Когда я вгляделся в твои черты (СИ) - "Victoria M Vinya" - Страница 9

― Ты знаешь её домашний номер? Надо как-то сказать родителям.

― Да, там есть в адресной книжке, я сейчас покажу, ― сбивчиво промямлила она.

Ребята немного зашевелились, подозвали кого-то из взрослых и попытались объяснить произошедшее. Эрен же не позволял себе и секунды растерянности, стремился всё делать сам и раздавал команды остальным. Остаток вечера пролетел как в бреду, унёсся в тёмную неизвестность, подобно разноцветному дирижаблю в вышине. И лишь глубокой бессонной ночью Эрен наконец смог разрыдаться, неистово стиснув зубами промокшую наволочку.

Когда медицинский персонал разрешил навещать Микасу, Эрен проводил рядом с её койкой помногу часов: делал в кресле домашнее задание, иногда что-нибудь читал вслух больной или рассказывал о том, что происходит в школе, о первом снеге, парящем за окном. Карманные деньги, а порой и деньги на школьные обеды, он спускал на цветы, шарики и недорогие сувениры. Зачастую передавал в больницу необходимые вещи от госпожи Аккерман, если та задерживалась на работе и не могла навестить дочь. Иногда вместе с ним приходил Армин, и тогда унылые визиты становились чуточку веселее.

Микаса провела в медикаментозной коме около двух недель. Когда её начали отключать от аппаратов и приводить в сознание, Эрену не разрешали приходить, пускали только родителей. Он невыносимо скучал. Из-за постоянного стресса появились усталость и рассеянность: он мог резко заснуть на уроках днём, а ночью промучиться от бессонницы и тревоги. В моменты одиночества и безделья Эрен призывал в памяти нежность её голоса ― ту самую, с которой Микаса произнесла его имя перед падением с яблони. Он был готов ею бредить. И сходил с ума из-за того, что не услышал до конца всех предназначавшихся ему слов.

Накануне Рождества Микасу снова стало можно навещать, и Эрен отложил все дела, чтобы справиться о её самочувствии. Когда он вошёл в палату, то увидел, что госпожа Аккерман тоже была здесь: дремала на диване в углу, укрывшись пуховиком. Часто дыша и без остановки шмыгая покрасневшим на морозе носом, Эрен бодро подошёл к постели Микасы и улыбнулся ей, но из-за переживаний улыбка вышла жалкой и кривоватой.

― Это тебе. ― Он протянул ей букет, замотанный в серую бумагу. ― Ой, прости! Сейчас сниму…

Суетно развернул букет, набрал воды в литровую банку и поставил на прикроватную тумбу. Микаса молчаливо и сонно наблюдала за ним отсутствующим взглядом. Придвинув кресло к больничной койке, Эрен уселся в него и деликатно положил руку на край матраса.

― Тебе нравятся такие? ― спросил он, кивнув в сторону букета. ― Они, конечно, не сравнятся с магнолиями мадам Ренессанс, но вроде тоже ничего.

Микаса продолжала молчать, с безразличием оглядывая своего гостя.

― Медсёстры сказали, что тебе уже лучше, ― не сдавался Эрен. ― Армин, кстати, тоже пришёл бы, но он с роднёй уехал к бабушке и дедушке на каникулы. Передавал тебе привет. ― Он провёл ладонью взад-вперёд по взлохмаченной макушке. ― А ещё мама с папой подарили-таки мне этот дурацкий мобильник. Он оказался действительно прикольным: я загрузил в него несколько песен и смешных видео, кучу картинок, хотя и не знаю, зачем мне столько. Сижу иногда клацаю по кнопкам и думаю, какие же мы на Парадизе отсталые! На носу 2008-й год, а мобильные телефоны воспринимаем как невиданное чудо, когда во всём мире они уже давно обычное дело…

От тишины её ледяного внимания становилось не по себе. Эрену хотелось прикоснуться к руке Микасы, как он, бывало, делал, пока она находилась в коме, но понимал, что сейчас не имеет права. Этого права у него не было и прежде, но тогда он позволял себе слабость воспользоваться ситуацией. От безысходности Эрен начал рассказывать о школе, о материале, который проходили, о волонтёрской работе. И в какой-то момент лицо Микасы исказило страдание, а на глазах выступила влага. Она сжала в кулаке пододеяльник и жалобно всхлипнула, устремив взор к потолку.

― Я больше не помню, ― чуть дыша проговорила она.

