Целитель 12 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 44

— Ага.

По гулкой лестнице мы спустились во внутреннюю тюрьму, а у меня перед глазами всё витал образ Инны, моего прелестного врага.

Четверг, 11 мая. День

«Альфа»

Первомайск, улица Мичурина

Гайдай великодушно даровал своим актерам и актрисам целую неделю отдыха, чему те реально обрадовались — по двенадцать часов съемок без выходных, пусть и на роскошной южноамериканской натуре, кого угодно измочалят и выжмут.

А Рита легко уговорила Инну съездить к родителям на Украину.

Правда, деда Коли и бабы Светы не было дома, но они торжественно пообещали вернуться к вечеру, чтобы затискать любимую внучку.

— А баба Римма дома, — болтала Видова, суетливо шарясь по купе. — Ничего не забыла?.. И Лариска дома — они обе от Васёнка без ума!

— А Федор Дмитриевич? — улыбнулась Гарина, подхватывая чемодан.

Инна театрально всплеснула руками.

— Вот так и знала, что забуду! Внимай, Василий! Твой «деда Федя» летит на Луну!

— Серьезно⁈ — завопили дуэтом Вася с Юлей. — Ур-ра-а!

— Папуля раньше к пингвинам от мамули сбегал, — нашептала Инна на ухо подруге, давясь смехом, — а теперь и вовсе в космос подался! Ха-ха-ха!

Рита даже позавидовала легкости жития, которой обладала Видова. Даже то, что ей недолго оставалось носить эту фамилию, не портила девушке настроения.

Спустившись на перрон, Инна неуверенно предложила:

— Слушай, Рит… Может, пусть Юля с нами пока побудет?

— Да! Да! Да! — запрыгала Юлия Михайловна.

— Только чтобы не баловаться, — включила Гарина строгую маму. — Вечером я тебя заберу, а пока мне надо к бабушке сходить. К моей бабушке. Чао-какао!

— Чава-какава! — дуэтом вытолкнули братец с сестрицей.

Звонкий мальчишечий смех сплелся с девчоночьим, выделяясь в вокзальном шуме и гаме.

Помахав рукой троице — Юля с Васей приплясывали вокруг Инны, Рита неспешно зашагала вдоль путей. Каштаны, высаженные до самой площади Ленина, цвели, наполняя воздух терпким «мужским» запахом, и девушка невольно взволновалась.

Тревога за Мишу давно потеснила обиду, но Рита гнала прочь траурные мысли, упрямо сопротивляясь негативу.

«Всё будет хорошо, слышишь?» — твердила она себе, и натура делала вид, что подчиняется властному напору.

Дойдя до туннеля, пропускавшего в себе улицу Одесскую, Гарина по знакомой дорожке спустилась с железнодорожной насыпи и выбралась к старому частному сектору.

Дома здесь стояли крепкие, столетние. Революция, Гражданка, Великая Отечественная — всё как будто пронеслось над ними опаляющим ветром, не затронув стойкого нутра.

Отворив знакомую калитку в замшелой ограде, сложенной из плитняка, Рита вышла в небольшой дворик, обсаженный туями и пышными розовыми кустами — в отличие от практичных соседок, баба Лика игнорировала корнеплоды в угоду красоте.

— Риточка!

Подвижная старушка живо просеменила навстречу внучке — длинное глухое платье прекрасно гармонировало с седыми кудрями, придавая Гликерии Владимировне «старорежимное» очарование.

— Бабушка! Прости, прости, что так долго не навещала!

— Ну, хоть звонила, — мягко заулыбалась баба Лика. — А я как раз чай заварила, какой ты любишь — с мелиссой!

Женщины, старая и молодая, поднялись на высокую веранду. В детстве Рита любила отсюда высматривать поезда, следующие из Одессы. Товарняки не интересовали маленькую «Ритульку», зато скорые пассажирские…

Вот едут люди мимо в своих купе, и знать не знают, что она смотрит на них. Но пусть они все доедут, куда надо, и пусть их там встретят…

— А мой Миша чай с мелиссой не уважает, — заговорила девушка, умолов горбушку душистого белого хлеба, щедро намазанного маслом и политого тягучим медом. — Говорит, что это профанация, но мне всегда заваривает — в стеклянном чайничке…

— Вы поссорились? — жалостливо спросила баба Лика.

— Да нет… Понимаешь, ба…

И внучка выложила всё-всё, что с нею приключилось с самой зимы.

