Помереть не трудно (СИ) - Зимина Татьяна - Страница 58

Хватит. Хватит быть капризным дитятей. Хватит позволять шефу прибирать за тобой. Хватит драть когтем по сердцу — у тебя его нет. Отныне ты — нежить. Твои подружки — инкубы, да ведьмы. А на честных живых девушек и глядеть не смей.

— Дайте одеться, — хмуро сказал я, спуская ноги с кровати.

— Портков можешь не искать, — вскользь заметил Алекс. — Фрида обычно рвёт бельё.

Коридор был сумрачен и тих — как в ночном отеле. Шаги утопали в толстом ковре.

— Вы нашли мага? — голос мой звучал робко. Понятное дело: пока я придавался самокопанию в обществе красоток, Алекс трудился в поте лица.

— Нет, — ответил шеф. — Знаешь, как-то было не до того. То одна, то другая…

Я остановился.

— Позвольте: а зачем мы тогда туда идём? Чтобы признать, что мы облажались, при всём честном народе?

— И для этого нужна определённая смелость.

— Ладно, — я пожал плечами. — Если вам всё равно, то мне — тем более.

— Дознаватель! — я не слышал этого голоса с первого дня пребывания в Москве. Но узнал сразу.

— Честь имею, господин Степной, — коротко поклонился Алекс.

Мы его видели, мельком. Но потом я о вервольфе как-то забыл. Впрочем, как и обо всех остальных.

— Вы нашли убийцу? — сразу быка за рога.

— Всему своё время, господин директор.

— Вы убили моего брата. И племянника, — сказал он так, словно говорил о погоде. — Разумеется, вы понимаете, что я не могу этого простить.

— Сатисфакцию вы можете получить, как только закончится Совет, — Алекс надменно задрал подбородок. — Если посчитаете, что это необходимо.

Вервольф хотел что-то сказать, но к нам приближалась ещё одна пара гостей.

— Здравствуй, папа. Дознаватель. Александр… — Геннадий Степной единственный протянул руку мне. Пожал, как равному. И улыбнулся, глядя в глаза.

Под руку с ним стояла Хельга. Та самая девушка-пилот, одновременно — вервольф. Волосы жидким золотом стекали ей на плечи, платье скорее открывало, чем прятало великолепно оформленную фигуру…

Что-то здесь не так, — скорее почуял, чем осознал я. — Старший Степной очень удивился, увидев сына. Да ещё и под ручку с волчицей.

Директор «Семаргла» никак не выказал своего удивления — не то воспитание, не та закалка. Но исходящие от его крупного тела феромоны не давали ошибиться.

Смятение. Удивление, замешательство, злость — он что-то понял, этот матёрый волк, но при нас, при мне с Алексом, не мог спросить у сына напрямую.

— Здесь проходит закрытое заседание Совета, — холодно сказал Алекс, когда Геннадий, опережая всех, взялся за тяжелую ручку двустворчатой двери.

— Я в курсе, — улыбнулся тот. — И может вы удивитесь, но я имею право здесь находиться, — пропустив вперёд свою даму, он шагнул в двери. — Скоро всё изменится, дознаватель. Скоро всё очень сильно изменится.

И он исчез внутри.

Мы вошли следом.

Зал был похож на Колизей. Внизу — крохотная сцена, от неё амфитеатром расходятся круги кресел. Почти все уже заняты.

Взгляд то и дело выхватывал знакомые и полузнакомые лица… Но прежде всего, я удивился, сколько здесь было народу. Человек двести — не меньше.

— А я тебе говорил, Совет — не совсем то, что ты себе воображал, — шепнул Алекс и подтолкнул меня в спину. — Смотри, вон Володенька.

Из второго ряда нам действительно махал Владимир. Рядом с ним пустовало два кресла…

Мы пришли в зал заседаний последними. Двустворчатые двери за нами закрылись, по сторонам от них встали два голема. Вообще, ребят в сине-золотой форме здесь было удивительно много.

Наверное, заседания проходят с большими прениями, — подумал я, усаживаясь на своё место.

