Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Шиппи Том - Страница 33

Еще в самом начале своей карьеры Толкин опубликовал две объемные статьи, которые в настоящее время научное сообщество обходит своим вниманием, и выдвинул в них предположение о том, что *sigel-hearwa был чем-то вроде огненного великана. Первая часть этого слова означала одновременно «солнце» и «драгоценный камень», а вторая происходила от латинского carbo, то есть «сажа». Толкин полагал, что когда англосакс, живший в лишенные письменности Темные века, говорил sigelhearwa, он имел в виду вовсе не Эфиопию или Книгу Исход, о которых среднестатистический житель Англии в ту пору никогда и не слыхивал, а

в качестве предков Silhearwan с их раскаленными докрасна глазами, из которых летели искры, и черными, как сажа, лицами видел скорее сынов Муспелля [огненного великана из древнескандинавской мифологии, который устраивает конец света], чем сыновей Хама.

Вполне возможно, что из этого объединения слов «солнце» и «драгоценный камень» у Толкина родилась идея «Сильмарила». Образ огненного великана прослеживается как в мимолетном описании орка-предводителя, ударившего Фродо копьем (у него были «смуглое» лицо, красный язык и «горящие, словно угли, глаза»), так и в облике Великого Лиха Дарина (Дьюрина), Барлога.

Разумеется, изучение этимологии нисколько не приближает нас к пониманию того, как в сюжете появился барлог, и не позволяет разгадать, как Толкину удалось сохранять нарастающее напряжение в главах про Морию — «Путешествие во тьме» и «Морийский мост». Одной из особенностей этих глав является их явный уклон в старину: эльфийские руны, начертанные на Западных Воротах, гномские руны на могиле Балина (и те и другие полностью воспроизводятся в тексте романа), Гэндальф, склонившийся над изодранной рукописью в Летописном чертоге. Еще их отличает некоторая относительная недосказанность. В отличие от многих своих подражателей, Толкин понимал, что постоянное нагнетание обстановки приводит лишь к ослаблению драматизма. Вот почему мы узнаем об опасностях, которые таит в себе Мория, очень постепенно: сперва Арагорн выражает нежелание возвращаться в морийские подземелья, говоря: «Слишком солоно мне там пришлось» (при этом он так и не уточняет, что же там с ним произошло), затем в ответ на камень, брошенный Пином в колодец, из недр раздается загадочный стук (Гимли утверждает, что это был стук молота, но правду мы так и не узнаем), а потом Гэндальф упоминает про Великое Лихо Дарина. Задолго до появления барлога Толкин неоднократно дает нам понять, что тот собой представляет: орки пятятся, словно опасаясь собственного союзника; после поединка с некоей загадочной силой Гэндальф признает: «Мне повстречался страшный противник», хотя никто этого противника еще даже не видел; когда барлог приближается к Морийскому мосту, чтобы пересечь его, тролли и орки вновь стараются не попадаться ему на пути. Даже когда он наконец становится виден, его описание и облик оказываются весьма размытыми и нечеткими.

Путники увидели исполинскую тень, окутанную космато клубящейся тучей, в ней угадывалась свирепая мощь, внушающая ужас всему живому.

Сражение Гэндальфа и барлога таит в себе еще больше загадок: мы слышим о противостоянии «вечного солнечного пламени… светлого пламени Анора» и «Багровой тьмы — Огня Глубин», но не понимаем, что именно происходит. В такие моменты Толкин, с одной стороны, утоляет жажду читателя узнать о происходящем как можно больше (ему ли, редактору древних текстов, которые частенько содержали больше вопросов, чем ответов, не знать, какой невыносимой бывает эта жажда), а с другой — позволяет испытать (и даже усилить) это принципиально иное удовольствие от постоянно манящей возможности открывать для себя нечто новое в этом огромном мире, где до сих пор удавалось разглядеть лишь самый краешек. Если в сердцах гномов живет влечение к золоту, алчность и стремление добиться вершин в своем искусстве, то филологов сводят с ума слова, связи между ними и страсть к логическим умозаключениям. Толкину эта страсть была близка как никому другому, но он твердо верил в то, что сможет разделить ее с широким кругом читателей.

