Живописец (Жена иллюзиониста) - Орбенина Наталия - Страница 20
- Предыдущая
- 20/44
- Следующая
В это время все вошли в гостиную. Михаил с отчаянно бьющимся сердцем слушал, что говорила Маша, но сначала от волнения не понимал ни слова. Потом, когда ему удалось немного справиться с душевным смятением, он стал вникать в ее рассказ и пришел в полное недоумение от той несуразицы, которая явно проступала в речах новоявленной баронессы Корхонэн. Что она такое говорит? Он умер? В это время Евдокия Осиповна, не выдержав, напустилась на Машу. Михаил вскочил и бросился в комнату. То, что он увидел, заставило его побледнеть. Маша, ненаглядная его девочка, прелестная, ставшая еще краше, в чудном меховом манто с закрытыми от ужаса и унижения глазами, сжалась под испепеляющими взглядами всего семейства, расположившегося вокруг, точно звери, готовые рвать на части свою добычу. На звук его голоса Маша открыла глаза, и взоры их встретились. Он ждал этого весь прошедший страшный год. Именно эти бездонные глаза смотрели на него и заставляли жить, когда он проваливался во мрак. Он стиснул зубы. Сжал кулаки, пытаясь казаться невозмутимым, холодным, отстраненным. Чужим! Михаил видел, как ей больно и страшно от подобной перемены, но это не шло ни в какое сравнение с его болью! Когда бедная Маша поднялась и робким неуверенным шагом двинулась прочь, он с трудом подавил желание остановить ее, развернуть к себе и покрыть лицо страстными поцелуями. Хлопнула дверь, в комнате еще витало облако ее упоительных духов. Родители и братья выжидательно смотрели на Михаила. Неужели простит и бросится вслед? Унизится до жалкой роли любовника богатой вертихвостки? Михаил прочитал немой вопрос в глазах матери, та готова была упасть перед ним на колени, преграждая путь. Отец, кашлянув, хотел сказать что-то ободряющее, но любое слово теперь показалось бы фальшью, поэтому Михаил резко развернулся и ушел к себе.
Глава пятнадцатая
Маша, сама не своя от пережитого, с трудом поднялась в квартиру, рассеянно сняла шляпу, да так и осталась сидеть на стуле, держа ее в безжизненной опущенной руке. Надо бы поплакать, но слезы застыли. Да и что толку теперь плакать? Радоваться надо, Миша действительно жив! Только он не желает знать ее, не хочет понять, что произошло. Но ведь ее любовь не исчезла, она здесь, в груди, и по-прежнему жжет и мучает. Видимо, судьба ее такая – прожить всю оставшуюся жизнь с чужим нелюбимым человеком, любя другого, мечтая о нем во снах и воспоминаниях. Что ж, значит, придется смириться, поставить на себе крест? О как это страшно и несправедливо! А ведь если бы Михаил пожелал ее выслушать, понял, проникся, то тогда… Что тогда? Что делать? Скандал? Развод? Мучительные выяснения отношений с мужем, свекровью и бедной матерью, искренне верящей, что обманом сотворила счастье дочери?
В углу что-то зашуршало. Маша вздрогнула и пошевелилась. Только теперь она поняла, что уже долго сидит вот так, без движения, в пустой темной квартире. Надо бы зажечь лампу и вскипятить чай. Она вспомнила, что целый день ничего не ела. Шорох и писк повторились, и Маша со страхом и отвращением увидела, как из темноты угла быстро и по-хозяйски смело бежит мышь. Ей тотчас же вспомнились белые мыши, которых Генрих изображал на своих странных картинах. Она пригляделась и с изумлением поняла, что и эта мышь тоже белая, только в темноте она не сразу различила это. Маша поднялась, чтобы прогнать ее, но подлая тварь не испугалась, наоборот, она остановилась, повернула маленькую головку и вперила в девушку пронзительный взор своих глаз-бусинок. Маша замерла, она знала, что испуганные грызуны могут даже покусать. Мышь и впрямь ощерилась, показались ряд мелких острых зубов и яркий красный язычок. Маша испугалась не на шутку и, схватив диванную подушку, швырнула ее. Подушка упала на пол и из-под нее, точно брызги, рассыпались в разные стороны десятка два невесть откуда взявшихся тварей, словно та, первая, лопнула от удара и породила новых. Маша завизжала. Полчища белых мышей, больших и маленьких, прямо на ее глазах заполняли собой пространство комнаты. Это были странные, диковинные мыши с горящими осмысленными глазками и дьявольскими ухмылками на маленьких оскаленных мордочках. Они кишели вокруг, а их длинные тонкие хвосты образовывали непроходимую сеть на полу. «Сейчас я запутаюсь в этих хвостах. Упаду, и они загрызут меня!» – мелькнула мысль, и Маша опрометью бросилась в переднюю, чтобы покинуть квартиру. Подбежав к двери, она схватилась за засов, потянула его и тут поняла, что дверь с другой стороны тоже кто-то пытается открыть. Маша не знала, что ей делать – вырваться наружу, спасаться от ужасных тварей или бороться с неведомым пришельцем. Времени и сил на размышление не было, дверь распахнулась, и обессилевшая от ужаса девушка упала на руки матери.
