Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 25

В сумерках мир потерял свои краски, его лицо побледнело. Ота расхаживал среди сочной зелени и облетевшего сада, мысли метались от одного кризиса к другому. Другая служанка привела Баласара в пространство между ивами.

— Найди нам немного света, — сказал Ота. — И Синдзя-тя. Приведи Синдзя-тя.

Служанка, которой приказали сделать сразу два дела, на мгновение заколебалась, но потом поторопилась уйти. Ота подвел Баласара к низкой каменной скамье. Генерал носил легкую полотняную рубашку, отделанную серебром. Его дыхание пахло вином, но было не похоже, что он пьян. Ота поглядел на серое небо, темные высокие дворцы, чьи окна мерцали, как звезды, и выругал Синдзя за отсутствие.

— Баласар-тя, ты мне нужен. Гальтский флот должен плыть в Чабури-Тан, — начал Ота.

Он обрисовал письмо, которое получил, историю все увеличивающихся рейдов и атак, и свою наполовину вымышленную схему, которая должна показать единство Хайема и Гальта. С каждым словом Баласар становился все неподвижнее, а в конце Ота почувствовал, будто говорит камню.

— Мы можем показать единство только там, где оно существует, — тихо сказал Баласар, в наставшей темноте его голос, казалось, шел ниоткуда. — После того, что произошло вчера, флот обрушится как на город, так и на налетчиков.

— Без вас у меня нет ни кораблей, ни людей, чтобы защитить Чабури-Тан, — сказал Ота. — Город падет, тысячи будут убиты. Если появится гальтский флот, пираты помчатся обратно без битвы, как летящая стрела. И это наполовину исправит вчерашнюю неприятность.

— Это не может произойти, — сказал Баласар.

— А что может? — спросил Ота.

Генерал какое-то время молчал. Мотылек, похожий на сгусток тьмы и пыли, затрепетал крылышками между ними, потом исчез.

— Есть… кое-какая идея. Но она сделает ситуацию еще более сложной, — сказал Баласар. — Есть семьи, которые привержены твоей схеме. Они уже заключили контракты и создали альянсы. Я могу собрать их. Это, конечно, не будет настоящая сила, но если они пошлют свои личные корабли и солдат, которых ты сможешь набрать, это может помочь.

— Цена — я отсылаю единственных союзников, которых имею, — сказал Ота.

— Да, это может оказаться цена, — сказал Баласар. — Если ты отошлешь друзей, тебя, не исключено, съедят враги. Двор может подлить нам яду.

Нам. По меньшей мере генерал сказал «нам».

— Собери их, — сказал Ота. — Как можно быстрее, и пошли ко мне. Я не могу дать умереть еще одному городу.

Когда он шел обратно по широким каменным коридорам первого дворца, освещенным мягко горящими фонарями, ему пришло в голову, что он говорил с человеком, который убил Удун и селение дай-кво, с человеком, который искалечил Нантани и Ялакет.

Когда он добрался до зала встреч, тот был уже пуст; Данат и Иссандра ушли. Не было ни сыра, ни яблок, ни вина. Фонари задули. Ота позвал слугу, чтобы тот зажег свечи и принес еду. Он сел, раздражение и беспокойство вздымались в груди, как прилив, поднимающийся по морской скале.

Ана Дасин и ее обидчивый, зазнавшийся отец встали на путь, который приведет к падению обоих империй; их, кусочек за кусочком, сжуют пираты и зарубежные заговорщики. И плохие урожаи. И время. Годы без детей растут один из другого как зима без ожидания весны. Надо исправить так много всего, невозможно сосчитать то, что пошло не так. Он — император, самый могущественный человек в городах Хайема, и его сердце устало.

Когда принесли еду — свинину в черном соусе, засахаренное яблоко, вино и приправы, — Ота уже не был голоден. А через несколько мгновений, наконец-то, появился Синдзя.

— Где ты был? — спросил Синдзя. — Я пол-ладони бегал по зимнему саду, но так и не нашел тебя.

— Я могу спросить то же самое. Я, наверно, послал за тобой половину всех слуг во дворце.

— Я знаю. Меня нашли шестеро. И было неудобно говорить им всем, что я занят. Ты должен пойти со мной.

— Ты был занят?

— Ота-тя, ты должен пойти со мной.

Ота тяжело вздохнул и принял позу, которая требовала подчинения. Синдзя поднял брови и ответил позой, которая содержала оттенки вопроса и вызова.

