Маша без медведя (СИ) - Войлошникова Ольга - Страница 25

— В чём дело?

— Они все на другом языке.

Тут на меня с любопытством вытаращились все.

— На каком языке?

На секунду я задумалась: ст о ит ли озвучивать настоящие названия? Хотя, много врать — заврёшься.

— На гертнийском.

— Никогда не слышала о таком.

Я пожала плечами:

— В мире множество разных народов, и о большинстве мы никогда не слышали.

— Действительно. А о чём она, вы можете рассказать?

Я подумала, что если переведу, как остатки экипажа со сбитого воздушного корабля принимают неравный бой в скалах, отбивают все атаки, а потом идут домой по выжженной пустыне, это будет как-то не очень, и просто ответила:

— Нет.

Учительница переглянулась с классной дамой:

— Что ж, давайте послушаем песню на неизвестном нам языке. В конце концов, мы ведь хотим оценить музыкальные способности, правильно? Мария, пройдите сюда, к инструменту.

Я остановилась рядом с роялем и собралась с духом. Ну, что ж, петь так петь. Как большинство военных гертнийских песен, эта смахивала на марш, но я постаралась спеть мелодично, как смогла.

После первого куплета Лидия Сергеевна помахала пальчиками:

— Так-так, погодите… Немного странный строй, напоминает пентатонику…

Я молчала и ждала, потому что понятия не имела, что такое пентатоника.

— Ну-ка, ну-ка, — музыкантша заиграла, вполне чётко попадая в мелодию. — Так?

— Да, очень похоже.

— Отлично. Теперь у меня вопрос. Мария, вы можете петь погромче?

— Насколько громче?

— Максимально.

Не то что бы я обладала мощным природным голосом, но есть ведь такая штука как магическое усиление. Если уж нужно громче. Однако, максимально? В помещении? Я представила себе вылетающие из окон стёкла и кровь, текущую у присутствующих из носов и ушей…

— А можно послушать, как это должно звучать? Максимально?

Лидия Сергеевна снова посмотрела на классную, получила от неё некий неведомый сигнал, слегка кивнула:

— Хорошо. Анечка, пройдите к инструменту.

Круглолицая, довольно рослая и дородная Анечка встала рядом со мной, перекинув толстую (натурально, чуть не с руку толщиной!) косу с груди за спину.

— «Не для меня», — кивнула Лидия Сергеевна, — один куплет.

Анечка кивнула и прикрыла глаза. Пошло вступление, и в какой-то момент Анечка набрала воздуха, разом увеличившись так, словно вот-вот взлетит. Или мне так показалось?

— Н-Н-НЕ-Е-Е-Е ДЛЯ МЕНЯ-А-А-А… — наполнившая воздух вибрация ударила так внезапно, что я едва успела сунуть руку в карман, где лежал мой заветный накопитель,

— ПРИДЁ-О-ОТ ВЕ-ЕСНА-А-А-А…

Вместе с тем я почувствовала, что волосы у меня опять словно электризуются, по рукам и ногам побежали мурашки. Эта Аня каким-то образом трансформировала и сбрасывала концентрат сырой энергии! И стёкла в окнах немного-таки дрожали.

—…НЕ ДЛЯ МЕНЯ ДОН РАЗОЛЬЁ-ОТСЯ, — Анечка широко повела рукой, накрывая волной энергии зал, —

И СЕРДЦЕ ДЕВИЧЬЕ ЗАБЬЁ-ОТСЯ С ВОСТО-ОРГОМ ЧУВСТВ НЕ ДЛЯ МЕНЯ-А-А…

А ведь она могла бы с лёгкостью кровь из носов вышибать, если бы захотела!

Аня замолчала и слегка кивнула головой. Я постаралась незаметно вынуть руку из кармана.

— Спасибо, — любезно улыбнулась Анечке музыкантша, — садитесь.

И выжидающе уставилась на меня.

— Так максимально я могу, — честно сказала я, и Лидия Сергеевна вытаращила глаза:

— Что ж, прошу.

Она заиграла вступление громче. Я запела. И всё-таки маленько перестаралась. В том месте, где Баграр всегда кричал: «Раненых в центр! Сомкнуть щиты!» — (имея в виду магические энергетические щиты, конечно же) — тонкий стакан, стоявший на рояле, сделал лёгкое «чпок» и треснул.

Я обескураженно замолчала.

