Полибий и его герои - Бобровникова Татьяна Андреевна - Страница 25

К несчастью, эта речь не произвела ни малейшего впечатления на Тита Фламинина. Он коротко ответил, что ни на йоту не верит, что аргосцы сами призвали Набиса. Что же касается освобождения чужих рабов и раздачи чужой земли, то он, Тит, считает это не очень-то красивыми поступками. Но он даже говорить об этом не станет, так как все это ерунда по сравнению с теми злодеяниями, которые тиран совершает ежедневно. Тут Тит со свойственной ему простотой и ясностью спокойно перечислил все преступления, которые Набис совершил только за последнее время, проявив при этом удивительную осведомленность в лаконских делах (Ibid. XXXIV, 30–32).

Тиран, видимо, был очень напуган. Он попросил себе день на размышления, а наутро заявил, что уходит из Аргоса и спросил, чего еще желает от него Тит. Эти слова сказаны были в присутствии греческих союзников. Все, как один, вскочили, и закричали, что ни о каких переговорах не может быть и речи. Тирана нужно уничтожить. Но когда очередь дошла до Тита, он неожиданно заявил, что готов на мир с Набисом, разумеется, на приемлемых условиях. В ответ поднялась целая буря. Римлянина не хотели и слушать. И только удивительная хитрость Тита, который сначала сделал вид, что подчиняется общему решению, а потом предъявил союзникам совершенно невозможные для них требования, заставила ахейцев согласиться на мир. Но повиновались они скрепя сердце.

Вырвав у греков согласие на мир, Тит, к их величайшей досаде, опять, как после Киноскефал, пригласил на совещание только римлян и вместе с ними составил такие условия. Набис должен был вывести все гарнизоны из Аргоса и других захваченных городов. Он должен был сократить свой военный флот до двух кораблей, распустить свое войско из критских стрелков, терроризировавших весь Пелопоннес, и не вести войн без согласия римлян. Он выплачивал контрибуцию в рассрочку и выдавал заложников.

Все эти условия — точная копия с мирного договора, продиктованного Сципионом Карфагену. Совершенно такие же требования предъявил недавно сам Тит Филиппу. Но полагалось решить еще один важнейший вопрос. Касался он так называемых спартанских изгнанников. Это были люди, в свое время высланные Набисом или бежавшие из Спарты. Их дома, их жен и детей Набис отдал своим приспешникам. Все ожидали, что Тит сейчас потребует их возвращения, но он, ко всеобщему изумлению, этого не сделал. Он приказал, чтобы им вернули жен, но только в том случае, если сама жена того пожелает. В противном случае пусть остается с новым мужем. Против воли ни одна женщина не должна следовать за изгнанником, объявил Тит (Liv. XXXIV, 33–36).

Условия, предложенные римлянами, привели Набиса в отчаяние. Мало того что он терял все, кроме самой Спарты, он должен был отказаться от своих критян и, что еще ужаснее, от приморских городов и флота, а он жил пиратством. Он объявил условия мира наемникам. Те пришли в бешенство, и спартанцы, даже не предупредив римлян, во время мирных переговоров засыпали их градом стрел. Тит тогда окружил город кольцом и повел войско на приступ. Римляне отбросили армию тирана и ворвались в город. Набис затрепетал от страха и потерял голову. Один Пифагор, правая рука тирана, осуществлявший все военные операции, не утратил присутствия духа. Он поджег город. Спарта запылала. Тит немедленно велел трубить отступление. Таким образом, когда Спарта была почти взята, римляне отозваны были назад и вернулись в лагерь. Тотчас же к палатке Тита явился спаситель Лакедемона Пифагор умолять римлянина о прощении. Тит гордо велел ему удалиться, но Пифагор упал к его ногам и обнял его колени. Тит сразу же смягчился. Кончилось тем, что мир заключен был на прежних условиях (Liv. XXXIV, 37–40).

Ахейцы были очень обижены. Образ действия Тита казался им загадкой. Тщетно ломали они голову над тем, что все это значит. Они были мудрее этолян, поэтому, конечно, исключали возможность того, что Тит получил взятку от Набиса. Они склонялись к мысли, что римлянина оскорбили чрезмерные почести, которыми они осыпали ахейца Филопемена, словно это Филопемен, а не Тит главный герой дня. Но это объяснение только показывает, как мало понимали они Тита.