Председательствовал Великий князь Скопин-Шуйский. Он выглядел всё таким же старым, полупрозрачным. Но шпагу, которую я ранее принял за трость, держал уверенно.

Оглядев собрание, он на мгновение задержал взгляд на моём лице — мне сразу сделалось не по себе. Накатили нехорошие предчувствия…

— Слушается дело стригоя Стрельникова, — громовым голосом возвестил Великий князь. В зале повисла напряженная тишина.

Стоять в самом низу, ощущая над собой все эти перекрёстные взгляды, чувствуя тяжелое дыхание — в зале было душновато — мне не понравилось.

По коже бежали мурашки, в горле пересохло так, что губы прилипли к зубам. В голове установился равномерный звон, словно вокруг меня зудели армии комаров.

Казалось, все собравшиеся чувствуют моё состояние. И тихонько посмеиваются.

Это не было похоже ни на один виденный мною суд. Не было защитника, обвинителя, не было присяжных.

Только Великий князь Скопин-Шуйский одиноко восседал в своём кресле, в самом центре зала.

А потом я сообразил: все присутствующие участвуют в заседании. Они не являются пассивными зрителями, любой может принять решение. А уж быть обвинителем или защитником — каждый выбирает сам…

Великий князь же не является судьёй. Он служит арбитром — подсчитывает голоса.

Весь мир — театр, — пришли на ум слова великого трагика. — В нём женщины, мужчины — все актёры. У них свои есть выходы, уходы…

А ведь наверняка английский бард понимал больше, чем мог сказать. Он старался, он очень старался! В своих пьесах он тщился поведать людям о том мире, в котором маги и ведьмы, вервольфы и упыри — являются живыми, не вымышленными персонами. Сон в летнюю ночь — о чём это, как по вашему? А Буря?..

Ведь о нём, молодом англичанине из Стратфорда-на-Эйвоне, тоже много неясного… И как выдавали себя за великого драматурга лорд Бэкон, и слухи о его смерти, как оказалось впоследствии, несколько преувеличенные…

Впрочем я отвлёкся. В предчувствии опасности, понимая, что очень скоро жизнь изменится безвозвратно, или вовсе оборвётся, разум пытался отвлечь себя досужими рассуждениями — чтобы не думать о главном.

По рядам кресел бежали шепотки, бормотания — моим обострённым слухом я угадывал, что ничего хорошего там не говорят.

Словно во сне, на дальней галерее я увидел бледные лица Гиллеля и отца Прохора.

Удивиться не успел: к подиуму, на котором в массивном кресле восседал Скопин-Шуйский, кособоко подрысил Спичкин. Под мышкой у него была толстая папка.

Пока господин секретарь зачитывал длинный перечень моих прегрешений — и настоящих и мнимых — я отвлёкся. Стал рассматривать Великого князя.

Он был в старинного покроя бархатном камзоле, при шелковом платке, туго обнимавшем морщинистую, как у черепахи, шею. На груди сверкала золотая, усыпанная бриллиантами звезда. Это было единственное его украшение, не считая шпор на сапогах с высокими голенищами.

Волосы князя, похожие на старую паутину, были заплетены в жесткую косицу и стянуты чёрным бархатным бантом — иногда он поворачивал голову и спрашивал что-то у секретаря, тогда косица металась, как хищный скорпионий хвост.

Князь сидел свободно, расположившись в громадном резном чёрном кресле, как на троне. В одной руке — шпага, остриём которой он упирался в пол, в другой — ониксовые чётки. Полированные бусины ярко выделялись на бледной пергаментной коже.

Он был очень стар. Это читалось в его прозрачных глазах. К жизни он более не испытывал ничего, кроме безграничного терпения.

Но голову князь держал высоко и твёрдо. Широкие плечи развёрнуты, спина прямая. Рука, опираясь на шпагу, не дрожала.

…Убийство нескольких членов диаспоры вервольфов, пособничество чёрной магии, питание эфирными энергиями не дававших на то согласия людей… Игнорирование законов Совета, здесь: хождение по населённому пункту без Печати…