Безумие толпы - Пенни Луиз - Страница 27

– А не женщину во плоти с собственными чувствами, – сказала Мирна. – Она, вероятно, показала себя не в лучшем свете, но мы-то поступили с ней подло. Даже жестоко. Дали ей понять, что она тут лишняя.

Мирна Ландерс знала, какую боль чувствует изгой, изгнанник. С этим мало что могло сравниться. В некоторых сообществах считается, что такое наказание хуже смерти.

– Так почему ты не пришла? – спросила Клара у Рейн-Мари.

Но Рейн-Мари не слушала. Она думала о своем разговоре с Арманом о Хании Дауд. О том, как он описал ее. В его словах были уважение, сострадание, но еще и беспокойство. Арман понимал, что тот, кто на своем веку хлебнул лиха, может сам нанести другим ущерб.

– Ма? – прервала ее мысли Анни.

– Ой, извини, – сказала Рейн-Мари Кларе. – К сожалению, работы по горло.

– Новые обезьянки? – спросила Мирна.

– Oui.

– Моей любимой обезьянкой всегда был Дэйви Джонс[48], – вспомнила Клара.

– Ты-то уж точно живешь в грезах[49], – вздохнула Мирна.

– Ну, какой теперь у тебя счет? – спросила Рут.

– Шестьдесят три. Что могут значить эти обезьянки? – спросила Рейн-Мари у Мирны, их местного психолога. – С какой стати человек будет в течение полувека тайно собирать обезьянок?

– Вопрос не в том, почему это обезьянки, – сказала Рут. – А в том, почему тайно?

– Она права. – Мирна бросила удивленный взгляд на сумасшедшую поэтессу, сидящую на другом конце дивана.

– Она была обречена в конце концов сказать правду, – резюмировала Клара. – По закону средних чисел.

– Есть такой закон? – язвительно произнесла Анни. – Разве математические расчеты, цифры нельзя интерпретировать как угодно? Нельзя манипулировать ими таким образом, что они объяснят все на свете? Предскажут любой результат?

Все понимали, что именно подразумевает Анни.

Дело было вовсе не в шансах Рут рано или поздно оказаться правой. И не в шансах Хании Дауд, прославленной, но несносной чужестранки, наконец встряхнуть общество при помощи своих оскорбительных выпадов.

Анни Гамаш думала о статистике. О графиках. О законе средних чисел, который, казалось, предсказывал, что безумная теория утвердится. В конечном счете.

И эта вероятность возрастала с каждым днем благодаря просмотрам в Интернете, благодаря вчерашнему событию.

Она возрастала каждый раз, когда профессор Эбигейл Робинсон открывала рот.

– Арман, – сказала Колетт Роберж и удивила старшего инспектора, расцеловав его в обе щеки, словно тот по-приятельски заглянул к ней в гости, а не пришел в качестве главы отдела по расследованию убийств Sûreté du Québec для выяснения обстоятельств неудавшейся попытки убийства.

– Мадам почетный ректор. – Гамаш сделал шаг в сторону, затем представил Изабель Лакост.

Несмотря на все заверения со стороны Жана Ги о том, что он будет вести себя вежливо, Гамаш предпочел отправить его на допрос осветителя и звукооператора.

– Поговорим здесь, – сказала Колетт.

Она провела их по дому в кухню, представлявшую собой комфортную комнату с открытыми полками, на которых стояли бело-голубые фарфоровые безделушки. Жестяные коробки на кухонном столе щеголяли надписями «Farine», «Sucre», «Café», «Thé»[50]. И «Печенье».

На потолке красовались беленые балки, а застекленная створчатая дверь в дальнем конце кухни выходила в большой сад, засыпанный снегом. В углу у двери, залитой солнечным светом, стоял карточный столик, на котором лежал детский пазл, оставленный внуками.

У камина, повернув взволнованные лица к посетителям, стояли две растрепанные и усталые женщины. Судя по их виду, они провели бессонную ночь.

– Стрелок объяснил, почему он это сделал? – спросила Дебби Шнайдер, сделав шаг вперед.

– Нет, – ответила Изабель. – Он вообще молчит. Мы пока не оглашаем ни его имя, ни подробности случившегося, но вам я могу сказать: он не профессионал. Да что говорить, у него вообще нет криминального прошлого.

