Когда время штормит (СИ) - Ангелов Августин - Страница 27

— Присоединяйтесь! — сказал банкир, едва увидев чету Марченко.

— С удовольствием! — улыбнулся промышленник, опускаясь на мягкий диванчик. А его жена пристроилась рядом с ним. Софья налила и им, выдав по пакетику кальмарных колец. А Вера во все глаза смотрела сквозь панорамное остекление на большой военный корабль, освещенный электричеством.

— У них советский флаг, — заметил Альтман, отхлебнув виски из пластикового стаканчика.

— И что же? — не понял Марченко, тоже попробовав алкоголь и закусив колечком из кальмара.

— Так, может, они советские, — предположил банкир, выпив еще.

— Ну, это вряд ли. Как же они сохранялись все эти годы по-вашему? И где? — спросил промышленник, тоже выпив.

— Не знаю. Но, какие-то эти морячки непонятные. Предчувствие у меня на их счет нехорошее, — сказал Альтман.

— А меня вот англичане больше всего беспокоят, которые на нас напали. Не понимаю даже, откуда они взялись? — проговорил Марченко, прикончив еще четверть пластикового стаканчика виски.

— Я насчет них не волнуюсь, потому что англичане такие же капиталисты, как мы, а вот если эсминец и вправду советский, то это очень для нас опасно. Ведь там классовые враги! — воскликнул Альтман, подставив Софье пустой стаканчик, чтобы налила ему еще.

Но, промышленник не согласился с ним, сказав:

— Нет, ерунда все это! Ну, какие враги, если они нам, наоборот, помогают. На выручку пришли, за что этим морячкам спасибо большое сказать нужно. Да и вообще, Советский Союз был высшей точкой развития русской цивилизации. Мощнейшая страна получилась у Сталина. А сейчас что? Откатываемся обратно к временам гражданской войны, или даже Первой мировой?

Банкир сказал:

— Ну, я так не считаю. Помню, как за колбасой в детстве стоял. Дефицит был тотальный. А сейчас, благодаря рыночной экономике, товаров завались.

Но, Марченко, выпив еще, гнул свое:

— Зато мы сейчас по многим пунктам от торговли зависим, а сами мало чего производим. А вот Советский Союз имел мощнейшую промышленность и даже собственное станкостроение. И вообще, страна тогда развивалась сама по себе, без всякой внешней зависимости. У нас свой собственный проект развития имелся и свой особенный образ будущего. Русская цивилизация при социализме стала уникальной, примером для всех народов мы были. Потому к нам тогда другие страны и тянулись, а враги нас боялись. Вот только сейчас, когда санкциями нас прижали, начинаем снова постепенно понимать, кто нам враги, а кто наши друзья, и что-то производить сами опять начинаем.

На что банкир, отхлебнув еще виски из стаканчика, возразил:

— Нет. Я так не считаю. Мы такие же, как все остальные народы. Ничуть не лучше. А все люди мечтают только о личном счастье и благополучии. А на других им наплевать. Так и с Советским Союзом случилось. Озвучивали руководители лозунги уравниловки, братства и народного счастья, а сами, пользуясь служебным положением, рассовывали народное добро в это время себе по карманам и своей родне отсыпали. Вот и получилось то, что имеем.

Но, Марченко, чей дед был сталинистом, причем, партийным функционером высокого ранга при Сталине, и здесь с банкиром не согласился:

— Весь этот развал начался уже после смерти Сталина, а он бы такое никогда не допустил.

Тут снизу послышались грубые мужские голоса, и по трапу застучали шаги, а через несколько секунд в салон-бар ворвался мичман Федор Яровой с двумя автоматчиками, потребовав:

— Предъявите документы, господа!

Услышав необычное имя, Френсис Дрейк пытался понять, к поданным какого же государства попал в плен. Имя Дмитрий, да и фамилия с характерным окончанием указывала на уроженца Восточной Европы. «Кто этот лекарь? Поляк? Литовец? Или румын? Вот только ни у одной из этих стран нет океанского флота», — терялся в догадках капитан «Золотой лани».

А то, что сам он находится в плену, Дрейк понял сразу, едва молодой человек представился военным врачом. Ведь военный врач должен находиться именно на боевом корабле, который, вероятно, взял «Золотую лань» на абордаж. Френсис силился вспомнить последние события, но не смог, потому что удар пули не только совершенно лишил его сил, но и отшиб ему еще и память о том, что произошло недавно. Последним он запомнил невероятно красивое разноцветное свечение между водой и небом, раскинувшееся, словно огромный цветной парус, трепещущий на ветру, на половину горизонта прямо по курсу его галеона.