― Что такое? ― взволнованно спросил Эрен и подскочил с кресла.

― Не помню его…

― Ты о ком?

― Я больше не помню его… Не помню! Не помню!

― Микаса… ― с горечью произнёс Эрен, легонько дотронувшись до её плеча в надежде утешить.

― Я больше не помню его! Совсем! Совсем!.. Уйди! Не трогай меня! ― закричала она и зашлась рыданиями.

От резкого шума проснулся старик на соседней койке и начал испуганно озираться по сторонам. Проснулась и госпожа Аккерман. Подбежав к дочери, она жестом попросила Эрена покинуть палату. Он подчинился и отправился домой. Его душили слёзы, гадко щипавшие на холоде кожу, а в голове творился хаос. Пестревшие рождественскими огоньками улицы казались блёклыми и чужими. В ушах всё ещё громом раздавался пронзительный и щемящий девичий вопль.

Микаса вернулась в школу в середине января. Чтобы нагнать упущенное, она каждый день оставалась на дополнительные занятия и постоянно нервничала, если ей плохо удавалось усвоить новый материал. До её возвращения Эрену казалось, что между ними теперь всё совершенно переменится ― в хорошую или плохую сторону. Но ничего не изменилось. Микаса держала себя с привычно прохладной и шутливой надменностью. Правда, с тех пор Эрен ни разу не поймал на себе тот её редкий ищущий взгляд, каким она смотрела на него во время уборки в классе и под фонарём на пути к яблоням.

***

Неподвижный ночной воздух лета 2007-го пах остывающим камнем и мокрым пеплом из жестяной банки, в которую отчим бросал окурки. Микаса тихо вышла в темноту, когда в доме погас свет и умерли последние звуки. В своей растянутой белой футболке она была похожа на хрупкого светлячка. Вгляделась во мрак: мальчик, помогший ей донести апельсины, всё ещё лежал на земле. С минуту она смотрела на него и сжимала в кулаке белый платок, роняла молчаливые слёзы, дрожа от обиды на жестокость отчима. Воздух был пропитан бессилием и злостью. «Хороший, бедненький», ― едва слышно проскулила она и опустилась подле мальчика, уложив его головой себе на колени. Облизнув краешек платка, стала бережно вытирать им подсохшую кровь на губах и под носом своего безрассудного храброго защитника. Сердце неистово ударялось о грудную клетку, когда её пальцы смахнули со лба мальчика чёлку и смущённо скользнули от скулы к подбородку. Вдалеке лаяли бродячие собаки, сонно бормотала листва растущего рядом вяза, а из окна соседнего многоквартирного дома раздавался волшебный женский смех ― квартал сочинял наполненную одновременно жизнью и покоем колыбельную для них двоих.

«Разве это можешь быть ты?» ― с тоской и нежностью спросила Микаса у тишины, прощально прикоснувшись к щеке мальчика. Осторожно опустила его голову на землю и прошмыгнула обратно в дом.

Невозможно сосчитать сколько раз она видела этот сон. Всегда одно и то же ― мальчишка, поле, дерево и бесконечная тоска. Необъятная, уничтожающая. Но Микаса в любую секунду могла вспомнить его взгляд ― взгляд любви, доверия, заботы. Разве мог этот взгляд существовать взаправду? Она не верила, пока он не настиг её у подножия каменной лестницы на мостовой, не изучал её в розовом океане магнолиевых цветов, не метал в неё искры мальчишеской забавной обиды в литературном классе.

До встречи с Эреном Микаса смутно ощущала, будто когда-то уже жила, теряла и умирала.

Когда с Бруно ещё было можно вести праздные разговоры за завтраком, она частенько делилась с ним и с матерью сюжетами своих странных снов, таинственным чувством прожитой жизни и образом нежного мальчика с глазами цвета мокрой травы.

― Да ну, ерунда какая, Мика! ― посмеиваясь, отвечал отчим. ― Выбрось ты из головы эту херню о прошлой жизни. Детское воображение, не более. Среди одноклассников тебя куда выгоднее будут отличать крепкие научные знания, эрудированность.

― Бруно, не будь занудой, она же ещё крошка, ― вмешалась мать.

― Она должна думать о поступлении в университет уже сейчас: у нас нет денег обеспечить ей хорошее образование, а гранты дают только исключительным студентам. Задача твоей дочери самой позаботиться о своём будущем! Стать исключительной студенткой.