, полевками, шуршащими в низкой траве, и ветками с зябликами; тот дворик мог стать пространством его жизни.

Пока не появились гальты и не убили всех его обитателей, вместе с остальным Удуном.

Вместо дворика у него есть мир, или, по меньшей мере, большая его часть. И сын. И дочь, хотя она не слишком любит его. Прах Киян и память о ней. А мог бы быть только хорошенький маленький садик.

Когда Ота вернулся к ждавшим его просителям, его ум двигался в десяти направлениях сразу. Он постарался сосредоточиться на текущей работе, но она казалась тривиальной. Не имело значения, что судьба людей зависела от его решения. Не имело значения, что он был последним призывом к справедливости или, по меньшей мере, к миру. Или к милосердию. Справедливость, мир, милосердие, все они казались незначительными, когда речь шла о его долге. Долге перед Чабури-Тан и всеми остальными городами, перед Данатом, Эей и формой будущего. К тому времени, когда солнце утонуло в западных холмах, он почти забыл об Идаан.

Сестра ждала его в апартаментах, которые для нее нашел Синдзя. Она выглядела чужой среди широких арок и украшенных замысловатой резьбой каменных стен. Ладони толстые и мозолистые, лицо загрубело от солнца. Какая-то служанка принесла ей платье, скроенное из кремово-зеленого шелка. Ота посмотрел на ее темные глаза и спокойное, уравновешенное выражение лица. Он не мог забыть, как она холодно и расчетливо убивала людей. Но и он поступал так же.

— Идаан-тя, — сказал он, когда она встала. Ее руки сложились в официальное придворное приветствие, но, после десятка лет без практики, неуклюжее. Он вернул его.

— Ты принял решение, — сказала она.

— На самом деле, нет. Еще нет. Но, надеюсь, завтра приму. И я бы хотел, чтобы ты осталась до этого времени.

Глаза Идаан сузились, губы поджались. Оте захотелось отступить назад.

— Прости меня, высочайший, я не в том положении, чтобы спрашивать. Но неужели есть что-нибудь более важное, чем грядущее появление андата?

— Есть сотни неприятностей, которые более вероятны, — сказал Ота. — Маати может это сделать, но, скорее всего, у него не получится. Зато я знаю три — нет, четыре — неприятности, каждая из которых может уничтожить города Хайема. И у меня нет времени играть в «может быть».

После чего он собирался повернуться и уйти из ее комнат, но она заговорила резким голосом:

— Поэтому ты будешь ждать, когда это произойдет? Или в воздухе летает слишком много яблок, а ты только посредственный жонглер?

— Я не в настроении…

— Получить взбучку от женщины, которая дышит только потому, ты выбрал дать ей жить? Послушай самого себя. Ты говоришь как негодяй из детской сказки.

— Идаан-тя, — сказал он и только потом сообразил, что ему нечем продолжить.

— Я пришла рассказать тебе, что твой старый друг и враг использует богов, и не ради тебя. Происходит самое угрожающее, что я могу себе представить. И каков же твой ответ? Ты знал. Ты знал об этом много лет. Более того, зная, что он удвоил усилия, ты даже не потрудился обдумать дело до тех пор, пока не прочистил список аудиенций? За эти годы я много кем считала тебя, брат, но никогда не думала, что ты глупец.

Ота почувствовал, как в груди вскипела ярость, поднимаясь, как огненная волна, но она умерла, когда он услышал следующие слова сестры.

— Это вина, не так ли? — сказала она. Он не ответил, и она кивнула себе: — Ты не единственный, кто сделал это.

— Стал императором? И кто еще?

— Предал людей, которых любил, — ответила она. — Давай. Садись. У меня еще есть немного чая.

Почти удивляясь самому себе, Ота прошел вперед и сел на диван, пока бывшая ссыльная наливала бледный зеленый чай в две вырезанные из кости пиалы.

— После того, как ты освободил меня, я провела годы, ни разу не проспав всю ночь. Мне снились люди, которых… за которых я была ответственна. Наш отец. Адра. Данат. Ты никогда не знал Даната, верно?