Пулевое ранение, которое Дрейк получил, и о котором говорил лекарь, означало, что произошло сражение. Значит, его победил в бою и забрал в плен экипаж какого-то военного корабля. Но, какого? Испанцев или португальцев, лютых врагов англичан, ни женщина со светлыми волосами, которая подошла к нему первой, как только он очнулся, ни врач с бледной кожей не напоминали. Может, они голландцы или французы? Но, тогда откуда льется столь необычный яркий свет, которым освещено все вокруг? Френсис понимал, что ни свечи, ни масляные фонари, ни факелы никогда не дадут такого необыкновенного ровного светового оттенка.

Да и все вокруг Дрейку казалось необыкновенным. Повращав своим здоровым правым глазом, он обнаружил, что лежит на невероятно мягком ложе с поверхностью из бежевой кожи великолепной выделки, абсолютно ровной и гладкой, без единого шва. Такого материала он не встречал никогда раньше. Но, еще больше Френсиса поражала огромная стеклянная панель, которая располагалась прямо напротив над его ногами. И это стекло выглядело настолько великолепно обработанным, что обладало абсолютной прозрачностью, не давая ни единого искажения.

Такого большого стеклянного окна, лишенного всяких внутренних рамок, свойственных витражам, которые имелись в некоторых соборах родной Англии, он еще никогда и нигде в своей жизни не видел. И за этим великолепным стеклом угадывались необычные контуры мачт огромного корабля, освещенного невероятно яркими фонарями. Но, опять же, вовсе не такими, к которым привык Дрейк, а горящими ровным светом без всякого мерцания, подобно тому удивительному свечению, которое наполняло помещение, где он находился. И Френсис все еще не понимал, куда же именно попал. Лишь в том, что по-прежнему находится на воде, он не сомневался. Потому что на это указывало характерное покачивание.

Бывший снайпер спецназа Петр Ливанов вместе с Геннадием Давыдовым внимательно обследовал всю верхнюю палубу парусного корабля, пытаясь предугадать опасности, которые могут на нем таиться. То, что абордажная команда сдалась, а на мачтах и на открытой палубе галеона удалось перестрелять всех агрессивных англичан, еще не означало, что они совсем закончились. Ведь внизу, на батарейной палубе, в жилых помещениях команды и в трюмах, могли затаиться те из них, кто не принимали прямого участия в стычке, но и не желали пока сдаваться, чего-то выжидая. И их необходимо было обнаружить, чтобы обезвредить.

Когда они вдвоем с Давыдовым первыми поднялись на галеон, страхуя друг друга, некоторые раненые еще пытались оказывать сопротивление. Но, несколько точных выстрелов из винтовки успокоили их окончательно. И Геннадию даже не потребовалось применять свой ручной пулемет. Главный безопасник, конечно, покричал на английском языке вниз, в проем люка, чтобы все, кто там еще остался, выходили наверх с поднятыми руками, чтобы присоединиться к своим товарищам, которые уже сдались в плен. Вот только изнутри корабля на палубу поднялись всего лишь два десятка человек. И это явно не были все те, кто находился там во время боя. Артиллерийские расчеты старинных орудий галеона наверняка состояли не из одного человека. И кто-то еще должен был оставаться внутри, хотя матросы, которые вылезли наружу, утверждали, что никого внутри не осталось. Но, вполне возможно, они просто покрывали отказников.

Тех англичан, которые не желали вылезать, Давыдов предложил выкуривать дымовыми шашками. Но, за ними надо было возвращаться обратно на борт яхты. Когда санитары вместе с молодым доктором с эсминца прошлись по верхним палубам парусника, обнаружив и спустив на корму «Богини» еще нескольких раненых, а Давыдов ушел следом за ними, Ливанов остался в одиночестве. И он отчетливо понимал, что, в случае, если среди английских моряков, спрятавшихся внутри галеона, затесался хоть один самоубийца, последствия могут быть самыми тяжелыми. Ведь поджечь пороховой погреб, чтобы взорвать галеон, для такого отчаянного человека не составит никакого труда. Потому и возникала необходимость как можно быстрее нейтрализовать подобных «камикадзе», пока они не натворили глупостей. Если, конечно, самоубийцы где-то внутри все-таки находились, что, конечно, невозможно было предвидеть заранее.