А смерть подождет - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 35

 — Красиво, — сказала она. — Поэты умеют так писать, да. В жизни по-другому.

Он плохо слушал её — любовался блестящими карими глазами, замечательным цветом волос, тонкой рукой, которая поправляла прическу… И вдруг наткнулся на чужой, незнакомый взгляд Марины: она со страхом смотрела сейчас на плоское казённое одеяло, на пустоту под ним.

— Как же ты теперь, Олег? — спросила она глухо, убито, и непрошенные слёзы навернулись на её глаза.

— Почему «ты», Мариша? Я… я разве… один?

Он порывисто сжал её пальцы, с надеждой и ожиданием заглядывал в лицо, а она уводила взгляд в сторону, знакомо уже, как и там, на вокзале, высвободила руку, искала ей занятие. И скоро нашла работу обеим своим рукам — взялась зачем-то прибираться на тумбочке, переставлять пузырьки, стакан с недопитым чаем, блюдце с печеньем.

— Мама уберёт, чего ты!? — он старался понять Марину, подумал, что она просто не знает как себя вести.

Но она-то хорошо его понимала, знала, что он ждет ответ на главный сейчас для него вопрос — «Я — один? Или — мы вместе?»

Марина понимала и то, что не должна рубить с плеча — ведь перед нею лежал тяжело больной человек, её сослуживец, коллега, влюблённый в неё, на что-то надеющийся, рассчитывающий с её помощью увидеть свет в конце тоннеля.

Она ласково, как это умеют делать женщины, успокаивая детей, погладила его больную руку.

— Олежек, ну что ты гонишь лошадей? Зачем? Всему своё время. Лечись, выздоравливай… Тебе ещё долго лечиться, я так понимаю, мы же интересуемся твоим здоровьем, часто говорим о тебе на работе… К этому надо привыкнуть.

И Марина снова со страхом глянула на плоское одеяло.

— Хорошо. Понятно. — Голос Олега стал другим — заметно похолодевшим, жёстким. — Расскажи, что там, на питомнике? Линда как?

— Линда твоя в порядке, не волнуйся за неё. — Марина перевела дух — говорить ей о служебных делах было гораздо легче. — Я за ней присматриваю, выгуливаю, кормлю. Я или Серёга Рискин. Иногда втроем гуляем: Гарсон, Линда и Альфонс.

— Они не обижают её?

Марина понятливо засмеялась:

— Ты имеешь в виду их ухаживания?

— Ну, сама понимаешь, — и Олег невольно улыбнулся. — Всё ж таки два здоровых кобеля…

— Я за ними слежу, не переживай. Щенки-полукровки нам в питомнике не нужны, Шайкин с меня голову снимет, если узнает, что я не доглядела.

— Угу. — Олега царапнуло это «щенки-полукровки». Разумеется, он, кинолог, и сам хорошо понимал проблему, но очень уж пренебрежительно, с какой-то плохо скрытой неприязнью были произнесены эти слова… Впрочем чего это он накручивает? Зачем? Питомнику служебного собаководства действительно нужны чистокровные овчарки, ротвейлеры, лабрадоры! Всяких беспородных, декоративных и прочих, не представляющих интереса для них, кинологов, собак бегает по городу сколько угодно. Марина абсолютно права. Служба!

И всё же в душе Олега что-то осталось — труднообъяснимое, тягостное. Он вдруг почувствовал Марину малознакомой, другой, не такой, какой он знал её до нынешнего дня. Но какой?

Марина стала прощаться.

— Мне пора, Олег. Я ведь тоже еду в Чечню, в Грозный. Приказ уже есть. Мы с Гарсоном будем в составе нашего ОМОНа. Лапу ему сейчас лечу, наколол где-то.

— Где?

— А я не заметила. Где-то на дрессировочной площадке. Или на проволоку налетел, или щепку занозил.

— Лечи, войне нужны здоровые солдаты.

— Да, это так. Ты, вот, тоже — уезжал здоровый, весёлый…

— Не надо об этом, Марина! Ничего уже не исправишь. Ты… ты береги себя там.

— Ага, я знаю. Мы с Гарсоном будем стараться. Под пули не лезть, от взрывчатки шарахаться… Нас с ним тут же комиссуют.

Марина грустно улыбнулась.

— Возвращайтесь с Гарсоном живые и здоровые. Мы вас с Линдой будем ждать.

— Прощай, Олег. Извини, если что не так сказала. — Марина наклонилась и поцеловала его в лоб.

— До свидания, Мариша! Жду тебя.

У двери она оглянулась, ласково помахала ему рукой:

— Поправляйся!

— Береги себя!

Дверь закрылась, отсекла его от Марины, от всего того мира, в который он стремился, который был ему сейчас недоступен.

«Она не любит меня, — печально думал Олег. — Или очень испугалась, увидев меня таким. И я ей теперь не нужен. Совсем. Инвалид, калека…»

Вошла мама с покупками — набрала там, в буфете, целый пакет сладостей: конфет, творожных сырков, лимонада. Внимательно глянула на сына:

— Ушла Марина?

— Ушла. Вы разве не встретились там, внизу?

— Нет.

Мама помолчала, занялась привычными уже больничными хлопотами, настроение Олега не ускользнуло от нее.

— Она тебя чем-то огорчила, сынуля?

— Огорчила. В Чечню скоро уедет.

Нина Алексеевна села возле койки.

— Когда?

— Скоро. Приказ уже есть.

— Где будет?

— Сказала, что в Грозном. А там могут переиграть, в зависимости от обстановки.

— В Грозном сейчас самое пекло. Отец постоянно телевизор смотрит, рассказывает мне.

— …

— Олежек!

— Да, мама?

— Вы, я так понимаю, ещё о чем-то говорили?

— Да так… Обо всём понемногу. Я о Линде спрашивал.

Матери много объяснять не надо. Нина Алексеевна и так всё поняла, выражение лица сына рассказало ей о встрече с Мариной лучше всяких слов.

— Я тебе забыла сказать, Олежек, — через довольно продолжительную паузу, как бы между прочим, не придавая своим словам особого значения, произнесла она. — Отец записал там, дома, на автоответчик…

— Ну? Что записал? — Олег был мрачен, смотрел, в потолок, мать слушал вполуха.

— Звонила Женя Добрынина, спрашивала, можно ли к тебе прийти в больницу?

— Какая ещё Добрынина?

— Она сказала, что училась с тобой в одном классе.

— А-а… Женька! Толстуха эта!… Откуда она узнала обо мне?

— Писали же в газетах, Олежек. О твоем ранении, о помощи, которую тебе оказали, как участнику боевых действий в Чечне, что кровь ребята сдавали… Ты у нас в городе теперь известный человек.