– Просто местный сумасшедший? – предположила мадам Шнайдер.

– И на это тоже ничто не указывает, – холодно отчеканила Лакост.

Дебби Шнайдер открыла было рот, собираясь возразить, но тут вмешалась Эбигейл Робинсон.

– Еще раз спасибо вам, старший инспектор! – Она протянула Гамашу руку. – Я вчера вечером просмотрела видеозаписи. И пожалуй, была потрясена. Совершенно очевидно: если бы не вы, меня, возможно, не было бы здесь сегодня.

– Не стоит благодарности. – Он пожал ей руку.

Изабель Лакост смогла рассмотреть вблизи обеих женщин, когда все они расселись перед теплым камином. Она видела профессора только издалека, на сцене.

Там Робинсон выглядела спокойной, уверенной. Чувствовалась в этой женщине какая-то теплота, вызвавшая тогда у Изабель тревогу.

Но теперь перед ней находилась другая женщина.

Взвинченная. Измотанная. Что ж, то была абсолютно естественная реакция на случившееся.

Вторую женщину, Дебби Шнайдер, Изабель видела в первый раз.

Она казалась ровесницей Робинсон. Но при сравнении с ней возникало ощущение, что мадам Шнайдер одолела более трудный путь. Более крутой подъем. Приобрела иной жизненный опыт, который измерялся не в годах.

– У нас есть фотография стрелка, – сказала Изабель. – Я бы хотела знать, видели ли вы его прежде.

Женщины склонились над снимком, а Лакост переключила свое внимание на почетного ректора Роберж – невысокую, плотного сложения женщину, элегантно одетую даже в середине утра предновогоднего дня.

Глаза у мадам Роберж были ясными, голубыми, как зимнее небо, и в них светился острый, едва ли не безжалостный ум.

Гамаш тоже наблюдал за Колетт Роберж.

Ему пришло в голову, что сегодня утром, при более раннем разговоре, почетный ректор не спрашивала у него о стрелкé. Впрочем, действующий ректор университета тоже не спрашивал, правда, никакие события, случившиеся после правления Клеопатры, его не интересовали.

– У него вид… – произнесла Эбигейл, разглядывая фотографию и подыскивая нужное слово.

– Нормального человека? – предложила свой вариант Дебби Шнайдер.

– Приятного человека, – заключила профессор.

Арман, конечно, поборол в себе искушение сказать, что и у нее тоже.

– А пострадавшие? – спросила Эбигейл. – Как они?

– Приходят в себя. Один все еще в больнице – ему требуется тщательная проверка сердца.

– Могу я послать ему открытку? – спросила она.

– Если вы дадите ее мне, я обеспечу ее доставку адресату.

– Дебби, можешь?..

Пока та делала пометку в своем блокноте, профессор Робинсон сказала Лакост:

– Насколько я понимаю, вы сейчас предпочли бы быть вместе с семьей, вместо того чтобы выяснять, почему один приятный с виду человек хотел убить другого. Хотя, вероятно, тот, другой, по вашему мнению, заслуживает этого.

– Эбби! – воскликнула помощница.

Сказанное было настолько поразительным, что Лакост на несколько мгновений растерялась.

Слова Робинсон поражали потому, что отчасти соответствовали действительности.

– Я очень рада, что он не попал в цель, профессор.

Эбигейл улыбнулась:

– Спасибо вам.

Ее улыбка не была ослепительной. Она была скорее интимной. Понимающей, нежной и теплой. Изабель Лакост приглашали погреться с холода. Войти в мир Эбби Робинсон, где все будет хорошо.

Если Изабель и не поддалась чарам этой улыбки, то все же изумилась тому впечатлению, которое сумела произвести на нее профессор. Эбигейл Робинсон за считаные минуты их общения обнаружила трещину в хорошо укрепленной стене. Трещину, о существовании которой сама Изабель и не подозревала.

Изабель Лакост, вторая по старшинству в отделе по расследованию убийств Sûreté du Québec, тоже хотела, чтобы все было хорошо.

А кто этого не хотел?

И тогда Лакост поняла, что профессор опасна не просто своими взглядами. Она привлекательна настолько, что умеет быть неотразимой. А самое главное, производит впечатление совершенно нормального человека.