Испуганная Елизавета Дмитриевна едва перевела дух от неожиданности.
– Маша, девочка! Ты так меня до разрыва сердца доведешь! Да что с тобой? Какие такие мыши? У нас, слава Богу, их и нет вовсе!
Мать затворила дверь и быстро прошла в комнаты, зажигая лампы.
– Тут нет никого! – Стрельникова покружила по комнатам, заглянула во все углы, но кроме пыли ничего не заметила.
Маша с опаской вернулась обратно, прошла вслед за матерью. Странно, а ведь если тут и впрямь водилось бы столько мышей, остались бы отвратительные следы их пребывания.
– Что с тобой? Ты больна? – тревожно спрашивала мать. – Почему ты вдруг приехала? Да что же случилось?
Елизавета Дмитриевна, поверх суконного пальто закутанная в шаль, на которой блестели капли растаявшего снега, трясла дочь за плечи, с ужасом заглядывала в лицо.
– Стало быть, мне это привиделось? – прошептала девушка в отчаянии. – Значит, я, наверное, больна! О Господи!
– О Господи! – эхом отозвалась мать, и они посмотрели друг на друга.
Во взоре матери читались раскаяние и страх, во взоре дочери укор и отчаяние.
– Мама, Миша жив! Я знаю это наверняка, так же как и то, что вы все меня обманули!
– Ты видела Колова? – Стрельникова быстро справилась с испугом и попыталась увести разговор в сторону. – Ты приехала для свидания с ним?
Елизавета Дмитриевна всплеснула руками, мол, как можно, ведь ты замужняя женщина! Маша замотала головой и вкратце рассказала матери о своем открытии на острове, поиске газеты и визите к Коловым. Стрельникова нервно слушала дочь, крепилась-крепилась, но потом рот ее непроизвольно стал кривиться, она начала всхлипывать.
– Маша, ненаглядная моя, пойми меня и прости. Я причинила тебе такую муку, но я полагала, что делаю тебе добро! Представь на минутку, что ты теперь живешь не на Сиреневой вилле, а вместе с Коловыми, с мужем-калекой на его жалкую пенсию, подрабатываешь уроками, штопаешь драные носки всего семейства, бранишься с кухаркой за каждую копейку, перелицовываешь свои девичьи платья. И это счастье, и это любовь, о которой ты так мечтала?
– Мама, – Маша прервала ее, – это все для меня теперь не важно, важно то, что я всю жизнь проживу во лжи, под гнетом невольного греха, предательства! Ведь я по-прежнему люблю Мишу! И я никогда не смогу полюбить Генриха!
Маша вдруг схватилась за голову. Острая, пронзительная боль заставила ее замолкнуть. Она побледнела, дыхание ее участилось. Стрельникова, на ходу разматывая шаль, побежала к шкафчику с лекарствами и дрожащей рукой достала успокоительные капли. Она волновалась, пузырек ударялся о край стакана, и жидкость попадала больше на стол, а не в стакан. Когда Елизавета Дмитриевна вернулась к дочери, та уже лежала на диване, скрючившись от боли, и постанывала.
– Мама, кажется, я заболела. Не пойму, что со мной. Меня всю ломает.
– Это нервы, ты переволновалась да, наверное, простыла в пути. Поспи, и все пройдет.
Елизавета Дмитриевна укрыла дочь пледом и села рядом, тревожно глядя Маше в лицо. Страшное подозрение тяжелой тучей вползало в душу.
Известный в Петербурге доктор Николай Алексеевич Миронов поутру получил с рассыльным послание от своей давнишней знакомой и пациентки госпожи Стрельниковой, которая молила его прибыть по возможности без отлагательства, так как с ее дочерью происходит нечто непонятное. Миронов имел в столице репутацию многоопытного врача, прекрасного диагноста, его часто приглашали на консилиумы. У него имелась широкая практика по всему городу, его труды печатались в журнале «Врач». По стопам Миронова шли его ученики, которые боготворили своего учителя и коллегу, ловили на лету каждое слово, его авторитет был непререкаем. За долгие годы беспорочного труда на ниве помощи страждущим от недугов, доктор снискал не только известность, но и заработал вполне осязаемый капитал, купил роскошную квартиру в доме на Каменноостровском проспекте, где поселился со своей единственной ненаглядной дочкой Олей, прелестной барышней на выданье. Доктор воспитывал девочку в одиночестве, потому как его супруга, верный друг и помощник во всех его начинаниях, умерла от дифтерии, несмотря на отчаянные усилия Николая Алексеевича. После смерти супруги, Миронов долго был безутешен. Он не мог позволить себе полюбить еще раз, считая себя виновным в смерти жены.
- Предыдущая
- 20/44
- Следующая
