Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина - Страница 42

Смеюсь.

Делюсь любимым местом и белыми тиграми, которые поразили меня ещё в первый визит с пани Властой, даже больше жирафов и зебр поразили, влюбили в себя, запали в сердце, поэтому к стеклу вольера, как и тогда, я прилипаю.

— Меня сюда привезла бабичка после похорон мамы. Первая поездка куда-то без неё.

Я говорю, забываясь, на чешском.

И вслух.

И, когда Пабло переспрашивает на английском, я лишь качаю головой, говорю другое и неважное, предлагаю хот-доги, которые покупать Пабло соглашается по секрету от Анны, коя за правильностью питания тоже следит.

Отчитывала вчера за пиццу.

— Чудовище, — Пабло жалуется.

Жмурится довольно, а чудовище в лице Анны подкрадывается со спины, морщится недовольно, вызывая очередной приступ веселья. И от нашего показного раскаянья она только фыркает, напоминает про Северо-чешский музей, и лицо Пабло вытягивается печально.

Кидается печальный и просительный взгляд на меня.

— Ты меня там не бросишь.

— Там не все так плохо, но я тебя не брошу, — я заверяю.

Дожевываю под неодобрительным взглядом экскурсовода свой убийственный фастфуд, и в сторону музея нас конвоируют, отбирают у меня мыльные пузыря, просят и меня, и Пабло вести себя прилично.

Мы же клянемся.

Переглядываемся понимающе и тоскливо, слоняемся за всеми по этажам и залам, в которых я тоже бывала, видела и чучела, и доспехи, и гобелены, и прочее, прочее, прочее. И ничего-то нового и интересного не появилось, поэтому по очередному залу я брожу, разглядывая портреты, почти не слушаю, выхватываю лишь отдельные слова экскурсовода музея.

— …Вальберштайнов относится к старинным дворянским родам. Их история начинается в тринадцатом веке, когда через эти земли проходили основные торговые пути, связывающие Чехию, Польшу и Германию…

Экскурсовод вещает хорошо поставленным голосом.

Указывает на старую карту, показывает эти самые пути, и Анна с Кармен слушают её внимательно, переговариваются шёпотом о чём-то Чарли с Пабло.

Появляется, пряча телефон, в арочном проёме Алехандро.

А я перемещаюсь к очередному портрету, кажется, первого из рода Вальберштайнов, которые, если прислушаться, загадочны и таинственны. И вспомнить, чтобы про них рассказывали в прошлый раз, я, к своему удивлению, не могу, а посему прислушиваться начинаю.

— …Ян Вальберштайн, как утверждает Хроника Галла Завеского, родившись в Праге, провёл свою молодость в Венеции. Его мать, Морета Баготини, принадлежала к старинному венецианскому роду патрициев. Именно на Родине матери судьба свела Яна с Марко Поло и определила его дальнейшую жизнь…

Жизнь дала курс на Китай.

И на портрет, в котором, как мне мнится, мало правды и похожести на Яна, я всё одно взираю уважительно, разглядываю высокий лоб и римский гордый нос, всё лицо, которое обозвать хочется исключительно волевым.

Интересно, каково это было путешествовать в те времена? Думалось, что ты немного больше, чем многие другие, те, которые максимум услышат только твои рассказы о чужеземцах и диковинных обрядах и ритуалах?

Не увидят никогда сами.

— …в Чехию Ян вернулся уже в довольно преклонном возрасте, был представлен при дворе Вацлава Второго, довольно быстро завоевал расположение короля и даже являлся наставником его сыновей. К тому же времени относится приобретение замка Гоцевича, располагавшегося в тридцати километрах от Либерца. Ян выкупил его у короля за пятьсот пражских грошей. К сожалению, замок Гоцевичей-Вальберштайнов до нашего времени не сохранился…

Потому собрали макет, что под стеклянным куполом, подсвечен со всех сторон, и, быть может, от этого, не являясь настоящим, он выглядит парадоксально подлинным и величественным.

Монументальным.

