Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри - Страница 91

• Предыдущая
• 91/153
• Следующая

Аврора побледнела, улыбка исчезла с ее губ. Из-под полуприкрытых век выступили слезы. Лагардер выпустил руки девушки, и они сами сложились у нее на груди.

— Мать, — возведя глаза к небу, проговорила она. — Я никогда не забываю о своей матери. Я чаще всего думаю о ней, не считая вас, Анри.

В глазах Авроры светилась жаркая мольба.

— Ах, если бы она была здесь, рядом с вами, Анри, и я слышала, как она называет вас своим сыном! Это было бы поистине райское блаженство! Но если бы мне, — продолжала она, немного помолчав, — пришлось выбирать между нею и вами…

Грудь девушки задрожала, на лице появилась невыразимая печаль. Вне себя от тревоги, затаив дыхание, Лагардер ждал.

— Наверное, то, что я скажу, дурно, — с усилием проговорила Аврора, — но я говорю то, что думаю. Если бы мне пришлось выбирать между матерью и вами…

Не договорив, совершенно сломленная Аврора бросилась в объятия Анри и, захлебываясь от рыданий, вскричала:

— Я люблю тебя! О, как я тебя люблю!

Лагардер расправил плечи. Поддерживая одной рукой ослабевшую девушку, другую он воздел к небесам, как бы призывая их в свидетели:

— Ты, Господи, который нас видит, — в исступлении воскликнул он, — который нас слышит и рассудит, — ты вручил ее мне! Я беру ее у тебя и клянусь, что она будет счастлива!

Аврора приоткрыла глаза и слегка улыбнулась, блеснув белыми зубами.

— Благодарю тебя, благодарю! — продолжал Лагардер, прижимаясь губами ко лбу девушки. — Видишь, какое счастье ты мне даровала! Я смеюсь, я плачу, я пьян, я вне себя от радости! Наконец-то ты принадлежишь мне, Аврора, мне одному!.. Но что я такое недавно тут наговорил? Не верь этому, Аврора. Я молод! Я был неправ, я чувствую, как меня переполняют юность, силы, жизнь! Давай будем счастливы, счастливы долго-долго. Послушай, любимая, другие люди моего возраста гораздо старше меня. И знаешь, почему? Сейчас объясню. Они поступают так, как делал я, пока не встретил тебя на своем пути — любят, пьют, играют и всякое такое, и когда у них много того, что было у меня — пыла и отваги, они безрассудно расточают сокровища молодости. Но появилась ты, Аврора, и я сразу же стал скупцом. Дарованный провидением инстинкт велел мне прекратить это мотовство. И я стал копить, чтобы сохранить для тебя всю свою душу. Я спрятал в сундук жар моих лучших лет. Я перестал любить, перестал желать. Моя страсть, погруженная в сон, словно Спящая Красавица, проснулась только теперь, чистая и сильная. Моему сердцу всего двадцать лет. Ты слушаешь меня и улыбаешься, тебе кажется, что я сошел с ума. Я и впрямь обезумел от радости, но говорю я вполне разумно. Что я делал все эти годы? Я все время следил, как ты взрослеешь и расцветаешь, я подстерегал миг пробуждения твоей души, я искал свое счастье в твоей улыбке. Клянусь Господом, ты права: теперь я в самом возрасте для счастья и любви. Ты моя! Мы станем жить друг для этом мире нет. Мы отправимся в какое-нибудь уединенное убежище, далеко-далеко отсюда. Я скажу тебе, что будет в нашей жизни: любовь полною чашей, любовь, всегда любовь. Но скажи же что-нибудь, Аврора, не молчи! Девушка восхищенно слушала Анри.

— Любовь! — повторила она, словно радостную песню. — Всегда любовь!

— Ну, битый туз! — проговорил Плюмаж, державший за ноги барона де Барбаншуа. — Дедуля весит будь здоров, вот что я тебе скажу, мое сокровище!

Галунье держал за плечи того же барона де Барбаншуа — человека крайне недовольного и испытывающего глубокое отвращение к оргиям Регентства, который тем не менее в настоящий момент был пьян, как сразу несколько царей, путешествующих по Франции.

Господин барон де ла Юноде нанял за небольшую сумму Плюмажа и Галунье, чтобы те отнесли барона де Барбаншуа домой. Они шли по темному опустевшему саду.

— Эй! — воскликнул гасконец шагах в ста от палатки, где они ужинали. — Может, передохнем немного, миленький, а?

— Повинуюсь, — согласился Галунье. — Старик тяжел, а вознаграждение легковесно.

