Безумие толпы - Пенни Луиз - Страница 49

И все же Бовуар видел: что-то не устраивает Лакост в этом умозаключении. Да и его самого что-то не устраивало, хотя он и представить не мог, что́ может связывать два этих случая, помимо объекта преступления.

– Где шеф? – спросила Изабель.

– Просматривает всякую всячину дома. Скоро придет.

Жан Ги огляделся, пытаясь представить, как отреагирует шеф, когда увидит новый оперативный штаб, и подумал, что тот не слишком обрадуется.

Гамаш, как никто другой, знал, какие призраки могут скрываться в этом подвале. Он мог даже назвать их по именам. А это не ахти какое преимущество, когда речь идет о призраках.

Стивен прислонился к косяку двери, ведущей в кабинет.

– Ты хотел со мной поговорить?

Арман поднялся со стула.

– Да, спасибо. Как поживаешь?

– Как и все, – сказал старик. Он подошел на негнущихся ногах к стулу с прямой спинкой, на который всегда садился. – Грущу я, устал. Случившееся кажется мне невероятным. – Сел, издав стон; показал на столешницу. – Сто лет не видел этой книги. Это та самая, что я подарил твоему отцу?

– Так это ты ему подарил?

– Да. Учитывая, сколько ему довелось пережить, я решил, что он найдет в ней утешение.

Арман взял том, который отыскал утром в книжном шкафу гостиной. «Удивительные случаи всеобщих заблуждений и безумие толпы».

– Почетный ректор была в библиотеке обержа вчера вечером – читала эту книгу, – сказал он. – Я вспомнил, что точно такая же есть в нашей коллекции. И меня разобрало любопытство.

Гамаш открыл книгу и прочел на титульной странице: «Дорогому Оноре, который много знает о безумии толпы. Стивен».

Судя по стоявшей ниже дате, Стивен подарил эту книгу Оноре в год рождения Армана.

Когда Канада вступила в войну против Германии, Оноре Гамаш, отец Армана, отказался от военной службы по убеждениям. Он произносил страстные речи против призыва, утверждая, что квебекцы не должны отдавать свои жизни ради защиты далеких имперских держав. Он стал лицом квебекского сопротивления войне.

Однако он записался в Красный Крест, работал санитаром и водителем машины «скорой помощи».

Но, повидав концентрационные лагеря и насмотревшись на то, что там творилось, Оноре Гамаш глубоко пожалел о своей прежней позиции.

Он стыдился того, что вовремя не признал своего нравственного долга, и остаток своей короткой жизни пытался искупить вину. Например, помогал деньгами двум беженцам. Женщине по имени Зора, которая взяла на себя обязанности бабушки и растила Армана, после того как не стало его родителей. И Стивену Горовицу, крестному отцу Армана, всегда защищавшему Оноре. Стивен напоминал недоброжелателям, что от санитаров на фронте требовалось большое мужество. Они без оружия находились на поле боя. Спасали людям жизнь, а не отнимали ее.

Можно было бы добавить, что на публичное признание своей нравственной слепоты способен лишь человек огромного мужества.

Тем не менее имя Оноре Гамаша на целое поколение стало синонимом трусости, и отца Армана нередко освистывали, когда он произносил речи в поддержку Красного Креста и беженцев. Он на свои выступления брал сына, заранее зная, что произойдет.

Он наклонялся к маленькому Арману и говорил ему, что ça va bien aller. Что эти люди вправе иметь собственное мнение и многие умерли за это право.

Арман с самых ранних лет много знал о мужестве и немало – о безумии толпы.

– Я ее так и не прочел. – Он протянул книгу Стивену.

– А сто́ит. Эта книга о том, что происходит, когда легковерие и страх сталкиваются с корыстолюбием и силой.

– Ничего хорошего? – с улыбкой произнес Арман.

– Ты умнее, чем может показаться, garçon[80]. – Стивен постучал пальцем по обложке. – Люди готовы верить во что угодно. Это не превращает их в глупцов, но доводит до отчаяния. Интересно, что эту книгу читала почетный ректор. Она ведь друг профессора Робинсон, верно?

– Вроде да.

– Заблуждение и безумие, – сказал Стивен, возвращая книгу Арману.