Сам Квинктий в разговорах с эллинами обычно объяснял свое поведение тем, что он мог раздавить тирана только под обломками Спарты, а он, Тит, никогда бы не допустил, чтобы в огне пожара погиб славнейший город Эллады. Это объяснение не лишено основания. Для Тита Спарта была овеянным романтическими легендами городом Елены и Диоскуров, Ликурга и Леонида. Но это объяснение только растравляло обиду ахейцев. Если бы Спарта сгорела, они бы плакать не стали. Очень мало верили они и тому, чтобы римляне, взявшие штурмом столько твердынь, столько раз врывавшиеся в пылающие города, могли серьезно испугаться этого пожара, охватившего только ближайшие к стене дома.

Ясно, что Тит не был до конца искренним. Ведь он продиктовал мир еще до пожара Спарты, когда городу не грозила опасность превратиться в развалины. Почему же он так поступил? Почему заключил он мир с Набисом? Он хорошо понимал, что тиран опасен. Кроме того, как человек очень тщеславный, он должен был болезненно переживать, что мир с Набисом — темное пятно на его блестящей репутации, что ахейцы, до сих пор носившие его на руках, никогда не простят ему этого. Стало быть, он имел очень серьезные причины поступить так, как он поступил. Что же им двигало?

Ливий говорит, что Тит боялся, что ему пришлют преемника и тот с блеском закончит войну с Набисом. Ливий имеет обыкновение объяснять таким образом действия всех полководцев. Но в данном случае он вряд ли угадал. Тит имел в то время слишком большое влияние на сенат и народ, чтобы серьезно бояться соперника. И уж если он так страшился этого, он должен был взять город, когда римляне туда ворвались. Нет, Тит руководствовался, по-видимому, совсем другими соображениями. Сципион, который знал о планах Тита несколько лучше, чем греки и Ливий, сказал, что такой мир с Набисом был запланирован проконсулом с самого начала^{14}.

Однажды Тит сказал, вероятно, в беседе с кем-либо из соотечественников — с ними он бывал откровеннее, чем с греками, — что «предвидит страшные бедствия, которые повлечет для всех спартанцев гибель тирана» (Plut. Flam. 13). И он был прав. Он знал, что Спарта словно на вулкане. Что изгнанники и спартанцы люто ненавидят друг друга. Верни он их сегодня, завтра же начнется резня. И потом убрать сейчас Набиса, значило отдать Спарту ахейцам. А он прекрасно видел, с какой свирепой враждой смотрят они на несчастный город. Уйди он с римлянами, да они разорвут его в клочья! И время показало, что Тит был совершенно прав в своих расчетах. Ко всему прочему, Тита, как истого римлянина, очень волновала судьба женщин, согласившихся на брак с сообщниками тирана. Он предвидел худшее и не мог допустить произвола по отношению к ним.

Когда этоляне упрекали его за то, что он оставил жизнь Филиппу, Тит сказал: «Я заключу мир на таких условиях, что Филипп при всем желании не сможет вредить эллинам». Так поступил он и теперь. Он сделал так, что тиран был связан по рукам и ногам и заперт в своей Спарте. Он лишил его войска и оружия. Он отрезал ему все выходы к морю и окружил так называемыми свободными лаконцами. То были периэки, всю жизнь бывшее в рабстве у Спарты. Сейчас они впервые обрели свободу, и на них буквально сошла Божья благодать. С тех пор они процветали в мире и покое. Их города Тит отдал под покровительство ахейцев. Таким образом, союз мог контролировать каждый шаг Набиса.

Закончив спартанский поход, Фламинин двинулся на север, к Истму. Здесь его тщеславие было вполне удовлетворено тем приемом, какой оказали ему освобожденные им аргосцы. Они осыпали его самыми горячими выражениями благодарности, и главное, устроили древние Немейские игры, введенные еще Гераклом. Председателем мимо всех обычаев назначили иноземца Тита (Liv. XXXIV, 41). Аргосцы ликовали, Тит упивался славой, зато ахейцы были мрачны, как ночь. Этоляне от всего происшедшего пришли в восторг: они издевались над ахейцами и язвительно поносили римлянина, который делал вид, что не обращает на них ни малейшего внимания.