Журналист: Назад в СССР (СИ) - "дядя Коля" - Страница 55

Тем временем ночная прохлада давала о себе знать, а на мне была только летняя футболка с короткими рукавами. Периодически я прибавлял ходу, чтобы элементарно согреться, но против всех ожиданий быстрая ходьба по лесу меня ничуть не согревала, а, кажется, даже наоборот: с каждой новой сотней пройденных метров мой организм словно терял энергию, и становилось всё холоднее. Наконец впереди что-то забрезжило, и я осторожно пошел на просвет.

Спустя пять минут я стоял на краю лесной прогалины, не решаясь двинуться дальше ни на шаг. Стоял и не верил своей удаче. Передо мной раскинулся целый городок, состоящий из одинаковых типовых деревянных домиков.

Стемнело уже окончательно, а у меня не было наручных часов — привык в прежней жизни во всем полагаться на сотовый телефон, с которым всегда был неразлучен. Однако та неведомая мне сила, что в одночасье отбросила меня чуть ли не на полвека назад, не оставила мне ни одного предмета из XXI столетия. Даже трусы, которые я обнаружил на себе, проснувшись тем памятным утром в юношеском теле, были какие-то кондовые, из разряда «семейных»; я уже и забыл, как они и раньше-то выглядели.

Тем не менее, над лагерем светила луна, и в небе крупинками соли поблескивали первые звездочки, совсем не яркие в такую относительно теплую погоду. В том, что это какой-то заброшенный лагерь, я догадался по однотипности домиков. Мне и в прежней жизни отводилось жить в таких: одна комната на две кровати с пружинными железными сетками, стол и стулья, маленькая кухонька, прохудившаяся крыша, местами в окнах фанерки вместо стёкол. Типичный спортивно-оздоровительный лагерь какого-нибудь института, где заодно можно и практику пройти по каким-нибудь профильным специальностям типа биологии или геодезии.

Лагерь раскинулся на высоком крутом берегу, под которым протекала какая-то убогая местная речушка. Я ее не столько увидел в полутьме, сколько услышал плеск течения на водоворотах. Тем лучше, сказал я себе: на правом речном берегу, который всегда высокий, должны дуть ветра и выдувать комарье и прочую насекомую мошку. Значит, одной проблемой меньше.

На всякий случай я выждал несколько минут. Ничего подозрительного, никаких признаков жизни. Лагерь явно был заброшен уже несколько лет. Луна заливала берег и крыши домиков желтым призрачным светом, сосны мерно покачивали высокими мачтовыми кронами, где-то серебристо потренькивал невидимый кузнечик. Я собрался с духом и пошел в лагерь.

Большинство домиков покосилось от времени и непогоды настолько, что они наполовину развалились. С трудом я отыскал более менее целый; из-за этого, наверное, и кровать в комнате еще крепко стояла на железных ножках, а в углу комнаты смутно белел валявшийся на полу старый прожжённый матрас. Он был сырым на ощупь, несмотря на то, что в последние дни стояла достаточно жаркая погода; видимо, внутри этих старых, покосившихся домиков сырость и гниль поселились навечно. Я с осторожностью заглянул еще в парочку таких же древних жилищ по соседству — и в одном чуть не провалился из-за подломившегося крыльца, но больше матрасов не нашел.

— Это что же получается, и постельного белья не будет? — проворчал я. — Непорядок. Придется уволить кастеляншу.

Долгие ночные блуждания по лесу были настолько утомительными, что меня быстро и незаметно сморило. Я присел на краешек сырого матраса, который набросил поверх продавленной железной сетки кровати, — зато не скрипит! — и совсем не заметил, как задремал.

Ночью все ощущения времени обманчивы, поэтому я даже не понял, сколько времени проспал — пару часов или всего лишь пятнадцать минут. Лицо было всё в поту после ночных хождений, да еще и паутина — откуда она тут, интересно, ведь до осени еще целый месяц лета. Можно было спуститься к реке и умыться, а, может быть, еще и напиться, но мне почему-то очень не нравилась эта идея, будто у воды меня поджидало что-то неприятное. Я снова привалился к фанерной стенке домишки, струдом сглотнул, облизнул в конец пересохшие губы и попытался уснуть.