— Я назвал сына его именем, — ответил Ота. Идаан улыбнулась, но в глазах таилась печаль.

— Я думаю, что ему бы это понравилось. Здесь. Выбери пиалу. Я выпью первой, если хочешь. Мне все равно.

Ота выпил. Чай был чересчур сильно заварен и подсластен медом; сладкий и горький, одновременно. Идаан сделала глоток из своей пиалы.

— После того, как ты выслал меня, я старалась выжить, работая, как схваченная на войне рабыня, — продолжила она. — От рассвета до заката я все время что-то делала, пока не падала наполовину мертвой и настолько уставшей, что не видела сны.

— Звучит не слишком приятно, — сказал Ота.

— Я сделала много хорошего, — возразила Идаан. — Ты бы не догадался, но я организовала полицию в половине северных предместьев. Несколько лет я была судьей, если ты можешь себе такое представить. Я обнаружила, что не слишком хорошо подхожу для поддержания правосудия, но я не дала некоторым убийцам и насильникам войти во вкус. Я сделала несколько мест более безопасными. Так что я действовала достаточно эффективно, хотя иногда так уставала, что не могла сосредоточиться.

— И ты думаешь, что я занимался тем же самым? — презрительно спросил Ота. — Тогда ты не понимаешь, что значит быть императором. Я уважаю то, что ты сделала после Мати, но от меня зависят сотни тысяч людей. Реорганизовать правосудие в нескольких предместьях и держать в узде местных бандитов — одно, политика империи — совсем другое.

— У тебя есть тысячи слуг, — сказала она. — Дюжины людей из высших семейств охотно исполнили бы любой твой приказ ради повышения статуса. Скажи мне, почему ты сам отправился в Гальт? У тебя есть мужчины и женщины, которые охотно стали бы послами.

— Это должен был быть я, — ответил Ота. — Если бы на моем месте был кто-нибудь пониже, ему бы не хватило веса.

— Да, понимаю, — отозвалась она, не слишком убежденная.

— Помимо этого, я бы не хотел, чтобы кто-нибудь почувствовал себя виноватым.

— Ты сломал мир, — сказала она. — Ты приказал Маати и Семаю пленить того андата, а когда он разозлился на них и уничтожил жизнь в каждой матке в городах, включая мою, выбросил поэтов на ветер. Они верили в тебя и пожертвовали всем ради тебя. Ты связал города вместе и стал героем, а они — изгнанниками.

— Ты так это видишь?

Идаан осторожно поставила свою пиалу на каменный стол. Ее черные глаза уперлись в его. У нее было продолговатое лицо. Северное, как у него. Он вспомнил, что из всех детей хая Мати только он и Идаан пошли в мать.

— Не имеет значения, как я это вижу, — сказала она. — Мое мнение не создает мир. И не уничтожает его. Важно то, что есть на самом деле. Так что скажи, высочайший, права ли я?

Ота покачал головой и встал, оставив свою пиалу с чаем рядом с ее:

— Ты не знаешь меня, Идаан-тя. Мы говорили с тобой меньше раз, чем у меня пальцев. Не думаю, что у тебя есть право судить о мотивах моих действий.

— Твоих? Нет, — сказала она. — Но я сделала ошибки, которые ты делаешь сейчас. И я знаю, почему я их сделала.

— Мы не одинаковы.

Она улыбнулась, опустила глаза и сложила руки в позу, которая принимала поправку и извинялась за проступок, хотя не было ясно, какой именно проступок она имеет в виду.

— Конечно, — сказала она. — Я останусь на завтра, высочайший. В случае, если ты примешь решение, быть может я смогу помочь тебе его выполнить.

Ота ушел с тягостным впечатлением, что сестра его жалеет. Он дошел до своих апартаментов, съел половину еду, принесенных ему слугами и отказался от певцов и музыкантов, которые занимались только одним — ждали и выполняли любой его каприз. Вместо этого он принес стул на балкон, сел и стал глядеть на море, освещенное только светом звезд.