Шпионский берег (ЛП) - Герритсен Тесс - Страница 67

Мои высокие каблуки стучат по брусчатке, когда я иду по подъездной дорожке. Прошло много времени с тех пор, как мне приходилось носить каблуки, и я уже чувствую, как на ногах образуются волдыри после подъема на холм от моей припаркованной машины. Я скучаю по своим фермерским ботинкам, джинсам и фланелевой рубашке, но сегодня это вечернее платье — моя боевая форма, и зеленый шелк шуршит у моих ног, когда я иду по каменной дорожке навстречу звукам живой музыки и смеха. Может, я больше и не горячая штучка, но мои бедра по-прежнему стройные, руки подтянутые, и я все еще умею носить платье.

Тропинка выводит меня на заднюю террасу виллы, которая сегодня вечером освещена подвешенными бумажными фонариками, раскачивающимися на ветру с озера. Я беру бокал шампанского у проходящего мимо официанта и иду вдоль края террасы, разглядывая лица. Эта публика отличается от тех кругов, за которыми я привыкла наблюдать. Эти люди моложе, энергичнее и гораздо привлекательнее. Вместо седовласых дипломатов, банкиров и политиков я вижу мужчин с пышными черными волосами и женщин, которые достаточно сногсшибательны, чтобы расхаживать с важным видом по модным подиумам. Никто не обращает на меня внимания, да и с какой стати им это делать? Я просто безымянная фигура, проплывающая мимо, ничем не выделяющаяся.

Я прохожу мимо живой группы, которая играет грохочущий электронный шум, который в наши дни считается музыкой, и беру подносы для канапе с соблазнительным ассортиментом копченой рыбы и брускетты, сыров и пармской ветчины. Мой итальянский немного подзабыт, но его вполне достаточно, чтобы понять несколько обрывков подслушанных разговоров.

В каком отеле вы остановились?

Вы слышали, что Паоло съехал? Она опустошена.

Я на этой ужасной новой диете. С ума схожу от желания выпить бокал вина.

Наконец, я замечаю ту, кого искала, и она окружена кольцом своих гостей. В наши дни волосы Сильвии подстрижены короче, но они по-прежнему черные как смоль, а ее фигура столь же сногсшибательна. Ее красное трикотажное платье неумолимо облегает каждый изгиб и не скрывает ни выпуклостей, ни излишков плоти. Либо годы были исключительно милосердны к ней, либо она упорно трудилась, чтобы поддерживать это подтянутое тело.

Я отворачиваюсь, прежде чем она замечает, что я здесь.

Раздвижные стеклянные двери на виллу широко открыты, что позволяет обслуживающему персоналу свободно перемещаться между кухней и террасой. Я пользуюсь этими открытыми дверями, чтобы проскользнуть в дом.

Внутри интерьер лаконичный и белый, лишь с несколькими художественными цветовыми акцентами, призванными привлечь внимание к скульптуре из обожженного оранжевого стекла и картине в бирюзовых и золотых тонах. Мои каблуки громко цокают по белому мрамору. Я снимаю туфли, испытывая облегчение оттого, что могу идти босиком. Через несколько секунд я уже иду по коридору и скрываюсь из поля зрения других гостей. Если кто-нибудь столкнется здесь со мной лицом к лицу, я просто пожилая дама с маленьким мочевым пузырем, отчаянно пытающаяся найти туалет. Ни одна из дверей, ведущих из коридора, не заперта, и я заглядываю в них, обнаруживаю ванную (разумеется, отделанную белым мрамором), гостевую спальню и шкаф для белья. В этом доме, похоже, нет никаких потайных мест.

В конце коридора я, наконец, добираюсь до главной спальни. Я проскальзываю внутрь и закрываю дверь. Здесь царит тот же белый мрамор, декор, который некоторые могли бы назвать изысканным, но мне он кажется холодным и бесстрастным. Является ли это отражением вкуса Сильвии, или это пришло вместе с новым мужчиной, которого она себе приобрела?

Пара аквамариновых очков для чтения на прикроватной тумбочке подсказывает мне, что дальняя сторона кровати принадлежит Сильвии. Я обхожу кровать и открываю ящик ее прикроватной тумбочки. Внутри ее паспорт, а также обычный набор женских принадлежностей: крем для рук, маска для сна, гигиенические прокладки.

