Черные бабочки - Моди - Страница 26

Мы их поймаем.

Не бойтесь, мы их поймаем.

Соланж провожает его, парень вручает свою визитную карточку, я кладу голову обратно на подушку и осознаю, что так сильно сжимал кулаки под одеялом, что мои ногти оставили синеватый след на ладонях. Моя рана болит. Повязка слишком туго затянута. Запах пюре вызывает тошноту. Больно дышать, но мне все равно, то, что только что произошло, — это чудо. Чертово чудо. Такое бывает только раз.

С Бонни и Клайд покончено.

* * *

Она припарковалась между двумя машинами скорой помощи, окно все еще открыто, ключи в замке зажигания. Запрос на эвакуацию на лобовом стекле. Изображения прошлого дня, пыль с дороги. И кровь на двери.

Она бросает сумку на заднее сиденье. Садится за руль, закрывает глаза. Ни о чем не думая. Сиденье проваливается, бархат под ее пальцами и запах бензина, это немного как дом, немного как убежище, но больница все еще там, за закрытыми веками, с ее белыми коридорами и ослепительным светом.

Палата 14, третий этаж.

Она вернется завтра.

Пальмы дефилируют мимо, и фасады, и балконы, белизна на фоне неба, люди на пляже. Зонты. Воздушные змеи. Смех людей, гудящий автобус. Она поворачивает, перестраивается в правый ряд, к парковке отеля, но нет, не сейчас, не сразу, ей нужен воздух. Она поворачивает без предупреждения, не зная почему, к побережью, к холмам, к последнему круговому движению перед дорогой.

Перевалы следуют один за другим, машины встречаются реже, и стрелка тахометра прыгает с одной цифры на другую. Вторая. Третья. Вторая. Город исчезает за поворотом, остаются только сосны, зонтичные сосны, и море, море повсюду, до горизонта, вдоль склона холма. Безоблачное небо. Все сильнее жара, запах смолы и асфальта. Кончиками пальцев она ищет музыку, не ту, которую слушают вместе, а ту, что подхватывается на ходу, ту, которую он не любит и поэтому не выбирает, ту, что появляется и исчезает в поворотах. Звуки перекрывают друг друга, голоса, смех, рекламы и фрагменты музыки, гитара, фортепиано, Мирей Матье, «Субботняя ночная лихорадка».

Слушай землю.

Всюду движение.

Что-то происходит.

И я это чувствую.

Машина просыпается, вырывается из оцепенения, разгоняется немного вопреки самой себе, а потом начинает этим наслаждаться, возвышаясь. Быстро. Вгрызаясь в повороты носом, так как она тяжелая, потому что ее спроектировали для перевозки детей, безопасно усаженных на заднем сиденье, пристегнутых в своих огромных креслах, с их мягкими игрушками и куклами и этими тряпками, которые их успокаивают. Она качается. Она скользит. Как корабль без руля.

Они медленно тащатся впереди, с прицепом, фургоном, «Фиатом», загруженным багажом. Она нажимает на газ, пересекает среднюю полосу. Вспышка фар. Пустите меня вперед, черт возьми. Третья передача. Вторая передача. Она остается слева, продолжает давить на газ, стрелки на тахометре скачут, и вдруг они все исчезают, поглощенные зеркалом заднего вида. Встречный грузовик, нужно вернуться на свою полосу, но все происходит слишком быстро, они царапают друг друга, он сигналит, дыхание перехватывает, а впереди пропасть. Рычание двигателя заглушает музыку, и дорога наконец открывается только для нее, с манящим обрывом, порождающим желание взлететь. Там, на горизонте, виднеется вилла над морем. И кружат птицы. И небо, и снова небо. Тогда она разжимает пальцы, вдыхает и закрывает глаза, секунду, две секунды, не отпуская педаль газа, до самого обрыва, с музыкой, играющей в голове. Это аттракцион, парк развлечений, чертовски крутая горка в виде бесконечной восьмерки.

Нужно тормозить, сейчас же.

Резкий поворот руля. Ручник. Шины визжат, мотор заглох, задняя часть становится передней, передняя становится задней, и все останавливается, даже музыка, в облаке дыма. Она поднимает голову. Она снова дышит. И медленно, очень медленно отпускает руль. Ее руки все еще дрожат. Но она улыбается, потому что она все еще здесь, и будет здесь завтра, во время выписки, на парковке, между двумя машинами скорой помощи.

