Смятение сердца - Фетцер Эми - Страница 107
- Предыдущая
- 107/116
- Следующая
— Я не мог не повидаться с тобой.
Хантер встал, скрипнув матрацем. Послышался шелест задергиваемых гардин, чуть позже зашипела, загораясь, спичка. Убавив пламя лампы, он высоко поднял ее, стоя у кровати. Сэйбл позволила вволю разглядывать себя. Она откинула голову, ловя взгляд Хантера и улыбаясь с оттенком кокетства.
До этой ночи ему еще не приходилось видеть ее в настоящей ночной сорочке, со свободно рассыпанными по плечам, тщательно расчесанными перед сном волосами. Только он, он один знал Сэйбл Кавано такой — женственной, запретной, буквально источающей чувственность, как другие женщины — аромат духов.
Она не предоставила ему возможности просто стоять и мечтать. Усевшись в постели, так что сорочка низко соскользнула с одного плеча, Сэйбл бросила из-под ресниц лукавый, зовущий взгляд. Оставив лампу на столе, Хантер присел на край кровати и привлек ее к себе на колени.
— Нас могут застать… — прошептала она, когда он прошелся губами по ее шее, спускаясь к вырезу сорочки.
— Тогда мне, наверное, лучше уйти, — усмехнулся Хантер.
В ответ Сэйбл расстегнула пуговицу рубашки над самым ремнем его брюк, просунула внутрь обе руки и переплела пальцы у него на пояснице. Она ухитрилась проделать это, едва касаясь, с осторожностью ветерка, дотрагивающегося до разгоряченной кожи в жаркий день. Несмотря на это, пульс Хантера резко зачастил. Он бродил руками по спине Сэйбл, узнавая ее гладкую прямизну и ниже округлость ягодиц. Едва отдавая себе в этом отчет, он забирал в горсть кисейный подол сорочки, заставляя его ползти вверх. Он не мог поверить, что не чувствует ниже никакой другой одежды — еще одной юбки или кружевных штанишек, так любимых Сэйбл. После того как она явилась перед ним в платье и он понял, что их разделяют отныне ярды и ярды дорогой ткани, он никак не рассчитывал на такой чисто символический предмет одежды. Когда же наконец он осознал, что она совершенно голая под этой легчайшей сорочкой, его возбуждение превзошло все, что он испытывал до сих пор.
Наверное, было неосторожно прикасаться к ней, чувствуя в душе и теле столь дикое нетерпение, столь могучую потребность. Если бы желание могло считаться имуществом, он был бы сейчас самым богатым человеком в мире. Увы, ничего более вещественного он не мог предложить Сэйбл. Однако Хантер отмахнулся от доводов рассудка. Она была его, принадлежала только ему с самого начала, и он готов был день за днем подтверждать право собственности.
Эта мысль была пропуском в страну полного безрассудства. Хантер начал целовать Сэйбл, неистово и жадно, до боли. Поначалу ошеломленная, она откликнулась с той же страстью. Разом они соскользнули на пол, в густой ворс ковра. Много дней назад, в дешевом и жалком номере гостиницы, она мечтала, чтобы Хантер повалил ее на пол и целовал, пока у нее не потемнеет в глазах. Тогда она не знала ничего большего, чем поцелуй. Теперь ее ожидало множество прекрасных, самозабвенных, невыразимо сладких ласк, уже известных и все-таки каждый раз как будто новых.
Она сознавала, что оба они бесстыдно прижимаются друг к другу, дыхание вырывалось едва слышными стонами, кожа горела. Губы Хантера касались то щеки, то шеи, то плеч — нетерпеливые, горячие и влажные. Запрокинув голову, часто дыша, Сэйбл смутно сожалела о том, что их разделяет даже такая невесомая, едва ощутимая преграда, как белоснежная индийская кисея. Словно услышав эти мысли, Хантер рывком вздернул длинный подол до самой ее талии. Тонкий материал натянулся на груди, выдавая то, как она налилась, даже в полумраке темные бугорки сосков просвечивали насквозь.
— Ты — самое красивое, что мне только приходилось видеть…
Теплая, трепещущая плоть наполнила его ладони. Несколько секунд Хантер наблюдал за движением двух вздымающихся холмов, приподнимающих кисею сорочки, потом наклонился и взял в рот один из сосков, трогая его кончиком языка.
Когда он полностью втянул твердую вершинку груди в рот, Сэйбл обхватила ладонями его голову, захватив пальцами пригоршни густых волос. Это было вызывающе и опасно — заниматься любовью, когда вокруг столько людей. Так она думала, и подобные мысли волновали, заставляли рисовать в воображении картины того, как их застали вдвоем. Это возбуждало, покрывало испариной лоб, шею и ложбинку между грудями. Это вело к разрядке быстрее, чем того хотелось, и она постаралась отвлечься, полностью переключив внимание на Хантера.