На этот раз меня что-то разбудило. То ли какой-то случайный треск снаружи, то ли порыв ветра. Проснувшись, мне показалось, что краем глаза я уловил какое-то движение, словно кто-то быстро пробежал по полу. Мышь, наверное, решил я, хотя, с другой стороны, откуда им тут взяться, жрать-то в заброшенном лагере нечего.

Ветер снова хлопнул дверью, и в комнату что-то влетело, протащилось по полу и замерло, тихо подрагивая. Я слез с кровати и поднял его. Луна теперь так ярко светила в окно, что я хорошо разглядел его. Это было птичье перо, серое, всё в светлых разводах. Довольно крупное для местных пичуг, которые изредка сонно посвистывали в лесных кустах, окружавших лагерь. Наверное, совиное, решил я и снова вспомнил давешнюю птицу, бесшумно проплывшую над моей головой.

Мысли вдруг лихорадочно понеслись в моей голове, будто вода, которую я тщетно пытался удержать в сжатом кулаке. Перед моими глазами пестрой кинолентой пробежали события последних дней, и в основном — неприятности, которые мне довелось пережить и испытать на собственной шкуре в этом своём новом существовании. И дольше всего память зацепилась за неожиданный визит в мою квартиру качка вместе с таинственным незнакомцем, у которого я слышал только голос. А также — за неприятные воспоминания, против воли, о том, как этот накачанный тип профессионально мутузил меня не пойми за что. Но зато теперь я вновь с удовольствием представил, как во дворе двигаю ему в колено, и тот складывается пополам от боли и неожиданности.

Нормально так врезал, ага! Надо будет при встрече спросить этого урода, как там ножка, не болит, часом?

Странно, но от этого воспоминания вместо удовлетворения или хотя бы злорадства мне почему-то стало жутко тоскливо на душе. Словно холодом повеяло из-под неприкрытой двери. Я теперь будто взглянул на себя со стороны с упреком: что ты вообще тут делаешь, серьезный, солидный, уважаемый в узких журналистских и не только кругах, мужчина? Тебе еще не надоела эта неопределённость? Болтаешься между двумя столетиями, как цветок в проруби…Бегаешь от каких-то уродов, заводишь пустые, ненужные тебе самому знакомства, и при этом постоянно врешь, всем и каждому, потому что иначе нельзя, потому что правды не раскрыть без риска тут же очутиться в сумасшедшем доме.

Может, и вправду, попробовать пустить в ход этот треклятый камень? Ведь если взглянуть на мое нынешнее положение в этом давнишнем мире Советского Союза эпохи развитого застоя, как шутили когда-то мы в студенческих компаниях, то сразу станет видно, насколько оно неустойчивое и шаткое. Как будто кто-то ставит надо мной эксперимент, и он раз за разом проходит неудачно, и впору всё начинать сначала. А кто в этом виноват?

— Сам ты и виноват, Александр Якушев, — неожиданно раздался чей-то голос буквально рядом со мною. — Тебе бы действовать, двигаться, делать хоть что-нибудь, а ты расселся тут и дрыхнешь. Так всю жизнь свою и проспишь. А у меня, если тебя это так уж интересует, слегка болит, но я в полном порядке.

Я с усилием поднял голову. Она почему-то была тяжеленной, словно свинцом налитая, а чтобы раскрыть глаза, мне пришлось приложить немалое физическое усилие. Равно как и попытаться переварить его последнюю фразу, насчет того, что у него там болит.

— Да спи уж, спи… — проворчал качок.

Это был именно он! И одет так же, и в тех же темных модных очках. Интересно, зачем они ему ночью, когда и так вокруг тьма кромешная. Но как он успел ко мне подобраться, как отыскал в этих лесах? А я и впрямь потерял бдительность, убаюкал сам себя, будто уже в безопасности. А этот качок оказался поистине хитрым лисом — видимо, все это время крался за мной по следу и ни разу не сбился. Он что ли не спит совсем?

— Почему не сплю? — ухмыльнулся мой преследователь. — Без сна никак нельзя, это даже наше трудовое законодательство запрещает. Я и сейчас сплю, Якушев. И ты — мой сон.