Нападение голодного пылесоса - Гусев Валерий Борисович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая

Еще одна тетка: – Обаятельна эта кошечка. Как она грациозно забирается в сумку! А как мурлычет! Как наша Мурка.

Ее мрачный муж: – Наша Мурка не только мурлычет. Она еще и...

Тетка: – Помолчи, Василий. Ты в театре, а не в пивной. И нечего на все фойе делиться нашими домашними трудностями. Ты тоже, между прочим, когда был маленьким...

Мрачный муж: – Она маленькая, твоя Мурка, уже шесть лет!

Один дядька, похожий на актера: – А молчаливая Статуя Командора в углу! Какая находка!

Другой дядька, похожий на писателя: – Да что ты, Жорж! Какой Командор! Какая Статуя! Это напольные часы, символизирующие остановившееся для Великана время.

Один пацан: – Это половая щетка.

Второй пацан: – Дурак! Это испорченное ружье!

Третий пацан: – Незаряженное! Оба вы дураки!

В общем, я понял: главное в современном спектакле, чтобы никто ничего не понял. И чтобы было о чем поспорить.

Когда мы с Алешкой подошли к родителям, мама тоже выразила свой восторг, а папа серьезно сказал:

– На меня больше всего произвело впечатление твое «пальто». Жаль, что я тебе его подарил.

– Бери обратно, – тут же согласился Алешка. – Прямо в нем и пойдешь домой.

– Руки замерзнут, – сказал папа.

...После третьего акта зрители долго вызывали аплодисментами актеров, требовали на авансцену режиссера и засыпали всех букетами цветов. А восторженный Жорж подарил нашей Июлии упаковку кошачьего корма.

Мы пошли одеваться, а растроганный и гордый успехом Кабаков отправился в буфет. И по дороге громко сказал:

– С таким спектаклем не стыдно и в Париж съездить, на гастроли.

А Лешка догнал его и сказал:

– А можно нам всем завтра еще одну сцену сыграть? По моей просьбе. И в моей постановке.

– Для тебя, – Кабаков прижал руки к сердцу и шаркнул ножкой, – для тебя, мой друг, – все, что угодно. Имей в виду, пятьдесят процентов успеха моей пьесы – твоя заслуга.

– Тогда и половина гонорара.

Кабаков засмеялся и побежал поскорее что-нибудь пожевать – восстановить свой творческий потенциал.

– Да, – сказала мама за ужином, – я знала, что Алешка великий артист, но не до такой же степени! Такой подарок к моему наступающему дню рождения! Спасибо, родной! Ты был великолепен!

А «родной» вдруг немного сник – про подарок-то он забыл. И немудрено – столько событий всего за несколько дней. Ничего, что-нибудь придумает. Я не сомневался.

Утреннюю запись в дневнике я начал красиво, в духе старинных романов великих классиков: «Едва над заалевшим горизонтом засияли первые лучи зимнего солнца, предвещая ясный погожий день, князь Алексей Оболенский, оседлав верного коня, выехал за ворота замка».

Все это правда, но и все здесь вранье. Так и создаются романы. Не очень великие.

Во-первых, в городе нет никаких горизонтов. И первые лучи солнца еще над ними не алели, а скрывались за стенами домов. Во-вторых, князь Алексей вовсе не седлал своего вороного коня, а выгреб из карманов моей куртки оставшиеся у нас от бизнеса деньги. И не выезжал он за ворота замка, а зашагал к метро. И не махала ему вслед платочком красна девица у ворот. Потому что все его красны девицы-одноклассницы еще крепко спали, пользуясь последними денечками каникул.

Через некоторое время мой братец был замечен возле конюшен ипподрома «Галопом по Европам». Чуть позже дед-конюх вывел из ворот золотистого Орлика. Паша-террорист сел на него и поскакал по большому кругу. Еще чуть позже Пашка водил Орлика вдоль конюшни и оживленно беседовал с Алешкой. Потом и Алешка проехался на Орлике – как всегда красиво и непринужденно. Как, впрочем, красиво и непринужденно он познакомился с Пашкой.

В скором времени они сидели в дедовой каморке и пили дедов чай из термоса.

Самую интересную часть их разговора я привожу ниже.

– Коров, Леха, выгоняли у нас рано, чуть свет, – мечтательно рассказывал Пашка. – Я с одного конца деревни их гоню – собираю с каждого двора, Степка – со своего. И – в прогон, а там – поле, все белое...