Как и в случае главы «Совет», любые попытки полностью перечислить все филологические источники вдохновения, из которых черпал Толкин, займут слишком много времени. Поэтому я вкратце опишу здесь лишь три итоговых примера методов его работы.

Начнем с орков. Толкин уже использовал это слово в книге «Хоббит», но там он чаще называл этих существ гоблинами. По мере упомянутого выше выстраивания лингвистических соответствий между Средиземьем и различными историческими периодами слово «гоблин» оказалось неуместным: оно появилось в английском языке относительно поздно (согласно Оксфордскому словарю английского языка, оно впервые явным образом упоминается лишь с XVI века) и, как утверждают составители словаря, по всей вероятности, происходило от слова cobalus, которое использовалось в средневековой латыни; как ни странно, они не попытались связать его с немецким kobold. Толкину же требовалось слово из древнеанглийского языка, и он нашел его в двух составных структурах. Во-первых, в «Беовульфе» он обнаружил слово orc-neas, которое употреблялось во множественном числе и предположительно означало неких «демонов-мертвецов». Во-вторых, он использовал слово orc-Þyrs (на сей раз уже в единственном числе), вторая часть которого происходила из древнескандинавского и означала что-то вроде «великана». Демоны, великаны, зомби — скорее всего, знавшие грамоту англосаксы действительно очень смутно себе представляли, кто же такие орки. Впрочем, примерно те же проблемы были и у них, и у их потомков и с пониманием того, что обозначали слова woses и sigelhearwan. Слово «орки» использовалось в повседневной речи, обозначая нечто страшное и зловещее, но ни с какими конкретными объектами в то время не соотносилось.

Вдохновившись этим словом, Толкин придумал и подробно описал сцены с участием существ, которых оно обозначало (об этом более подробно будет рассказано в следующей главе), и в результате, как и в случае с хоббитами, и само слово, и его обозначение постепенно вошли в наш обиход.

Нечто похожее произошло и с онтами (Ents). Ent — еще одно заимствование из древнеанглийского языка, в котором это слово встречалось относительно часто, но вызывало еще больше вопросов, чем orc и wose. Первая ассоциация, которую оно создает, — это исполинские размеры: в словарях слово ent обычно переводится как «великан», а огромный меч, добытый Беовульфом в логове матери Гренделя, назывался «enta ærgeweorc», то есть произведением онтов. За онтами также закрепилась слава искусных каменщиков. Когда англосаксы обнаруживали дороги и лежащие в руинах каменные здания, которые были возведены еще при римлянах, то называли их «orÞanc enta geweorc», то есть «мастерской работой великанов». Вполне возможно, что Толкин счел первое слово в этой фразе не прилагательным, а существительным, и в результате она стала значить «Orthanc, the ents’ fortress» (Ортханк, крепость онтов). Именно эта судьба у Толкина ожидает крепость Ортханк, которая для последующих поколений людей навсегда останется именно владением онтов.

В то же время главная особенность англосаксонских онтов заключается в том, что они, в отличие от двуглавых великанов эттинов, турсов, эльфов или гномов, производят впечатление существ, которые уже давно исчезли с лица Земли и больше не представляют угрозы: единственное, что о них напоминает, — это разные сохранившиеся артефакты. Толкина заинтересовали их исполинские размеры, связь со словом или названием Ортханк и, что особенно важно, их исчезновение, потому что именно эта судьба ждет все народы Средиземья, не принадлежащие к человеческой расе, и в первую очередь как раз онтов. Идея о связи онтов с деревьями и о том, что они были этакими пастухами лесов, созданиями, которых порождала и поглощала лесная чаща (точно так же как тролли превращались в горную породу, из которой произошли), полностью принадлежала самому Толкину: впоследствии отдельные элементы этой идеи будут признаны «зеленой» идеологией Толкина.