Выговорилась — и как будто полегчало.

— Завидую! — вздохнула бабушка, улыбаясь поразительно молодыми глазами. — Всегда хотела побывать в Рио-де-Жанейро, где мулаты ходят в белых штанах… А Миша твой обязательно вернется. Понимаешь… — она задумалась. — Я его впервые увидела на твоей свадьбе, и потом, когда вы сюда наезжали. Понимаешь… Вот ты растешь — и меняешься, а он — нет. Миша всегда был и будет таким — особенным. Он никогда не разменяет тебя с Юлечкой на мелкую интрижку. Господи, даже если Миша действительно изменит, не давай ревности ходу! Разберись, поговори с ним, и ты убедишься, что у адюльтера были существенные основания, так сказать, уважительные причины. Риточка, ты не подумай только, что я твоему Мише загодя индульгенцию выдаю! Просто он не такой, как все…

— Может, за это я и люблю его? — Рита ласково погладила натруженные бабушкины руки. — Я немножко поподлизываюсь, ага?

— Все вы, девчонки, одинаковы, — заворковала баба Лика. — Сейчас я тебе кое-что покажу!

Она резво ушла в дом, но вскоре вернулась. Вид у нее был таинственный и довольный.

— Такая?

Рита увидала на старушечьей ладони золотой дукат. Тускло сверкнул Иисусик, и девушка, замирая, перевернула монету — мятежный дож славил Святого Марка.

— Такая! — выдохнула она.

— Она мне от твоей бабушки досталась, — Гликерия Владимировна склонила голову, любуясь маслянистым блеском старинного золота. — Та хотела в голодные годы сменять на мешок муки, но удержалась. Передала мне… Ты только оправь ее, и цепочку найди. Держи!

— Спасибо, бабуля… — смутилась Рита. — А…

— А потом своей внучке передашь! Пошли, заварим настоящий чай, а не профанацию. У меня не только масло есть, я вчера свежей брынзы купила!

— Пошли! — воскликнула Рита, и засмеялась, словно соскальзывая в детство, прекрасную пору счастливой беззаботности, когда всё хорошо — и сейчас, и после.

Пятница, 12 мая. День

«Альфа»

Нью-Йорк, Колумбийский университет

— М-мы все — дураки, — промычал Боуэрс, нетвердой рукой подливая в лабораторный стакан. — Дыр… дры… дрыс-сиро-ван-ные… эти… зверушки. Бегаем, прыгаем… Скажут нам: «Ап!» — встанем на задние лапки. Скажут: «Фас!» — кинемся и будем р-рвать! Надоело… — голос его истончился, переходя в скулеж.

— Вы не правы, сэр, — дружелюбно парировал Роберт. — За последние годы вы переросли всех — и ныне живущих, и ушедших, вроде Ферми или Оппенгеймера.

— Во-во… — кисло забурчал ученый, ладонями оглаживая обрюзгшее лицо. — П-просто зам-мечательное сравнение, Бобби! А ты в курсе, как часто Оппи снились японские девочки? Мертвые девочки — те, которых спалила его чертова бомба! И ты з-знаешь, чего я боюсь… боюсь больше всего на свете? А вот так же, как он, потерять покой! Грянет Третья Мировая, мои чертовы инверторы выжгут города — и загубленные детские души выстроятся в очередь, чтобы являться мне во сне…

Боуэрс помотал головой, словно стряхивая хмель, и оглядел подвал Пьюпин-холла.

«Доб-бился… — он жестко смял губы в саркастической усмешке. — Ах, какой успех…»

— Боб-би… — Лит шутливо погрозил пальцем. — Я ведь все помню! Это ведь ты увел доктора Фейнберга! Вот отсюда, из этой самой лаборатории. А почему ты его не убил? Ведь Даунинг приказал тебе его… того… А?..

— Сэр… — Роберт с упреком глянул на Лита. — Зачем же убивать выдающегося ученого? Тем более, если он ни в чем не виноват.

— А ведь действительно! — Боуэрс окунулся в глубокое пьяное изумление. Он тут же попытался придать телу строго вертикальное положение, и серьезно спросил, водя мосластым пальцем: — Скажи мне правду, Боб. Джеральд действительно жив?

— Да.

— Он у русских?

— Он уже и сам — русский, — мягко улыбнулся Роберт, хотя в глазах его стыл холодок. — Живет там, работает… Только легкий акцент в речи напоминает о прошлом.