Он наслаждался тем, что она в полной его власти. Он скользил языком по кисее, скрывающей груди от его взгляда, делая ее влажной и совсем прозрачной. Сочетание белой ткани и белой кожи придавало необычную пикантность ситуации. К тому же Сэйбл была одновременно полностью открыта для его взгляда и скрыта от него. Она уже была очень возбуждена, полна горячей влаги там, где его пальцы то и дело касались, гладили и проникали внутрь. Ласки заставляли ее тело выгибаться дугой, еще больше предлагая ее его взгляду, вызывая потребность узнать что-то совсем новое, что-то, что прежде просто не приходило в голову. Один-единственный раз он мог позволить себе это.
Хантер подвинулся вдоль кровати, соскользнул ближе к ногам, не вполне еще понимая, чего именно хочет. Он двигался, прихватывая белую кожу зубами, покусывая ее, касаясь голой, поросшей ровной шерстью грудью совсем гладкого, мраморно-округлого тела. Она была такой горячей, такой готовой ко всему, такой волнующе покорной…
— Что ты задумал, Хантер?
— Я хочу попробовать тебя на вкус, Сэй.
Она была, словно в лихорадке, трепещущая и возбужденная, и явно не понимала, о чем идет речь, но и не подумала воспротивиться. А потом закрученная на кулак сорочка пригвоздила ее к ковру.
Сэйбл вскрикнула, встрепенулась, впилась ногтями в плечи Хантера. Происходило нечто такое, о чем она никогда не слышала, о чем не подозревала, что было более смущающим и более сладким, чем все остальные ласки. Она всхлипывала, широко раскрыв глаза и впивая в себя лихорадочное движение рта. Ничего подобного она до сих пор не испытывала, и оно было самым бесстыдным, самым чудесным.
Она чувствовала, что возбуждается сильнее, чем когда-либо, что становится каменно-твердой и одновременно неописуемо чувствительной. Что он делал с ней? И почему? Разве такое можно даже придумать? Она как будто погружалась внутрь него, что было в принципе невозможно и оттого вдвойне, втройне сладостно. Ее ноги дрожали, и Хантер положил их одну за другой себе на плечи. Это было невыносимо, невыносимо прекрасно! Это было стыдно почти до оргазма!
— Ох, ради Бога, Хантер, не надо… то есть не слушай меня, еще… еще! Нет, прекрати… и я хочу тебя!
Он тотчас оказался полностью сверху, прижался ртом к ее губам, дав почувствовать солоноватый, неуловимо хвойный привкус — привкус ее самой. Она схватилась за ремень его брюк в полном неистовстве, готовая закричать во весь голос, если он в тот же миг, немедленно, не окажется внутри.
— Скорее, скорее, — шептала она, судорожно охватывая рукой горячий, каменно-твердый источник наслаждения.
Ответом был громкий, прерывистый стон.
Она была вне себя, изнемогая от единственного желания — отдаться безраздельно его властной силе, его восхитительной жестокости.
— Хантер, ради Бога!..
— Ради тебя, — прошептал он, подхватывая ее бедра в ладони и приподнимая их, чтобы белые, как снег, ноги сомкнулись вокруг его тела.
Внутри нее было жарко, зыбко, одуряюще сладко. Она обволокла его атласной плотью, и на этот раз невозможно было растянуть наслаждение, длить его медленно, изощренно. С диким, звериным рычанием Хантер обрушился на Сэйбл, заполнив ее собой, ворвавшись в нее, как безжалостный захватчик. И бешеная схватка началась, сталкивая тела, порождая наслаждение, никогда прежде не испытанное.
Смутно она чувствовала болезненную хватку на ягодицах, царапающее движение пальцев. Она была в полной его власти и наслаждалась тем, что оказалась причиной подобного неистовства, подобной страсти. Грубо, вульгарно он шептал ей, что чувствует и что делает. Он был низок в своей страсти — он был, как никогда, высок. Он был средоточием мужественности, он был самцом… И было что-то большее в происходящем, чем просто грубая похоть, такая волнующая, но недостаточная для подлинного наслаждения. Хантер любил ее, любил безумно, очертя голову, это она свела его с ума, заставив забыть все рамки и границы, предписанные обществом. В эти минуты он был собой, полностью и окончательно, он был человеком как он есть. Варваром. Богом.
- Предыдущая
- 107/116
- Следующая
