Мы - живые - Рэнд Айн - Страница 24

• Предыдущая
• 24/120
• Следующая

Кира прошептала:

— Я… Я думала о тебе… сегодня.

— Ты думала обо мне?

Его пальцы больно сжали ей руку: он наклонился ближе, и она увидела угрожающе расширенные глаза, насмешливые, надменные, всепонимающие, ласковые и властные.

Она прошептала:

—Да.

Они стояли на середине реки. Лязгал трамвай, карабкаясь вверх по мосту, заставляя дрожать стальные опоры до самых корней, уходящих глубоко под воду.

— Все это время я боролся со своими мыслями.

Кира промолчала. Она стояла прямо, напряженно, неподвижно.

— Ты знаешь, что я хотел сказать тебе, — сказал он, приблизив свое лицо к ее лицу.

И, без всякой мысли, безотчетно, без колебаний, голосом, который как бы выражал чью-то волю, а не ее собственное желание, она ответила:

—Да.

Его поцелуй словно ранил ее.

Ее руки сомкнулись вокруг его шеи. Она услышала его шепот настолько близко, что, казалось, ее губы услышали это первыми:

— Кира, я люблю тебя…

И по чьей-то воле ее губы повторяли настойчиво, жадно, безумно:

— Лео, я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…

Мимо прошел мужчина. Крошечный огонек папиросы вычерчивал резкие зигзаги.

Лео взял ее за руку и повлек за собой, к мосту, по глубокому нехоженому снегу, по коварному льду. Под мостом они остановились.

Она не слышала, что он говорил, не знала, что ее воротник был расстегнут; она ощущала его руки на своей груди, она чувствовала, что его губы прижимались к ее губам.

Когда трамвай начал взбираться на мост, тот судорожно вздрогнул, глухой грохот прокатился по его суставам, а после того, как трамвай исчез, он долго еще слабо постанывал.

Первыми словами, которые она запомнила, были:

— Я приду завтра.

Затем она услышала свой голос, произнесший:

— Нет. Это слишком опасно. Я боюсь, что кто-то заметил тебя. В институте есть шпионы. Подождем неделю.

— Так долго?

—Да.

— Здесь?

— Нет. На старом месте. Поздно вечером. В девять часов.

— Будет тяжело ждать.

— Да, Лео… Лео…

—Что?

— Ничего. Мне нравится слышать твое имя.

Этой ночью, на матрасе в углу своей комнаты, она лежала неподвижно и наблюдала, как голубоватый квадрат окна окрашивался в розовое.

На следующий день в коридоре института ее остановил студент с красным значком.

— Гражданка Аргунова, вас ждут в партячейке. Прямо сейчас. В комнате партячейки: за длинным, грубо сколоченным столом восседал Павел Серов.

Он спросил:

— Товарищ Аргунова, что за мужчина был с тобой у ворот вчера вечером?

Павел Серов курил. Он твердо держал папиросу в губах и сквозь дым смотрел на Киру.

Она спросила:

— Какой мужчина?

— У товарища Аргуновой что-то случилось с памятью? Тот мужчина, которого я видел с тобой накануне вечером.

На стене за Павлом Серовым висел портрет Ленина — глаза слегка прищурены, лицо замерло в полуулыбке.

— О, да, я припоминаю, — произнесла Кира. — Был мужчина. Но я не знаю, кто это такой. Он спросил меня, как пройти на какую-то улицу.

Павел Серов стряхнул пепел папиросы в треснувшую пепельницу и вежливо сказал:

— Товарищ Аргунова, ты — студентка Технологического института. Несомненно, ты хочешь ею оставаться и впредь.

— Несомненно, — ответила Кира.

— Кто был тот мужчина?

— Меня он не настолько заинтересовал, чтобы я стала задавать ему подобный вопрос.

— Очень хорошо. Я не буду больше спрашивать об этом. Я уверен, что мы оба знаем его имя. Его адрес — больше мне ничего не надо.

— Так, дайте вспомнить… да, он спросил, как пройти на Садовую улицу. Вы можете поискать его там.

— Товарищ Аргунова, я напомню вам, что господа из вашей фракции всегда подозревали нас, студентов-пролетариев, в принадлежности к тайной полиции. И, знаешь, это может оказаться правдой.

— Хорошо, могу я, в свою очередь, задать вам вопрос?

— Конечно. Всегда рад услужить даме.

— Кто был тот мужчина?

Кулак Павла Серова опустился на стол.