Когда они положили барона де Барбаншуа на траву, тот, немного придя в себя от ночной прохлады, тут же принялся за любимый припев:

— Куда мы идем? Куда?

— Клянусь преисподней, — заметил Плюмаж, — этот старый выпивоха — парень любопытный, не правда ли, голубчик мой?

— Мы идем на собственные похороны, — смиренно вздохнул Галунье.

Приятели уселись на скамью. Галунье достал из кармана трубку и принялся спокойненько ее набивать.

— Если это наш последний ужин, — промолвил он, — то он был неплох.

— Неплох, — подтвердил Плюмаж, высекая огонь. — Ризы Господни! Я, например, съел полторы пулярки.

— А какая крошка сидела со мной рядом! — отозвался Галунье. — Волосы белокурые, напудренные, а ножка такая, что уместится в горсти.

— Славненькая, ей-Богу! — воскликнул Плюмаж. — А какими она была обложена артишоками, гром и молния!

— Ее можно обхватить за талию четырьмя пальцами, ты заметил?

— Моя мне понравилась больше, — степенно возразил Плюмаж.

— Вот еще! — не согласился с товарищем Галунье. — Твоя была сухая и косоглазая.

Он имел в виду соседку Плюмажа за ужином. Тот схватил приятеля за загривок и поднял со скамьи.

— Сокровище мое, — сказал он. — Я не потерплю, чтобы ты оскорблял мой ужин. Извинись, прах тебя побери, а не то я раскрою тебе башку!

Заливая свое горе вином, каждый из приятелей выпил вдвое больше, нежели суровый барон де Барбаншуа. Галунье, которому надоела тирания приятеля, извиниться отказался. Пьянчуги схватились, молотя шпагами по воздуху, потом вцепились друг другу в волосы и в конце концов рухнули прямо на барона де Барбаншуа, который снова очнулся и провозгласил:

— Боже, куда мы идем? Куда?

— Вот черт! Я совсем позабыл про эту старую перечницу! — воскликнул Плюмаж.

— Понесли дальше, — резюмировал Галунье.

Однако прежде чем взяться за свою ношу, друзья пылко обнялись, обливаясь слезами.

Нужно совершенно не знать двух приятелей, чтобы подумать, что они позабыли наполнить в буфете свои фляги. Основательно глотнув из них, они вложили шпаги в ножны и снова взялись за барона де Барбаншуа. А тому снилось, что он присутствует на празднике в замке Во, устроенном генеральным контролером финансов Фуке121 в честь молодого короля Людовика XIV, и то он после ужина свалился под стол. «Иные времена, иные нравы», — как гласит назидательная пословица.

— А ты ее больше не видел? — поинтересовался Плюмаж.

— Кого это? Ту, что сидела рядом со мной?

— Да нет, маленькую плутовку в розовом домино.

— Нигде. Я обшарил все палатки.

— А я — битый туз! — я дошел до самого дворца; ну, там все и пялились на меня, скажу я тебе. Розовых домино там было сколько угодно, но все не наши. Я хотел было заговорить с одной из них, но она щелкнула меня по носу и обозвала огородным пугалом. «Вот дьявол! — ответил я. — Ну ты и наглая бабенка! Кого только не встретишь у моего прославленного друга регента!»

— А его самого ты не видел? — осведомился Галунье. Плюмаж перешел на шепот и проговорил:

— Нет, но слышал разговоры о нем. Регент не был на ужине. Он больше часа провел один на один с Гонзаго. А вся эта шайка, которую мы видели утром у него в доме, воет и грозится. Раны Христовы! Да ежели бы у них было отваги хоть вполовину меньше, чем пустозвонства, нашему бедному Маленькому Парижанину не поздоровилось бы!

— Боюсь я, — вздохнул брат Галунье, — как бы они нам его не укокошили.

Шедший впереди Плюмаж остановился, и барон де Барбаншуа застонал.

— Голуба, — проговорил Плюмаж, — уж будь уверен: негодник выйдет сухим из воды, он попадал и не в такие переделки!

— Повадился кувшин по воду ходить… — пробормотал Галунье.

Но закончить пословицу ему не удалось. Со стороны пруда послышались чьи-то шаги. Наши смельчаки бросились в кусты — разумеется, просто по привычке. Куда-нибудь спрятаться всегда было их первым порывом.

Шаги приближались. Это был отряд вооруженных людей во главе со знаменитым забиякой Бонниве, конюшим герцогини Беррийской. По мере следования патруля по аллее огни гасли один за другим. Вскоре Плюмаж и Галунье уже слышали, о чем шел разговор в отряде.

• Предыдущая
• 91/153
• Следующая