Кружева лжи (СИ) - Дока Анастасия Константиновна - Страница 3

Матвей писал картины и приглашал всех знакомых. Снежана не была единственной или какой-то исключительной, но ОН понял всё иначе и наказал любимую женщину.

Она и сейчас чувствовала аромат ЕГО туалетной воды, прикосновения к телу: сначала нежные, через секунду грубые. ОН по-звериному обнюхивал её платье, пытаясь выйти на запах будущей измены. В ЕГО голове она уже совершила преступление. В ЕГО глазах Снежана всегда оказывалась виноватой.

После стакана с соком она садилась завтракать. Ничего особенного: гречневая каша без масла, потому что ОН научил её ненавидеть масло. И долька яблока — привычка с детства. Её мама обожала яблоки и добавляла их всюду: в салаты, пироги, чай, плов. Только в мамином рецепте среди мяса, чеснока и риса находилось место яблокам. И это было вкусно.

Снежана скучала по детству. В нём не было знакомства с кареглазым парнем, разбившим ей лицо. Сломавшим руку.

Был только запах яблок, разлетавшийся по квартире, и странный, но такой вкусный плов по субботам.

За утренней трапезой следовала прогулка: неважно куда, лишь бы не сидеть в квартире. ОН не работал и поэтому после завтрака начинал проявлять «любовь», от которой ломило всё тело и огнём сжигало душу. Пепел — вот что, он оставил внутри Снежаны. Много пепла.

Прогулка могла заканчиваться у соседней «Пятёрочки», продолжиться в парке или завершиться на скамейке у дома. Снежане не обязательно было идти — покинуть место, в котором не осталось уголка для светлых воспоминаний — это было главным.

Довольно часто прямо на улице с ней случалась паническая атака — ненастоящая, но реальная для Снежаны: дрожащие руки, учащённое дыхание, сердце где-то в лопатках, слёзы, рвущиеся наружу и застывающие комом в горле.

Плакать она перестала в тот день, когда начала жить без НЕГО.

Возвращаясь домой, Снежана оборачивалась, и заметив на этаже мужскую фигуру в дутом пуховике цвета асфальта, вынимала мобильный из кармана и замирала на цифре «1». Ни разу ей не довелось набрать 112 — каждая дутая куртка оказывалась безопасной.

Она долго сидела в коридоре, не решаясь войти в комнату и страшась увидеть ЕГО тапки с вышитым бульдогом, медленно снимала обувь, верхнюю одежду, заглядывала за угол, вздыхала с облегчением. До встречи с НИМ она включала музыку и начинала вязать под звуки «Love radio», теперь же работала в полной тишине, прислушиваясь к каждому шороху. На ночь на окна опускались плотные шторы, входная дверь проверялась трижды. Ровно три — столько лет Снежана страдала в домашнем плену.

В последний раз она встретила ЕГО у подъезда. В тот день Снежана так испугалась, что выронила из рук пакет: в нём был подарок для отца — слон на очередную годовщину смерти бабушки.

Отец, Всеволод Яковлевич коллекционировал стеклянные фигурки. Кто-то скажет женское хобби и окажется прав. Но он таким вот своеобразным образом чтил память — извинялся за то, что предпочёл оставить мать на старости лет одну и занимался собственной жизнью. Он и навещал-то её нечасто, хотя жил в часе езды от отчего дома. Мария Семёновна всегда мечтала увидеть слона не в зоопарке, не в кино, а в естественной среде. Сын обещал оплатить поездку в Таиланд, но не успел — она скончалась от инсульта.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Статуэтка в пакете Снежаны должна была стать десятой, но она разбилась, превратившись в мусор на заснеженной дороге в тот момент, когда мужская рука легла на плечо.

— Снежа, я скучал.

Она ненавидела это сокращение. В детстве её часто называли Снежей: друзья, одноклассники, даже мама, но это всё было до того, как ОН нанёс алую краску на такие простые буквы. Несмываемую краску стыда и боли.

Их встреча закончилась криком: сначала Снежана позвала на помощь. Выходивший из машины сосед подошёл узнать, что случилось. Затем ОН наорал на спасителя и двинул прочь.

Снежана ещё долго дрожала, продуваемая зимним ветром и ЕГО взглядом. А после, закрывшись в квартире, глотала пустырник в таблетках, сжимая мобильный. Мама просила позвонить, если ОН вдруг объявится, но Снежана не хотела её беспокоить.