– Мне нужно задать тебе несколько вопросов о вчерашнем вечере, – проговорил Арман. – Мы считаем, что мадам Шнайдер убили около полуночи, плюс-минус минут десять.

– Когда мы все были заняты другими вещами, – кивнул Стивен.

– Именно. Ты где был?

– В гостиной, потом мы с Рут вышли посмотреть фейерверк.

– На мороз?

– Ну разве же тут угадаешь…

«Когда это будет в последний раз», – мысленно закончил за крестного Арман.

– Вы с Рут не видели в это время Дебби Шнайдер?

– Откровенно говоря, я даже не знаю, как она выглядит. Я был в курсе, что вместе с Колетт приехали профессор и кто-то еще, но на «кого-то еще» внимания не обратил.

– Не заметили, чтобы кто-то входил в лес?

– Нет. Мы вернулись в дом очень быстро, сразу, как фейерверк закончился.

Они поговорили о впечатлениях Стивена от вечеринки. Как и все остальные, он ничего подозрительного не видел, но отметил некоторое напряжение, временами переходящее в обмен колкостями.

– Она и святой идиот явно перешли грань, – сказал Стивен. – Ты не думаешь, что это он?

– На данном этапе под подозрением все.

– Включая меня? – спросил Стивен со смехом. Но Арман не рассмеялся за компанию, и старик внимательно посмотрел на крестника. – Ты же не считаешь, что я и вправду стал бы убивать мадам Шнайдер?

– Нет, не ее. Но я думаю, что ты мог бы убить Эбигейл Робинсон. Возможно.

Стивен Горовиц не воспринял это как оскорбление, как принижение его репутации, напротив – он отнесся к словам крестника как к комплименту.

– Ты прав, ее нужно остановить.

Арман откинулся на спинку стула и уставился на крестного:

– Ты…

– Нет, это не признание. А признался бы я, если бы действительно пошел на убийство? – Стивен замолчал, задумался. – Да, вероятно, признался бы.

– «Жизнь в тюрьме не такая уж тягость…»

Старик улыбнулся:

– Я увидел фейерверк. Знаешь, профессиональные фейерверки – это настоящее шоу, но я предпочитаю скромные, деревенские. Приятно посмотреть, как дети пытаются бенгальскими огнями выписать свое имя. Машут ими, словно волшебными палочками.

Стивен взмахнул руками, словно стоял за дирижерским пультом. Арман наблюдал, как он выписывает имя. Не свое. Другое: И-д-о-л-а.

– Так, вижу, родителей мадам Шнайдер известили, – сказала Изабель Лакост.

– Да, полиция Нанаймо посетила их вчера вечером. – Жан Ги посмотрел на большие часы, висящие на стене. Разница во времени между Квебеком и Британской Колумбией составляла три часа. – Мы позвоним им через несколько часов. А еще нужно поговорить с заведующим кафедрой в университете, где работала профессор Робинсон.

Поскольку они не знали, кто был намеченным объектом убийства, им приходилось занимать неловкую позицию, основанную на предположении, что убиты обе – и Дебби Шнайдер, и Эбигейл Робинсон.

– Тебе теория ста обезьян о чем-нибудь говорит?

Стивен ушел, и теперь, как это часто бывало, в кабинете тихо сидели Арман и Рейн-Мари. Арман перебирал отчеты, приводил в порядок мысли, Рейн-Мари просматривала коробки с материалами от клиента.

Она сняла очки и взглянула на мужа. Глаза у нее покраснели, под ними от недосыпа залегли тени. Если Арман, которому было не привыкать к виду мертвых тел, уснул мгновенно, то Рейн-Мари долго лежала без сна, думая об убитой женщине.

Она воображала, как Дебби Шнайдер расхаживает по уютной гостиной, не подозревая о том, что́ вскоре с ней случится. Ей в голову не приходит, что кто-то в этой комнате собирается ее убить…

Если когда-нибудь у Рейн-Мари и были основания лежать без сна, глядя, как колышутся занавески, то именно в эту ночь.

Человек, которого они знали, был убит. Человек, которого они знали, совершил убийство.

– Сто обезьян, Арман? Ты хочешь сказать, что такая теория действительно существует?