Сердце льва - Вересов Дмитрий - Страница 31
- Предыдущая
- 31/73
- Следующая
«На востоке на святой горе, властелин мой дед, мощной силы, толстой шеи — будь со мной…»
«И ты, седобородый почтённый чародей, прошу тебя: на все мои думы без исключения, на все мои желания согласись… Выслушай! Исполни! Все, все исполни!»
Отрывистые фразы завораживали, от них кружилась голова, перед глазами хороводили мерцающие пятна. И, заглушая все, в ушах знакомо рокотали голоса: «Иди на север! Иди на север! Иди на север!..» Потом накатилась тьма, и в сгустившейся пронзительной, прямо-таки кладбищенской тиши то ли кто-то вскрикнул, то ли мыркнула рысь, то ли жалобно заплакал раненый сокол. Не понять… Ничего не понять…
«Что за черт», — Хорст, пытаясь сбросить наваждение, вскочил, протёр ослепшие глаза и… увидел бездыханного шамана — тот, как восковая кукла, неподвижно распростёрся на полу. Кнут подобно анаконде обвивал его жилистую шею. Рядом стоял угрюмый Куприяныч.
— Т-с, — прошептал он, приложив к губам палец и соболезнующе глянул на Хорста, — дурной знак, видишь, как лежит, на спине. Плохо дело!
Конечно, плохо — шаман вроде бы того… А тот тем временем открыл потухшие глаза, и пергаментные, в пене, губы его дрогнули:
— Любят тебя духи. Сказали, уйдут позже. Когда ты, — шаман упёрся мутным взглядом в Хорста, с трудом поднимаясь с пола, — сплаваешь на север, а после поплывёшь на юг. Не послушались меня… Слабый я, однако, нойда. — Он глубоко вдохнул, пригладил волосы, чувствовалось, что он постепенно выходит из транса. — Не то что мой отец и дед моих детей… Его бы послушали духи… Тот мог отращивать за мгновение бороду, камлал, однако, в трех избах сразу, всаживал в гранит гусиное перо и колол себя в темя, в печень и в желудок. А я, — шаман виновато улыбнулся, извлёк неуловимо быстро нож и, расстегнув рубаху, вонзил отточенную сталь себе в живот, — могу, однако, лишь в желудок.
Бледное лицо его сделалось страшным, рот судорожно полуоткрылся, крепкие татуированные пальцы так и остались лежать на рукояти. Казалось, что он хочет снять позор при помощи сэппуку, по-японски, но не решается поставить точку и чего-то ждёт.
В избе стало тихо. Хозяин упёрся взглядом в пол, гости, не дыша, — в бледное лицо хозяина. Куприяныч взирал с благоговением, а Хорст весьма скептически. Удивили Москву голой жопой. Ну да, силовой гипноз, ну да, финский нож в брюхе, инструкторы в разведшколе и колдуны в бразильской пампе Делали под настроение и не такое.
А нойда тем временем крякнул, вытащил, не пролив ни капли крови, нож и, вздохнув прерывисто снова помянул покойного родителя.
— Да, великий был отец нойда, мощный. Когда здесь был большой начальник из Питера, он его к себе звал, в институт. Жутко, однако, секретный.
И чтоб никто его не заподозрил в пустословии, шаман бережно снял с полки свёрток. Осторожно развернул пожелтевшую «Правду Севера», вытащил книгу под названием «Доктор Чёрный», открыл. На титульном листе напористо значилось выцветшими чернилами: «Николаю Васильевичу Данилову, светильнику разума, на память от автора. Кольский полуостров. 1921-й год. А. В. Барченко.» Писал, судя по почерку, сильный, уверенный в себе человек.
И Хорст зашёлся от изумления. Фамилия Барченко была ему хорошо знакома — слышал не раз на секретных занятиях в разведцентре.
Андрон (1978)
— Лапин, ты не расслабляйся, шевели грудями-то. — Старшина Тимохин шмыгнул покрасневшим носом. — Ещё и половины не расстреляли.
Они прятались от ветра в хлипком дощатом загоне, поставленном у огневого рубежа — распотрошив цинк, снаряжали магазины с тем, чтобы выскочить наружу и палить, не глядя, в белый свет как в копеечку. Калибр 5,45, игольчатая пуля с малой устойчивостью на траектории. Не жалко, патронов много. Рота скверно отстрелялась из «пэ-эмов», и разъярённый Сотников погнал её в бега по большому кругу осматривать красоты Васкелово. А патроны остались, два цинка, и куда их? Назад не примут, накладная закрыта… Летом хорошо — в ближайший пруд, там боеприпасов, наверное, на две Отечественные хватит. Но сейчас ведь зима, крестьянин торжествует, мороз воевода, за ногу его мать. Вот и приходится тра-та-та в два смычка да ещё короткими очередями, чтобы не нервировать полкана Куравлёва, окопавшегося у печки на своём командном пункте. Автоматы тявкают злобно, резко и норовисто толкают в плечо, бьются в руках. Ага, уже в агонии, перегрелись, начали «плеваться».