К счастью больше они не сталкивались, и Снежана понемногу начала выбираться из кокона, сотканного толстыми нитями страха. Но это всё было «до».

А «после» она познакомилась с Марком.

Они встретились полгода назад. Если точнее, шесть месяцев и девять дней. Она высчитывала. Снежане было необходимо пересчитывать то, во что верилось с трудом. Без чисел она бы воспринимала происходящее в лучшем случае сном, в худшем — безумием. Но с точной датой, помеченной в телефоне как день Счастья, «после» становилось правдой.

Марка она повстречала, возвращаясь от психолога. Она ездила на сеансы каждые два дня, и каждый раз перед Снежаной стояла одна и та же задача: открыть душу, убрать оттуда грязь и поехать обратно очищенной и свободной. Проблема заключалась в том, что сеансы никак не помогали. Ей не удавалось обнажить чувства настолько, чтобы рассказать, как муж обучал правилам общения с ним, поливая её завтраком. Как выбрасывал поглаженные ею вещи в мусорное ведро, а после заставлял покупать новые. Дороже. Только лишь потому, что она заикнулась о красивой рубашке клиента или предложила ЕМУ одеться к её маме понаряднее.

Не могла Снежана рассказать о безудержной страсти, окольцованной безумием, жестокостью; о совместных вечерах, когда у неё было лишь одно желание: стать невидимкой, потерять сознание. Умереть.

Она часто думала, что лучше так, чем жить под гнётом ЕГО любви. Но даже смерть для Снежаны была под запретом.

— Я не хочу стать вдовцом, пойми, — говорил ОН, таская её за волосы по спальне. — Но, если ещё раз увижу, как ты заигрываешь с клиентами, сломаю тебе ещё и правую руку. Тогда ты точно не сможешь работать, и клиенты отвалятся. Ты меня поняла, Снежа?

Она кивала, глотая слёзы.

Той ночью, сотню раз убедившись в том, что ОН крепко спит, она выбралась из кровати, прихватив телефон со столика, и пошла в ванную: отмываться от НЕГО и своей слабохарактерности. Стоя под струями горячей воды, Снежана впервые задумалась о побеге: она хотела бежать. Но не от мужа — от несчастной жизни.

Ступила на кафель, вставила наушники, взяла маникюрные ножницы, примерилась к вене на запястье и зажмурилась. Страх схватил резко, заставив глотать воздух. Его сила не давала Снежане дышать. Только когда муж наклонился, дыхнув нечищеным ртом, она поняла, что душил не страх, а ОН.

ЕГО руки ослабли — отпустили.

— Я не стану вдовцом, Снежа, — произнёс муж и хлопнул дверью, забрав с собой телефон и ножницы.

Она долго плакала, прижавшись лбом к холодном полу, боясь выйти и увидеть ЕГО. Через час, показавшийся вечностью, муж сам вынес Снежану из ванной комнаты, обтёр полотенцем, уложил в кровать и не притрагивался до самого утра к её израненному страхом телу.

Следующий день прошёл спокойно: молчаливый завтрак, уход мужа на балкон с сигаретой, и попытка Снежаны выполнить заказ.

«Если бы все дни были такими…» — с грустью думала она, глядя на ЕГО широкую спину, обтянутую клетчатой рубашкой. Как же она ненавидела эту рубашку. С неё началось их знакомство. Её же она теперь хранила в Коробке.

Психолог Милана Георгиевна считала хранение ЕГО вещей ужасной ошибкой, тормозом по восстановлению личности самой Снежаны, но сама «жертва», — как всегда выражалась психолог — считала иначе.

— Почему вы так держитесь за свою боль? — в очередной раз спрашивала Милана Георгиевна.

— Я не готова, — снова и снова вздыхала Снежана, отвечая не только на этот вопрос, но и все прочие.

Сердце отказывалось принимать помощь от женщины с идеальным тоном кожи и совершенным телом, упакованным в костюм профессионального эстета. Снежана не верила в способность Миланы прочувствовать и понять то, что она пережила и переживала до сих пор.

Неестественная улыбка, притворная жалость, дорогие туфли и взгляд на мобильный: Когда же закончится сеанс, и я, наконец, получу свои деньги? Только это видела Снежана в умело подведённых глазах психолога. В ней и сейчас сохранилась уверенность: она приняла верное решение. Снежана радовалась тому, что не пришлось объяснять причину — Милана Георгиевна перевелась в другой центр и сама отказалась от клиентов.