Комната 14, третий этаж.

22

Сегодня вечером мы идем на свидание. Я надел клетчатую куртку, вытер туфли и достал галстук, как будто собираюсь снова делать предложение. Немного одеколона для особых случаев, а не после каждодневного бритья. Для мужчин — от Caron. Играем по-крупному, так сказать. Я даже купил розу, спрятал в машине, чтобы сделать ей сюрприз. Все это ради ужина в ресторане и похода в кино, но поскольку такое происходит лишь раз в год, стоит делать все на высшем уровне. Как на первом свидании. Мы это называем нашей годовщиной, даже если понятия не имеем о настоящей дате, так что можем все время ее менять и выходить в свет, когда появляется желание. Мы не такие, как все, и можем писать свою историю.

Я бы с удовольствием забронировал небольшой отель на Нормандском побережье, уютный гостевой дом с видом на море, но погода была не очень хорошей, к тому же на выходных никогда нельзя быть уверенным, как все закончится. В итоге мы поужинали «У Евгена», как и в прошлом году. И в предыдущем. Цены там немаленькие, но их соленая морская щука — пальчики оближешь, а Соланж просто без ума от их карбонары. Они дали нам лучший стол у камина, под головой оленя на стене, и для завершения я себе позволил сигару после персика «Мельба»^[44]. Жизнь в дворцовом стиле. Все это с улыбкой на лице, от опьянившего нас вина. Невероятно, как оно может изменить наш взгляд на себя. Надо сказать, что Соланж нравится, когда я одеваюсь стильно. Даже если она считает, что с этим галстуком я выгляжу так, будто оделся на католическое крещение. Надо выбираться почаще, может быть, раз в месяц, чтобы она чувствовала себя соблазненной, чтобы она забыла о моих рабочих брюках и рубашках. Мне не хочется, чтобы она устала от меня. Чтобы начала считать меня скучным. Особенно учитывая, что время не оставило на ней ни следа. Скоро наступит 1980 год, а она по-прежнему не набрала ни грамма веса, несмотря на то, что всегда так много ест. И, кроме того, она всегда одета, как принцесса, даже когда идет за хлебом.

Мне и в самом деле надо купить костюм.

Ради похода в кино я был готов даже на фильм, который заставит плакать или застрелиться, с парами, которые смотрят друг на друга, как на смертельных врагов, на пустынных пляжах. Или, что еще хуже, мюзикл. Это говорит о том, насколько я ее люблю. Но мы не в Париже, здесь всего один кинозал, и на этой неделе идет «Большая прогулка»^[45]. Все его уже видели не один раз по телевизору, но каждый год его крутят снова независимо от погоды, потому что уверены, что зал будет полный. Наши места оказались последними. В первом ряду. Ретроспектива итальянского кино — это, конечно, красиво, но люди хотят Луи де Фюнеса.

Кроме Соланж. Из всего зала она, вероятно, единственная, кто никогда не хотел смотреть этот фильм, и единственная, кто не смеется. Ни разу. Даже когда он передает свои башмаки Бурвилю, который носит на три размера больше. Или когда он свистит в сауне, а парень смотрит на него косо. Я ржу, хоть и знаю этот фильм наизусть, и мне некомфортно, потому что я чувствую себя глупо, смеясь один. Я вытираю свои слезы, перестаю хихикать и шепчу на ухо Соланж, которая посмотрела на часы уже в третий раз.

— Тебе скучно?

— Нормально.

На ее языке это значит «да».

— Ты хочешь уйти?

— Нет, нет.

— Я его уже видел, знаешь ли.

Она уже не слушает меня. Ее пальцы играют на подлокотнике, взгляд скользит по изображениям, и я чувствую, как она мысленно уходит куда-то в другое место. Далеко от фильма, далеко от меня, далеко от нас. Я никогда не смогу к этому привыкнуть.

— Ладно. Скажешь мне, если надоест.

Шлем Бурвиля слишком маленький, в зале раздается смех, и мне немного трудно вновь погрузиться в фильм. Я жалею. Думаю о том, что я мог бы найти что-то другое, повести ее в цирк, выбрать другой день. Я боюсь, что испортил вечер своей «Большой прогулкой». Мне кажется, что это моя вина, что мы никогда не уезжали отсюда, что она могла бы быть счастливее в Париже, что нам, возможно, стоило бы рискнуть, хотя бы чтобы пойти на этот чертов мюзикл в вечер нашей годовщины.