— …именно в период владения Вальберштайнами замок и отошедшие роду земли достигли пика своего могущества. Сам замок был существенно перестроен и расширен, была возведена восьмигранная лестничная башня. Удача сопутствовала Вальберштайнам…

Поскольку привёз Ян из чужеземных стран не только пряности по цене золота, которыми торговали его венецианские родственники, да рассказы о чёрных горящих камнях.

Был иной камень.

Солнечный.

— …и ярче солнца, дороже всего золота мира. За этот камень продавали жизни и убивали, предавали отца и мать, теряли разум, ибо сводило с ума его сияние. Он хранился веками в Поющем храме на самой высокой горе, оберегался княжеской семьей и их народом, защищался до последнего вздоха…

Поэтому когда пришли войска врагов, то погибли в неравном бою сначала храбрые воины, полегли за ними проткнутые стрелами старики, были убиты мечами дети и женщины. Открылись златые врата к Поющему храму.

Поднялись захватчики.

Пал князь.

И сын его.

И лишь сестра князя смогла спасти свою жизнь, унесла камень, ради которого пролилась кровь целого народа, ушла в далекий город за холмами и водой, встретила Яна. И он полюбил самую красивую женщину, какую только видел свет, сделал своей женой, а когда пришло время возвращаться, то забрал княжескую сестру с собой.

Пообещал оберегать реликвию её рода.

Передавать от отца к сыну, ибо покуда хранится солнечный камень в роду Вальберштайнов, то благоволит им удача.

— …согласно Хроникам Завеского и некоторым другим источникам, первая жена Яна, действительно, была иноземкой, поэтому, как знать, сколько легенды в этой легенде… — экскурсовод улыбается довольно, почти светится радостью, потому что заслушался даже зевающий Пабло.

Перестал зевать.

И говорит, мотая головой в сторону информационного стенда, он весело:

— Но ведь удача от них всё равно отвернулась. Как известно, род пресёкся, старший брат пропал без вести, а младшего убили. Потеряли камушек?

Анна от подобных речей без грамма пиетета шикает возмущённо, пихает его локтем.

А экскурсовод разводит руками:

— Как знать, но постепенно удача, действительно, стала предавать род Вальберштайнов. Во времена гуситских войн замок был несколько раз разрушен и сожжен, поскольку Вальберштайны поддерживали католиков и даже присягнули на верность венгерскому королю Матьяшу Корвину…

И зевнуть по примеру Пабло теперь хочется мне.

Вдалбливаемая пани Властой история со всеми её запутанными и довольно-таки занудными вехами в памяти отложилась хорошо, помнятся ещё гуситские войны, и слушать и так известное не интересно.

Делается вновь скучно, поэтому по залу который круг я вновь нарезаю, слышу шаги. И посмотреть, кого ещё принесло культурно просвещаться, я выглядываю, перехожу в соседний зал, а от туда в холл и к лестнице, потому что шаги раздаются там, добавляется шорох.

Голоса неразборчивые.

И голову, поднимаясь на первую ступень лестницы и соображая, что спорят, пусть и полушепотом, на втором этаже, я задираю, вижу тёмный силуэт.

Когда один из голосов прорезается, говорит отчетливо:

— … уходи!

И я, узнавая, взбегаю по рассохшейся от времени лестницы. Она же скрипит оглушительно громко, режет по ушам после музейного безмолвия, которое шепотом не потревожилось, а вот я эту строгую тишину тревожу, разрушаю и восклицаю:

— Марек?!

Безжизненно тихо становится враз.

Только где-то очень далеко, словно в другом мире, телевизионным звуком продолжает раздаваться размеренная речь нашего экскурсовода:

— …к началу семнадцатого века они оказались на стороне протестантов, а последний представитель рода, Зденек Вальберштайн, участвовал во второй пражской дефенестрации[2]. После же битвы на Белой горе он был казнён…

Окончания я не слышу.

Я перестаю слышать, потому что мир, который мой, оживает, шуршит, а я делаю ещё один шаг наверх, напарываюсь на тёмный силуэт, который очертания и плотность приобретает и который лестницу, кладя ладони на перила по обеим сторонам, мне загораживает.

Говорит недовольно:

— Ну привет, Квета.

— Привет, Марек, — я говорю беззаботно, не заикаюсь, пусть от хмурого взгляда серых глаз мне вполне хочется заикаться.