Кружева лжи (СИ) - Дока Анастасия Константиновна - Страница 42

Медведь…

В память гвоздём вонзилось воспоминание о том, как муж уничтожал любимую игрушку. Подарок мамы.

«Ты взрослая, Снежа, — плевался ядом, хватаясь за ножницы, — какие игрушки? Лежал на антресоли, пусть там и лежит».

«Но я просто разбирала вещи и…»

«И посадила его на диван? Не будь дурой! Ты выросла. И я тебе это докажу».

— Снежанка? — Виталина трясла за плечо. — Ау? Опять подумала о муже?

Она кивнула.

— Выброси из памяти. Было и прошло. Всё, успокойся.

— Он… изрезал ножницами моего Венечку… потому что… потому что…

— Кретин, потому что! Как ты с ним жила три года?!

— Я его…

— Любовь — боль и обман. Запомни.

Виталина шмякнула чистой сковородкой по столешнице и вышла из кухни. Снежана поплелась следом.

Александра просматривала дневник, чувствуя нарастающую тревогу. Здесь, именно здесь, среди бесчисленных повторений одних и тех же слов, безумных образов и страшной правды крылась личность маньяка. Того, кто отлично изучил жизнь Лилии, второй жертвы. Была ли с ним знакома сама Лиля? Вероятно. Совпадение с ядом звучало слишком глупо. Нет, в такие совпадения детектив не верила. Но кто же эта таинственная ОНА? Знакомая убийцы? Помощница? И как её найти?

Дима бы придумал.

Очередной взгляд на Андрея. Гольцев выглядел сосредоточенным. Он тоже изучал записи. Они разделили сведения пополам. Первую изучала Александра, вторую он. Таким образом ей досталась юность Власовой, ему — последние годы перед смертью.

Метод разделения часто использовался с Бризом. Была попытка с Димой. Но Соколов, противный, невозможный Соколов вечно мерялся интеллектом, из-за чего работать вместе удавалось с трудом.

Сейчас всё шло гладко. Идеально.

Гольцев даже не противился её предложению и с готовностью приступил к выполнению. Его задача состояла в том, чтобы найти какие-то изменения, нестыковки, зацепки. Всё, что могло вывести на след незнакомки. Всё, что могло помочь, если не вычислить маньяка, то хотя бы его понять.

Не став одним целым с преступником, ничего не получится, — так любила повторять Александра. Бриз, услышав фразу, пожимал плечами, считая многое из сказанного подругой домыслами. Она это знала. Дима… Дима ухмылялся. В его глазах стояли смешинки. Он отпускал глупые шуточки и смотрел, как она что-то пишет, рисует, чертит. И обязательно сопровождал каждое её предположение какой-то своей идиотской гипотезой. Ему нравилось ставить её на место. Ей нравилось ставить его. В итоге, к общему так и не приходили. Лишь бумагу марали.

Но Гольцев из всей троицы был самым странным. Глядя на то, как, повторяя её цветовую схему, тот делает пометки, она всерьёз обеспокоилась: не передалась ли ему фанатичность сестры? И где, собственно, Маша?

И как же он не похож и пугающе схож с Димой…

— Саша! — взбудораженный Гольцев вскочил с места, едва не задев пустую чашку. На плите оживал старый чайник. — Я нашёл! Нашёл! Я знаю, кто такой ВРАЧ! Это Андре!

Александра вырвала у него распечатки и принялась жадно впитывать информацию. Власова не упоминала имён, однако, чётко сообщала: с ним она познакомилась на сайте рукоделия. И он подарил ей цветы.

В день смерти.

Бурин в жизни Лиле ничего не дарил, кроме пустых обещаний. И никогда не сидел на "Мире"

Мог ли это быть кто-то другой, кроме Андре? Мог. Но слишком часто этот тип мелькал в истории.

Она уже набирала Рукавицу, когда Гольцев неожиданно побледневший протянул тихо пиликнувший сообщением телефон.

«И ты…» — значилось на экране.

Слова пугали до дрожи, зловещими буквами светили будто с потустороннего мира. Звали туда. За собой.

И переслала их Маша.

— Это… — одними губами произнёс Гольцев.

Александра смотрела на телефон и напряжённо молчала.