Мордой их в снег, чтобы зашипели по-змеиному, пусть остынут.
— Ладно, Лапин, давай перекурим, что ли. — Тимохин вытащил «Родопи», протянул Андрону. — На, не так жрать будет хотеться.
— Спасибо, — Андрон взял из вежливости, хотя болгарские не уважал, сунул на ощупь в шапку за отворот, — я потом, что-то губы мёрзнут. Пригодится, запас карман не тянет. Старшина Андрону нравился — несуетливый, без гонора и службу понимает, куда там офицерам. Сам из рядовых чекистов, лямку тянул в этой же второй роте. Однако тоже не без странностей, отсюда и кликуха Чёрный Груздь. С тех самых пор, когда для профилактики грибка поставил в бане таз с каким-то снадобьем и приказал всей роте мочить в нем копыта. На следующий день с грибком были все…
Время тянулось медленно, будто засахарившаяся патока по стенке ржавого бидона. Такого же ржавого как и зимнее солнце, равнодушно поглядывающее на заснеженный полигон, на остроконечные ели, на Андрона и старшину, выстреливающих народные деньги в прозрачную синь неба. Все по классику, мороз и солнце — день чудесный. Чудесный-то он чудесный, только вот холод собачий. Бельище, свитер, шерстяные носки, замечательные портянки из байковой пелёнки, а задубел Андрон как шелудивый бобик.
Наконец прибежала рота — кто зелёный, кто красный, но все звонкие, тонкие и прозрачные. Однако Сотников остался недоволен, плохо, плохо, вые…аны слабо. Тут же он организовал передвижение по-пластунски, отработку маскировки на пересечённой местности и, чтобы служба мёдом не казалась, неполную разборку автомата Калашникова. Заиндевевшего, липнувшего к пальцам, на пахнущем антоновкой февральском морозе. Повошкались, помёрзли, покувыркались в снегу и стали потихоньку выдвигаться на станцию…
А дальше все одно и то же: полк, рассольник на обед, чистка газовых камер, уставы, «сон в полумраке» — официально говоря, политподготовка. Правда, не для всех. Едва приехали, Андрона Сотников послал за чебуреками. Офицерам роты по полдюжины на нос, такова традиция. Непременно с пылу, с жару, из проверенной шашлычной, расположенной неподалёку.
Традиция — святое. Андрон, как водится, зарулил в пельменную, взял без очереди двойную порцию, с сыром и перцем за восемьдесят две копейки, съел, выпил кофе. Командиры командирами, а голодное брюхо к приказам глухо. Только уж потом расстарался с чебуреками, вернулся в полк, поставил чайник — ваше благородие, кушать подано, идите жрать, пожалуйста!
А дальше как всегда, покой нам только снится. Для смышлёного непьющего бойца отцы командиры работу найдут. На этот раз Андрона высвистали в штаб, начштаба майора Ковалёва изводила жажда.
— Лапин, привези-ка «Боржому», — сказал он страдальчески и, оторвав мутный взгляд от секретной карты, задрапировал её чёрной занавесочкой. — На худой конец «Полюстрово». На таньгу, десять тугриков.
Неплохой мужик, но тоже не без вольтов. Если во время инструктажа даёт ориентировку на преступника, обязательно уточнит со странной улыбкой:
— А из особых примет одно яйцо у супостата левое, другое правое. Шутка…
Очень смешно, особенно в сотый раз.
Вопрос на засыпку — где достать минералку вечером? Правильно, в кабаке. Андрон и рванул в ресторан, привокзальный, на Витебский. На платформах и около ясно чувствовалась жизнь — дул ветер странствий, суетились пассажиры, что-то невнятно бормотал из репродуктора голос дикторши информатора, казалось, что её только что оприходовали — орально, злостно, разнузданно и вшестером. А вообще-то в плане секса здесь все было в порядке, ночные бабочки шатались табунами. И какой же это мудак придумал, что самое блядское место в Питере это Московский вокзал. Куда ему до Витебского!
- Предыдущая
- 31/73
- Следующая