Лидия Сергеевна слегка отъехала назад на своём крутящемся стульчике на колёсах и смотрела на меня странно. Наконец она с чувством сказала:

— Весьма! Немного сдержанности — и будет отлично! Но это мы оставим для сольных партий. Сейчас же, Мария, ориентируйтесь на общий уровень громкости хора, хорошо?

— Конечно.

— Садитесь. Весьма, да… Итак, барышни…

Дальше мы пели хором какие-то упражнения и романс «Утро туманное, утро седое». Потом ещё слушали музыкальные этюды об осени разных композиторов. Производилось это не только с помощью фортепиано, но и посредством замечательного устройства, на котором крутились чёрные диски, тонкие, но твёрдые, а прислоняемая к ним игла на ручке передавала звук на звуковоспроизводяшую тумбу, обтянутую чёрной тканью. Дивно! В чём-то даже удобнее, чем поющие кристаллы.

Для второго урока (географии) требовалось перейти в другой кабинет. В коридоре я потихоньку спросила Марусю:

— А вот эта штука, которая пела — это что?

— Проигрыватель, — также тихо ответила она, — или по-другому радиола, а ставят туда пластинки.

— Ясно.

Мы завернули за угол и чуть не воткнулись в Далилу.

— Что, думаешь, вспомнила как петь — теперь звезда? — прошипела она.

Вот же привязалась!

— Я тебе сейчас так спою, что у тебя глаза вытекут! — разозлилась я. — И вообще, слышала — от вредности прыщи выходят? То-то твой женишок обрадуется, получив прыщавую невесту! — и я с удовольствием воткнула ей в нос подготовленный узконаправленный магический пучок.

Далила схватилась за кончик носа, как будто её кольнуло.

— Что, уже лезут? — ехидно усмехнулась я.

— Девушки, что здесь происходит? — раздался строгий голос Агриппины (а что, все её без отчества между собой зовут, вот и я тоже). — Алефьева, опять вы?

— Она сказала, что у меня от вредности прыщи вылезут! — возмущённо ткнула в меня пальцем Далила.

— Не удивлюсь, если всё так и случится, — классная была явно не в настроении долго мусолить тему. — Вечером мы поговорим с вами подробнее, а пока идите!

Не успела я обрадоваться, как классная повернулась ко мне:

— Мария, я прошу вас воздержаться от грубых и опрометчивых замечаний. Это не подобает девице благородного происхождения. Не стоит брать пример с дурных образцов поведения.

— Хорошо.

А что ещё надо было сказать? Нет, хочу быть грубой и дурной?

Маруся стояла рядом, совершенно спокойно наблюдая эту сцену. Классная легко взмахнула рукой:

— Всё, идите на занятие, барышни.

Маруся подвела меня к кабинету, на которой значилось: «17 класс».

— А это что, вроде классного кабинета? — удивилась я.

— Классный кабинет и есть. Здесь почти все уроки проходят, которые с тетрадками и учебниками, — Маруся немного помялась. — Маша, садись со мной?

— А ты одна сидишь? Вас же четырнадцать в классе было.

— Они, понимаешь ли, считают меня немного… блаженной, что ли. Да и сдружились они все тут за восемь лет, а я только месяц. Я их по именам-то не всех запомнила…

Ах, ты ж! Она же сказала: «с августа наблюдаю».

— Конечно, сяду с тобой, какой разговор!

Но когда мы зашли в кабинет, Маруся с досадой сказала:

— Ах, не получится!

— Почему?

— Видишь, твои учебники на вторую парту положили, там девочка одна сидит.

— Ну, пусть одна и сидит. А я с тобой. Ты где сидишь?

— На последней парте у окна на улицу.

Всего в классе было девять парт, составленных в три ряда. Три ближние к доске были заняты полностью, среди вторых имелось одно свободное место, и две девицы сидели на третьей парте ряда, ближнего к стене коридора.

Здесь, как в спальнях, были окна, выходящие на улицу, и окна, выходящие в коридор, по паре с каждой стороны. Ещё имелся стол для преподавателя, с небольшой кафедрой, доска для писания белыми длинненькими брусочками, стол позади парт (для классной дамы), шкаф неизвестного назначения с непрозрачными дверцами и раковина. Раковине я удивилась, но оказалось, что в ней прополаскивают тряпки для вытирания доски. А белые брусочки называются мелом.

А пока нас слегка подтолкнула в класс Агриппина:

— Барышни, что же вы встали у порога?

— Агриппина Петровна, я на третью парту с Марусей сяду, хорошо?