Помощник перечитал сообщение и принялся за поиски руны. Никакой связи между символами не было. По крайней мере он не улавливал, хотя связь, возможно, и имелась. Непонятная для него.

Жена… противная в своей заботе, любезная до невозможности и любящая до омерзения, как всегда, стояла у плиты. Готовила очередной шедевр.

Ему осточертели её шедевры. Но развестись он не мог. Она ждала ребёнка. Она его прощала. Она позволяла ему спать с кем угодно, потому что по её же словам, так легче сохранить семью.

Семью.

У них не было семьи.

Они и женились-то по глупости. По юности. На спор.

Теперь он расплачивался. Она его полюбила, а он её нет. С годами ничего не пришло, не вспыхнуло, не заискрило. В душе расширялась бездна под названием неприязнь.

Измены — это всё, что помогало ему не убить её, не убить себя или просто не сбежать к чёртовой матери. Исчезнуть. Раствориться в громадинах Питера.

Руну он нашёл. Отправил по тому же номеру. Следом набрал ещё один. Знал, тот не ответит. ОНА никогда не отвечала. Только звонила. Всегда сама. Всегда с одними и теми же словами. ОНА даже в сообщениях соблюдала грань, а ему так хотелось через неё перешагнуть. Упасть в бездну ЕЁ глаз. И стать счастливым.

Любовь к НЕЙ помогала больше измен. Чувство делало его сильным и на всё способным. Всего одна встреча год назад, и он заболел.

Кажется, именно это называли любовью.

Ради этого чувства он готов был пойти на что угодно. Так что сообщения в Сети и на телефон были мелочами. Он мог сделать гораздо больше.

Например, убить.

Но ОНА не просила.

Помощник вошёл на кухню и по привычке чмокнул жену в щёку. Она улыбнулась и сразу прижалась к нему всем телом. Всем своим объёмным животом.

— Наша девочка уже проголодалась. А ты? Я приготовила овощи по новому рецепту. Но без перца. Будешь?

— Буду.

В это же самое время шаги убийцы нервной дробью стучали по вычищенному от снега асфальту, эхом рождались от стен, разносились по переулку. Выбранная жертва испортила все планы! Она оказалась в больнице с аппендицитом! Какая глупость, нелепость! Какая подлость мира по отношению к убийце! Разве за все эти годы в просьбах было так много?

Улыбка блондинки сводила с ума и не давала возможность вернуться домой с пустыми руками. Нет. Сегодня кто-то умрёт. Сердце перестанет хандрить, ненависть разгорится с прежней силой. С новой силой. Блондинка за всё ответит.

Маша Гольцева была выбрана не случайно. По иронии судьбы она очень была похожа на жертву. Главное, чтобы брата, её палочку-выручалочку, что-то задержало.

Или кто-то. 

Боль, страх. Редкий смех.

В такой атмосфере привыкла находиться Маша. Среди больничных коек, молящих взглядов, презрения, ненависти.

Благодарности.

Медиков не любили многие. На Машину смену обязательно приходилась старушка, ругающая и всю медицину, и обязательно президента, который лично должен был отвечать за каждую больницу.

Со стопроцентной гарантией приходилось выслушивать причитания какой-нибудь богатой дамочки, попавшей сюда, в обычную палату, по случайности, естественно, а если точнее, то из-за непредвиденного микроинсульта или ещё какой подобной гадости.

К ней прибегали скопом богатые члены семьи, обычно мужья, любовники и начинали хамить, караулить главврача, орать, что вокруг произвол, но они этого так не оставят и, в исключительном порядке, безусловно, требовать, лучшего ухода, чем для других. Иного питания.

Личной медсестры. И такое случалось.

Раз тридцать за смену Маше приходилось выслушивать о том, какие плохие здесь работники, плохая она сама или, напротив, слишком хорошая для подобного учреждения. Видеть в глазах мольбу, а в руках конверты потолще, потоньше. Реже, деньги, протянутые прямо так, открыто и без страха. Но… с заметным упрёком. Как будто Маша сама просила.

Взятки она не брала и ругаться из-за этого перестала. Первое время мягко журила стариков; громко возмущалась, стоя с прямой спиной перед сверстниками и людьми за сорок.