– Снег, что ли? – спрашивает Алешка, прихлебывая чай.

– Какой летом снег, Леха? – смеется Пашка. – Роса! До солнца травы в поле от росы стоят, ровно белым молоком облитые. А как солнце встанет, так они и заискрятся, заиграют всем цветом... Коняка у меня добрый был. Не больно-то чистых кровей, но умница. Меня, как собака, любил и слушался. И стадо его уважало. Вечером коров пригоним и – на реку. Воронок мой радуется, любил купаться. Вот я его вымою всего – аж блестит – и пущу в поле. А сам на берегу у костерка ночую. Картошку пеку, на звезды гляжу. А Воронок, как соскучится, подойдет к костру, вздохнет и меня за ухо губами своими потрогает. Губы теплые, мягкие...

– Здорово, – вздохнул и Алешка.

– Здорово... Да не долго. Колхоз наш развалился, его какой-то городской фермер купил. Лошадей, что были, продал на колбасу, а мы все разошлись кто куда. Вот я в город и подался.

– Чего ты тут не видал? – на правах хорошего знакомого буркнул Алешка.

– А там я чего не видал? Здесь у меня мечта имеется.

– Хорошая?

– Вот такая вот! – Пашка поднял большой палец. – Денег хочу скопить.

– Оригинальная мечта, – Алешка хмыкнул так презрительно, что весь его недопитый чай бросился брызгами на стол. – Извините.

– Не, ты не думай, – заспешил Пашка. – Мне деньги нужны, чтобы купить лошадь. Хорошего орловского рысака мечтаю...

«Мины на нем подкладывать», – чуть не вырвалось у Алешки.

Оказалось, не совсем так.

– ...И телегу. Сделал бы из нее фургон и поехал бы неспешно на Дальний Восток.

– У тебя там родственники?

– Нет. Просто подальше хочется ехать. Лошадь, дом на колесах. Кругом – всякая красота и интересность. Вечером сворачиваю с дороги. Сажусь у костра, звезды считаю. А лошадь рядом ходит, травкой хрумтит.

– А зимой чем хрумтит? Льдышками? За одно лето далеко не уедешь.

– Чудак! Я бы сена запас. В фургоне. На нем бы и спал. Знаешь, как на сене сладко спится? Вот это жизнь! А то... фигней всякой занимаюсь. Баночки подкладываю... Ты только не говори никому.

– А и так все знают, – спокойно сказал Алешка.

– Кто? – Пашка даже привстал. – Менты? Да это ж просто баловство! Шутка! Это Ершик так над друзьями подшучивает. Баночки из-под кофе ложит.

– Дурак ты, Павел, – вдруг резко сказал Алешка.

А Пашка почему-то не обиделся, только сильно удивился:

– Почему?

– Потому. Ершиков не шутит. Он предупреждает: плати денежки или в следующий раз... Понял? И в следующий раз кто-то другой взорвет машину, а отвечать будешь ты. Ершиков денежки получит, а тебя в тюрьму посадят. Там звезды считать не будешь.

Пашка испуганно задумался. Этот малец будто глаза ему, простоватому, открыл. А Лешка добавил:

– И в милицейскую форму тебя специально обрядили.

– Понял! Настоящий «бомбер» тоже в форме засветится. А кто виноват? Кто в таком виде по городу скакал? Пашка! А чего делать-то? И удрать некуда.

– Я тебе скажу, что делать. И если сделаешь, то ничего тебе не будет. Слово даю.

– А ты вообще кто?

– Всадник на коне! – ляпнул Алешка.

– Я так и думал, – почему-то удовлетворился таким нелепым ответом Пашка. Как за соломинку уцепился. – Учи, чего делать?

Алешка ему подробно все объяснил. Пашка кивал головой и запоминал. Иногда у него в глазах мелькали искорки, будто он хотел сказать: «А вот это я знаю! А вот это я найду!»

– И пригляди, Паша, за вашим бывшим десантником.

– Это который Жучила? Я его сторонюсь. Он – темный.

Тут пришел дед-конюх и попросил Пашку вывезти тачку с навозом. Когда дед вышел, Алешка сказал:

– И с дедушкой посоветуйся. Он тоже кое-что знает. Про сено у него поспрашивай.

Пашка закивал и, похоже, немного успокоился.

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая