След «Семи Звезд» - Чернецов Андрей - Страница 40

Тот был сделан из камней. Сначала подумалось, что жертвенная плита сломана. Но, присмотревшись, Иван понял, что так задумывалось изначально. Алтарь по форме напоминал букву «мыслете» из Буковника. А еще… женское лоно. Ну да, понятное дело. Ежели фаллосы имеются, то как же тут без противоположного естества обойтись?

Свет факела выхватил какую-то надпись, начертанную на лицевой части алтаря. Господин копиист смахнул с нее пыль. Греческий. Надо же. «Gorgo».

Припомнилось, что именно так греки именовали богиню Гекату – покровительницу охоты, пастушества, разведения лошадей, общественных занятий людей (суда, народных собраний, войн), охранительницу детей и юношества. Она же считалась Темной богиней мрака, ночных видений и чародейства. Геката наводила ужас, бродя в темноте в местах погребений и появляясь на перекрестках с пылающим факелом в руках и змеями в волосах. С ее именем связывались некоторые непристойные колдовские ритуалы, среди которых значился и обычай жриц Земной и Небесной матери приносить на алтарь богини мужское естество.

Присутствие здесь фаллических символов становилось понятным. Но по-прежнему невозможно было объяснить само наличие этого жертвенника вблизи православной обители. Да, сей Карфаген и впрямь долженствовало разрушить!

Под ногами что-то хрустнуло. Иван пошарил там своим прутом и наткнулся на кучку костей. Приглядевшись, узнал и отшатнулся. Змеиные черепа. И таковых, как вскорости Барков убедился, в «часовне» было в великом множестве.

Снова змеи! Как в Вологде. Что ж это такое делается, люди добрые?

А ведь неизменными атрибутами Гекаты были именно змеи, а также бич и факел. И еще… собаки. Богиню повсюду сопровождала свора диких псов. Геката любила охотиться, и охота ее – это ночная ловля среди мертвецов, могил и призраков преисподней. Собак, как правило, ей приносили и в жертву.

Сам не зная почему, повинуясь некоему внутреннему порыву, поэт вытащил из мешка флягу со святой водой и принялся брызгать ею налево и направо. Ему казалось, что там, куда падала капля чудодейственной влаги, раздавалось злобное шипение, впрочем, мгновенно и обрывавшееся.

Так, передвигаясь посолонь, он наткнулся на большой кованый сундук с откинутой крышкой. Не тот ли это, в коем хранилась тайная вивлиофика опального святителя? Быстренько сунул нос внутрь и разочарованно скривился. Огонь сожрал все внутренности короба, превратив все в слежавшийся от времени и почти окаменевший пепел.

Поковыряв в нем прутом, Иван раскопал-таки два или три клочка пергамента, на которых едва можно было различить славянские письмена и фрагменты каких-то геометрических фигур. Не «рафлевые» ли чертежи? Теперь уж не разберешь.

Больше ничего любопытного обнаружить не удалось.

А чего он ждал, пытаясь унять разочарование, утешал сам себя Ваня. Думал, что в целости и сохранности найдет Никоновы богатства? Приоткрыл завесу над старой тайной – и то дело. Патриарх втихомолку занимался здесь волхвованием. За что и поплатился, едва не лишившись жизни.

Надо бы выбираться.

Подпрыгнув, молодой человек ухватился за веревку и стал подниматься вверх. И тут же что-то тяжелое ударило ему в лицо. От неожиданности поэт разжал руки и грохнулся наземь, пребольно зашибив мягкое место.

Отплевываясь от пыли, поднялся на ноги и выхватил пистолет:

– Кто здесь? – крикнул он дрожащим голосом.

В ответ раздалось зловещее бурчание и новый бросок по лицу. На этот раз щеку расцарапало чем-то острым. Добро, что вовремя отвернулся, а то остаться бы ему без глаза.

Уже не раздумывая, он выстрелил в шарахнувшуюся под кровлю тень из пистолета. Тою, серебряной пулей. И не промахнулся.

– Гу-гу!

Прямо на голову, сбив треуголку, рухнуло нечто. С отвращением отмахнулся и глянул, кого же это подстрелил.

На алтаре, обливая его кровью, трепыхался в агонии здоровенный филин.

Чтоб тебе пусто было, ночное пугало! Какого рожна ты выбрался из своего леса? Угукал бы там, пугая одиноких путников да охотясь за мышами.

Но, гм… То ли ему показалось, то ли и впрямь вокруг светлее стало? Будто не от одного сиротливого факела лился свет, а сразу от нескольких. И не побелели ль чуток прежде закопченные дочерна столбы-фаллосы? Неужто все из-за того, что алтарь оросила жертвенная кровь? Так что ж, не до конца развеялись древние чары?

Нет, поскорее прочь из этого дьявольского места.

Выбравшись наружу, Иван постарался привести кровлю в прежний вид. Еле хватило сил заделать дыру и забросать все землей. Дрожали руки и подкашивались ноги.

Для верности он вылил остатки святой воды на столбец, некогда венчавший сгинувший вертеп.

Уже сидя верхом на своем флегматичном коньке, заставил того потоптаться по раскопу, приминая грунт. Пора было возвращаться.

Псков. 1398 год от Рождества Христова.

Над башнями обители брезжил стылый рассвет. На подворье было пусто и сумрачно, дул промозглый ветер. Иногда, с порывами ветра, со стороны собора приглушенно долетали обрывки пения на клиросе.

У ворот, под высокой каменной аркой, стоял молодой келарь. Он притопывал от холода и поглядывал на ворота. Ему предстояло впустить в монастырь людей, что явятся исполнить приговор, вынесенный задолго до его рождения, и покарают зло, свившее гнездо в стенах святой обители.

Послышался условный стук… Монах вынул из складок рясы связку ключей, отпер узкую дверь в обитых железом створах, отодвинул засов.

В снежной замети на пороге появился высокий человек в плаще из волчьего меха.

– Доровово страфия типпе, монах. – холодно процедил он.

Отсвет факела упал на его лицо, и келарь узнал гостя – видел мельком, в свите князя Вингольта Ольгердовича.

– Братия спят, – оробев, пробормотал келарь. – Как было наказано вами, сделал. Но, прощения просим, брат Антиох трапезы сегодня не вкушал: уже третий день на воде и хлебе…

…Тот, кого насельники монастыря Святого Николы знали как брата Антиоха, несмотря на поздний час бдел в своей келье, проводя, однако, время не в молитве и не в сокрушении о грехах своих и мира, а вспоминая иные времена – когда жил в миру и грешил вместе с этим миром. Простит ли Господь, когда уже чрез недолгое время предстанет он пред ликом Его, все, что было свершено его разумом и руками?

Он посмотрел на свои ладони – иссохшие костлявые пальцы старика, в сухих морщинах и темных бурых пятнах… На левой руке поблескивал серебряный браслет, который единственно связывал с прежней, оставленной им давно жизнью.

Почему-то сейчас вспомнилась первая схватка – его, еще юного рыцаря Теобальда, из бургундского Дижона.

Противник был сильнее и намного опытнее, а он, оруженосец сеньора Конша, славного Жана де Ре, еще не оправился после ран, полученных в трактирной драке с ландскнехтами.

Старец сидел на кровати, вытянув ноги, и неотрывно смотрел на окошко. Рядом на полу стояли кувшин и пустая чара с остатками кваса. Из окна, затянутого слюдой и покрытого инеем, в дом сочился ледяной воздух.

Брат Антиох тихо повернулся в кресле, взглянул на очаг. Угли переливались последним красновато-лиловым пламенем. Он поднялся, по скользким каменным плитам беззвучно прошел к очагу.

Мыслями старик унесся туда – к северу, к бледным водам Белого моря, к пермской и Югорской тайге, куда ходил он вместе с новгородскими ватагами. К мрачным руинам городков забытых племен у седого Камня, где лишь ветер свистит над пустыми капищами богов неведомо когда сгинувших людей… И дальше во времени и пространстве – к буйной и кровавой молодости, схваткам на палубах левантийских галер, замкам Родосского Братства и пыли скрипториев[15], где постигал мудрость иную.