Я засовываю руку поглубже и в глубине ящика нахожу потрепанную записную книжку с адресами. Страницы погнуты, а некоторые записи выцвели, превратившись в жалкие подобия самих себя. В то время как большинство из нас сейчас хранят свою контактную информацию в цифровых файлах, мало кто из нас готов выбросить свои старые записные книжки, написанные от руки. Я листаю до буквы "Х" и нахожу имя, которое, непременно, должно было там быть: Хардвик. Здесь есть номера телефонов Филиппа, а также его дочери Беллы, но это старые записи, номера, которые датируются тем временем, когда Сильвия все еще была его любовницей. Здесь нет никакой новой контактной информации, никаких обновленных номеров телефонов или адресов. Это документ, застывший во времени.

Я кладу записную книжку обратно на прикроватную тумбочку и собираюсь задвинуть ящик, когда слышу, как дверь спальни внезапно со скрипом открывается.

Нет времени броситься к шкафу, нет времени даже задвинуть ящик. Я мгновенно падаю на пол и лежу там, прижавшись лицом к холодному мрамору, когда в комнате раздаются шаги. Заглянув под кровать, я вижу пару мужских ботинок, расхаживающих взад-вперед. Он говорит по телефону на быстром итальянском, и голос у него взволнованный. Что-то об ошибке. Он хочет знать, кто несет ответственность.

Теперь ботинки приближаются к кровати, и матрас вздыхает, когда он садится. Я вижу, что ботинки из коричневой кожи, несомненно, дорогие, и одна из подошв непрерывно постукивает по полу. Он слишком занят своим телефонным разговором, чтобы заметить, что в его спальне что-то не так. Я поднимаю взгляд на прикроватную тумбочку Сильвии и вижу, что ящик все еще открыт. Пространство под кроватью слишком узкое, чтобы я мог туда втиснуться. Если он подойдет, чтобы закрыть ящик, он обнаружит.

Дверь спальни снова распахивается. На этот раз я вижу, как входит пара туфель на высоких каблуках. Это Сильвия.

Не смотри на тумбочку. Не смотри в эту сторону.

Сильвия хочет знать, почему Джакомо ушел с вечеринки. Даже здесь, по другую сторону кровати, я чувствую, как между ними нарастает напряжение.

Он рявкает на нее по-итальянски: Минутку!

— Это твоя вечеринка — огрызается она в ответ.

— У меня проблема. На фабрике.

— Эти люди — твои друзья, не мои.

— Хорошо, хорошо. — Матрас шипит, когда он встает. — Иду.

Я наблюдаю, как их обувь выходит из комнаты, и дверь спальни с глухим стуком закрывается.

Мое сердце бешено колотится, когда я поднимаюсь на ноги. Я закрываю ящик прикроватной тумбочки, затем босиком подхожу к двери спальни и прижимаюсь к ней ухом. Я не слышу никаких голосов, ничего, кроме отдаленного грохота оркестра. Я приоткрываю дверь и выглядываю в коридор.

В поле зрения никого нет.

К тому времени, когда я возвращаюсь на террасу, мой пульс успокаивается. Я снова надеваю туфли, беру еще один бокал шампанского и пробираюсь сквозь толпу, обратно в море красивых людей с идеальной кожей и в сшитых на заказ костюмах. Но даже здесь, в этом маленьком райском уголке на озере Комо, жизнь Сильвии и ее возлюбленного не идеальна. Это я поняла, подслушав их разговор в спальне. Я вижу Джакомо с седой гривой, который ухаживает за полудюжиной гостей, но Сильвии нигде не видно. Оглядывая толпу, я, наконец, замечаю ее. Она спускается по ступенькам террасы к озеру, и она одна.

Я следую за ней.

Каменные ступени сходят к ухоженной лужайке, которая спускается к кромке воды. Там я нахожу Сильвию, стоящую у плещущейся воды. Она повернута ко мне спиной, и ее силуэт обрамлен серебристым отражением от озера. Она смотрит на Комо, как женщина, оказавшаяся не на той стороне, страстно желая оказаться на противоположном берегу.

Она не слышит, как я подхожу к ней, и когда я говорю: “Привет, Сильвия”, она вздрагивает и поворачивается ко мне лицом. — Кто… я вас знаю?

— Ты меня не помнишь, не правда ли? — Неудивительно, что она забыла. Прошло слишком много лет, и я была всего лишь второстепенным игроком в ее жизни, кем-то настолько незначительным, что она едва ли замечала мое существование.