Временные трудности (СИ) - "Samus" - Страница 4

Хань собирался обставить встречу с будущим наставником самым достойным образом. Он, как и положено настоящему Нао, стоял в приёмной спиной ко входу, сохраняя задумчивую и расслабленную позу, взглядом мудреца разглядывая висящие на стенах гравюры, которые, разумеется, не шли ни в какое сравнение с глубокомысленными философскими изречениями, украшающими стены его спальни.

Стоило бы только прибыть учителю, и слуга провозгласил бы его появление, как Хань неторопливо, с благородной выдержанностью повернулся бы, окинул бы гостя внимательным взглядом, тем самым показывая, что каким бы прославленным тот ни был, но и с домом Нао следует считаться очень серьёзно. И это стало бы началом гармоничных отношений учитель-ученик, основанных на достоинстве и взаимном уважении.

А этот грубиян, без спросу заговоривший первым, мгновенно всё испортил!

Хань обернулся, с неудовольствием отметив, что его новый учитель пришёл не в сопровождении слуг, а его привели, словно самого почётного гостя, не только отец Гуанг, но и матушка Лихуа. И на их фоне гость смотрелся словно жалкий воробей рядом с двумя ослепительными фениксами!

Выглядел этот учитель смехотворно. Вместо ожидаемых шёлковых одеяний он был облачён в какую-то кожаную усеянную заклёпками куртку, перетянутую широкими ремнями, и в просторные кожаные штаны. Вместо шёлковых расшитых бисером туфель с загнутыми носками он носил ботинки, словно какой-то простолюдин или солдат. Одеянием он походил на одного из варваров-наемников или шэньцзы из отрядов отца. Даже слуги в доме Нао выглядели получше, чем этот «учитель»! Они хотя бы носили шёлк! Единственное украшение — белая нефритовая табличка на поясе — при всей своей незамысловатой простоте и то выглядела нелепо, словно павлинье перо на вороне!

Не менее разочаровывала и внешность. Вместо аристократической элегантной бледности лицо покрывал совершенно вульгарный загар, который тот даже не попытался скрыть с помощью рисовой пудры. Волосы вместо положенной сложной причёски были острижены коротко, лишь чуть ниже плеч, и стянуты в хвост простым шнурком.

Руки, выглядывающие из коротких рукавов куртки, оказались низменно крепкими и мускулистыми, нарушающими все каноны тонкости и изящества, ожидаемыми от благородного учителя. Вместо меча с нефритовой рукоятью на поясе из-за его спины торчала какая-то палка, подозрительно напоминающая те, которыми крестьяне в поместье что-то там колотили в своей черноногой суете.

Ну а черты лица... Хань не мог бы назвать его уродом. Наоборот, это лицо было по-своему, по-варварски, привлекательным. Вот только подходило оно не уважаемому мудрому учителю, а разве что грубоватому забавному спутнику героя, который появляется лишь для того, чтобы быть убитым подлыми наймитами враждебного дома в первой трети повествования, дав главному герою повод страшно за него отомстить.

— Дорогой... — заговорила матушка, выходя вперёд и остановившись между Ханем и гостем, словно желая закрыть сына ото всех бед своим телом.

Пусть она и знала, с каким нетерпением Хань ждал появления учителя, но чутким материнским сердцем мгновенно почувствовала, что новый наставник совершенно не оправдывает ожиданий сына.

— Довольно! — загремел генерал Гуанг, вскидывая руку. — Два цикла я терпел все эти отговорки и уловки, рассказы о болезнях и слабом сердце. Я долго ждал. Теперь пришел твой черед подождать, моя благородная супруга.

— Но как я могу ждать, если ты собираешься причинять боль нашему ребёнку? — заломила белоснежные руки Лихуа.

Боль? Ему собираются причинить боль? Но ведь так не бывает, так не должно быть! Да, сидеть целыми днями в позе лотоса, пропуская ци через даньтянь, не слишком весело и захватывающе, но никто никогда не говорил, что будет больно!

Бесстрашный и могучий, пусть лично не такой сильный, как имперские грандмастера ци, но все равно прославленный полководец, проводивший долгие годы вдали от дома, на границах и в войнах, генерал Гуанг заколебался. Он очень любил свою третью жену, мать Ханя, и казалось, что ее защита сработает и сейчас.