— Товарищ Аргунова, тебе что, напомнить, что здесь не шутят?

— Если так, то не скажете ли вы мне, чем мы здесь занимаемся?

— Сама поймешь, и очень, очень скоро. Ты прожила в Советской России достаточно долго и знаешь, насколько это серьезно — укрывать контрреволюционеров.

Дверь распахнулась без стука. Вошел Андрей Таганов. Его лицо не выразило ни удивления, ни каких-либо других чувств. Серов занервничал, резко вскинул папиросу к губам.

— Доброе утро, Кира, — спокойно поздоровался Андрей.

— Доброе утро, Андрей, — ответила Кира.

Он подошел к столу. Взял папиросу и наклонился к той, что была в руке у Серова. Серов торопливо вытянул руку. Серов ждал, но Андрей не произносил ни слова. Он стоял у стола и молча смотрел на Киру и Серова. Дым от его папиросы ровной струйкой поднимался вверх.

— Товарищ Аргунова, я не сомневаюсь в твоей политической благонадежности, — мягко произнес товарищ Серов, — я уверен, что тебе нетрудно будет ответить на один-единственный вопрос об известном адресе.

— Я уже сказала вам, что я не знаю его. Я никогда не видела этого человека раньше. У меня не может быть его адреса.

Павел Серов украдкой попытался определить, как на все это реагирует Андрей; но тот не шелохнулся. Серов наклонился вперед и заговорил мягко и доверительно:

— Товарищ Аргунова, я хочу, чтобы ты поняла, что тот мужчина находится в государственном розыске. Возможно, его розыск — не твоя задача… Но если ты сможешь помочь нам, это было бы очень полезно для тебя и для меня — и для всех нас, — добавил он многозначительно.

— А если я не могу помочь вам, что я должна делать?

— Ты должна идти домой, Кира, — сказал Андрей.

Серов выронил папиросу.

— Именно так, — добавил Андрей, — если только у тебя нет лекций. Если понадобишься нам — я вызову.

Кира повернулась и вышла из комнаты. Андрей сел на угол стола, скрестив ноги. Павел Серов улыбнулся; Андрей не смотрел на него. Серов откашлялся и сказал:

— Андрей, старина, надеюсь, ты не думаешь, что я… из-за того, что она твой друг и…

— Я так не думаю, — сказал Андрей.

— Я никогда не стану оспаривать и осуждать твои действия. Даже если я считаю, что не совсем этично с точки зрения партийной дисциплины отменить приказ соратника-коммуниста в присутствии постороннего.

— Какая дисциплина позволила тебе вызвать ее на допрос?

— Извини, друг. Виноват. Я всего лишь пытался помочь тебе.

— Я не просил помощи.

— Андрей, вот как это было. Я увидел ее с ним у дверей вчера вечером. Я видел его фотографии. ГПУ уже почти два месяца разыскивает его.

— Почему ты не доложил об этом мне?

— Хм, я не был уверен, что это был именно он. Я мог ошибиться… и…

— И если бы ты нам помог, это было бы в определенном смысле… полезно для тебя.

— Ну, Андрей, ты же не будешь обвинять меня в каких-то личных мотивах? Возможно, я немного превысил свои полномочия в этом деле, которое касается только ГПУ и является твоей работой, но я хотел только помочь собрату-пролетарию в его обязанностях. Ты же знаешь, что ничто не может помешать мне выполнить свой долг, даже никакие… личные симпатии.

— Нарушение партийной дисциплины — это нарушение партийной дисциплины, независимо от того, кем оно совершено.

Павел Серов посмотрел на Андрея Таганова очень пристально и медленно проговорил:

— То же самое и я не устаю повторять.

— Не советую излишне ревностно относиться к своим обязанностям.

— Конечно, это так же недопустимо, как и небрежность в работе.

— На будущее — допрашивать кого-либо по политическим вопросам в нашей ячейке буду только я.

— Как скажешь, друг.

— И если ты когда-нибудь решишь, что я не справляюсь с этой задачей, — можешь доложить об этом партии и потребовать моего смещения.

— Андрей, как ты можешь говорить такое! Не думаешь же ты, что я хоть на минуту подвергаю сомнению твою неоценимую важность для партии? Кто ценит тебя больше, чем я? Разве мы не старые друзья? Разве мы не сражались вместе в окопах, под красными флагами, ты и я, плечом к плечу?

• Предыдущая
• 24/120
• Следующая