— Я не собираюсь никуда идти, пока не закончу есть, — сказал Ота. Ему было стыдно, что в голосе прозвучало раздражение, но не настолько, чтобы не сказать это. Синдзя наклонил голову, шагнул вперед и поднял конец стола. Тарелки и пиалы покатились на пол, одна разбилась. Ота оказался на ногах, не помня, когда вскочил, его лицо горело, словно он глядел в огонь. От ярости в ушах грохотала кровь.

Синдзя отступил назад.

— Я могу приказать тебя убить, — сказал Ота. — Ты знаешь, что я могу приказать тебя убить.

— Ты прав, — сказал Синдзя. — Это переходит все границы. Я извиняюсь, высочайший. Но ты должен пойти со мной. Сейчас.

Влетели слуги с глазами, похожими на маленькие луны; их руки заметались над останками ужина.

— Что случилось? — спросил Ота.

— Не здесь. Там, где никто нас не услышит.

Синдзя повернулся и вышел из комнаты. Ота заколебался, пробормотал ругательство, которое заставило слуг отвернуться, и последовал за ним. Когда его гнев угас, он увидел напряжение в шее и плечах Синдзя. Там были все виды знаков, который он должен был разобрать сразу. Он устал. Ему нехорошо.

Синдзя жил в апартаментах третьего дворца, где должен был жить второй сын хая Сарайкета, если бы существовал хай Сарайкета или его сыновья. Стены были сделаны из черного мрамора, настолько отполированного, что сама темнота сверкала в свете факелов. На отделанных серебром дверях все еще оставались ямки в тех местах, где руки гальтов вырвали из них драгоценные камни. Тем не менее они были великолепны. Возможно даже более великолепны, чем тогда, когда были невредимы; шрамы создали характер.

Не говоря ни слова, Синдзя подходил к каждому окну по очереди, высовывал голову в ночь, потом закрывал ставни, как наружные, так и внутренние. Ота стоял, спрятав руки в рукава, в сердце поднималась тревога.

— Что случилось? — опять спросил Ота, но его друг только принял позу, которая просила терпения, и продолжил закрывать окна. Закрыв все, он выглянул в коридор, отослал слугу, закрыл главную дверь и заложил ее на засов.

— У нас неприятность, Ота-тя, — сказал Синдзя. Он тяжело дышал, словно человек, который взбежал по лестнице.

— У нас их сотни, — ответил Ота.

— Остальные не имеют значения, — сказал женский голос из темной спальни. Ота повернулся.

Идаан оказалась ниже, чем он помнил, хотя и шире в плечах и бедрах. Волосы поседели, тяжелая дорога испачкала ее дешевое зеленое платье. Она отступил назад, даже не осознав этого. При виде сестры сердце сковал холод, предзнаменование смерти, но он не показал вида.

— Почему ты здесь? — спросил он.

Его сосланная сестра поджала губы и пожала плечами.

— Благодарность, — сказала она. — Ты убил моего любовника и всю его семью. Ты забрал все, что у меня было, включая мое настоящее имя, и послал меня в мир выживать.

— Я не извиняюсь, — сказал Ота.

— А разве я прошу? Это самое лучшее, что кто-то сделал для меня, — сказала Идаан. — И я имею в виду именно это. Я пришла, чтобы заплатить долг. У тебя большие неприятности, брат мой, и только я могу тебя предупредить о них. Андаты возвращаются обратно в мир. И на этот раз поэты тебе не ответят.

На высокогорье осень пришла рано. Хотя листья еще были зелеными, а трава — густой, Маати почувствовал изменение. Это был еще не холод, но его предчувствие: воздух, бывший при летней жаре мягким и оцепеневшим, стал острым. Еще несколько недель, и деревья покроются красным и золотым, утро станет приходить позже, а закат — раньше. Бесконечное изменение опять изменит мир. В первый раз за многие годы Маати обрадовался этой мысли.

В дни, последовавшие за его возвращением, жизнь вошла в привычный ритм. По утрам он и студентки занимались обычными хозяйственными работами, которые требовала школа: надо было починить клетки для цыплят, привезенных из Утани, подмести дорожки, помыть стены и вымести паутину из углов комнат. В полдень они заканчивали, ели и отдыхали в тенистых садах или на длинных пологих холмах, где он учился, когда был мальчиком. После чего возвращался к себе, готовился к занятию и писал в книге, пока глаза не начинали болеть. Тогда он ложился спать, ненадолго, и просыпался перед вечерней лекцией. И всегда, независимо от дня, разговор возвращался к Ванджит и Ясности-Зрения.