— Наш сынок был таким слабым и нежным, так много болел, а ты явно задумал что-то нехорошее, хочешь причинить ему боль и страдания! — белоснежные руки снова взмыли к потолку. — А ведь у него слабое сердце!

— Простите, госпожа Лихуа, — вдруг выступил вперед тот, кого привел отец.

Он поклонился, приложив руку к груди, и Хань уставился на него, сердито засопев. Если это злодей, то он — Бао Сяо, который поразит злодея своим стремительным клинком!

— Боль приносит не только страдания, но и радость, новую жизнь. Я слышал, ваши роды молодого господина Хань Нао прошли с большим трудом?

— Да, я едва не потерял свою дорогую Лихуа, — тут же прогудел Гуанг, будто боевой гонг.

— А теперь можешь потерять и сына, и меня! Разве смогу я пережить такие страдания?! Разве ты не видишь, дорогой, что нашему сыну уже плохо? Завтра его осмотрит доктор Пинг, назначит лечение, и после него...

— Никаких после! — на мгновение Ханю почудилось, что он на поле боя против полчищ Зла. — Хватит! Твоя любовь ослепила тебя, Лихуа, и ослепила меня, едва не дав свершиться непоправимому! Я бы так и уехал, смирившись, но небеса послали мне знак!

Он указал на приведенного с собой «учителя», а Хань вдруг заметил, что служанки, явившиеся с матерью, и двое гвардейцев, сопровождавшие отца, подглядывают за сценой и обмениваются красноречивыми взглядами. Вместе со злостью накатила и обида. Он и матушка всегда были добры к слугам и снисходительны к их ошибкам, это отец постоянно их гонял и всё время отчитывал. А они теперь почти смеялись и глумились, разве что не тыкали в его пальцами!

— Поверьте, госпожа Лихуа, воспитание и развитие вашего достопочтенного отпрыска — это благородная забота. Я приложу все усилия, чтобы уберечь изящное дерево вашего сына от влияния несчастий, и не позволю ему засохнуть.

Хань нахмурился еще сильнее, почуяв насмешку. Когда-то он прочел выражение про дом, дерево и сына, и мастерски улучшил его, дополнил словами о том, что надо посадить столько деревьев, чтобы хватило на дом, полный сыновей, да чтобы еще и осталось. Написал красиво на свитке, даже посадил первое деревцо и повесил этот свиток на ветвь, собираясь потом сажать по дереву в день, продвигаясь к горизонту. Но на следующий день пошел дождь, затем бестолковые слуги потеряли саженец, потом привезли новые свитки похождений боевого монаха Жу — любителя свинины, а затем первое дерево почему-то стало засыхать, и как-то все забылось.

Вот только откуда об этом знать самозванцу-«учителю»?

— Что-то он не слишком скромен для своего вида, — заявил Хань, твёрдо взглянув отцу в глаза.

Тот в ответ грозно прищурился, так что Ханю пришлось отвести взгляд.

— «Никогда не следует стыдиться своих побед и надо признавать свои промахи и поражения, как и подобает мужчине», — ответил вместо отца самозванец цитатой, которую Хань считал одним из самых удачных своих творений.

— Да ты издеваешься! — вспыхнул Хань, теряя всякое желание следовать этикету. Да и перед кем тут было распинаться? Уж точно не перед этим простолюдином-разбойником!

От переживаний и болезненного разочарования в ногах возникла слабость. Он сделал несколько нетвёрдых шагов к стене и рухнул в кресло, хватаясь за сердце. «Нельзя полагаться на других, достойный муж берёт судьбу в свои руки» — следуя своему же мудрому изречению, вдобавок к жесту с сердцем Хань еще и застонал, показывая, как сильно он страдает от несправедливости жестокого мира.

— Вот! Вот! — воскликнула матушка гневно. — Смотри, кого ты привел! Какого-то черноногого крестьянина, который оскорбляет нашего сыночка! А ведь у Хаоню и так очень слабое здоровье!

— Помолчи, женщина! — рявкнул Гуанг. — Это тебе не какой-то там шарлатан, вроде твоего Пинга, это сам...

Хань так старался придать себе как можно более болезненный и измождённый вид, что в этот момент его сердце и правда что-то кольнуло, поэтому он с ужасом прислушался к себе, позабыв обо всем на свете. Но укол не повторился, и он облегченно выдохнул, возвращаясь в шумную и ужасную реальность.