Японская разведка против СССР - Кириченко Алексей Борисович "Стильно" - Страница 21

Мори с Надеждой встречались в обеденный перерыв на бронированной квартире находившейся за границей ее родственницы. Надежда, характеризуя Мори, выразила свое мнение, что внешне он не очень опасается каких-либо неприятностей из-за своих похождений, что не должно было не насторожить оперативного работника.

То ли по этой причине, то ли из желания побольше накопить информации о японце, но Газизов, который, как начальник отделения, стал играть в деле главную роль, настоял на проведении дополнительных мероприятий, с помощью которых можно было бы контролировать разговоры Надежды с Мори и получить компрометирующие японца материалы и при случае шантажировать его. Организация получения таких материалов требует немалого времени и солидных материальных расходов. А контроль разговоров — вообще бессмыслица, ибо японец не знал русского языка, а Надежда — ни одного иностранного. Записали бы только сексуальное мычание или визги, которые на всех языках одинаковые.

Что касается этого мероприятия и его использования в оперативной практике, то хотелось бы сделать отступление от основной темы рассказа, ибо на страницах российской печати не раз писали об этом. Я убежден, что использовать в вербовочной работе фотографии для шантажа — дело негодное, даже в 1930-е годы не всегда срабатывало. Да и как можно было бы затем говорить с человеком, которого заловили на любовном деле?

В оперативной деятельности нередко подводит стремление получить по делу всеобъемлющую информацию. Однако я придерживался правила, что вряд ли она нужна и пригодится ли для принятия какого-то конкретного решения.

Возьмите Японию — после войны ее правительство принимало в основном разумные решения, опираясь на минимум разведывательной информации, не гналось за всеобъемлющей информацией.

А вот вам другой пример. Тот же Горбачев похвалялся, что он знает даже, что о нем говорит народ в троллейбусах в Москве. Да, он обладал огромной разведывательной информацией. А толк какой? Раз не дал Боженька ума, а предки разума — считай пропало. Только полный идиот мог развалить такое государство при таком обилии информации. Это примеры из большой политики.

То же происходило и в оперативной жизни. Если оперативный работник со сдвигом, то ему никакая информация не поможет. А другому и маленькая зацепка может сгодиться.

Поэтому я считал, что стремление к получению всеобъемлющей информации играет огромную роль при выявлении и разоблачение шпиона, но не всегда является главным в вербовочной работе. Вот так получилось и в данном мероприятии — как только квартира для свиданий была соответствующим образом оборудована, оказалось, что любовники ее покинули, так как родственница Надежды возвратилась из-за границы. Что было делать? Оборудовать новую квартиру не было времени. Да и ситуация по делу в корне изменилась.

За несколько дней до отъезда из Москвы в связи с окончанием командировки Мори вдруг настойчиво стал добиваться, чтобы Надежда свела его с оперативным работником. Начитавшийся о проказах КГБ японец никак не мог поверить, что им так никто и не поинтересовался, хотя он вел разгульный образ жизни.

Такое откровенное желание Мори установить контакт с КГБ, казалось, должно было бы насторожить оперативного работника. Но стремление приобрести агента-иностранца таким легким путем отодвинуло на второй план вопросы, которые могли бы говорить об искренности японца. В частности, при принятии решения идти на вербовку Мори (а санкционировал такое важное мероприятие Ю.В. Андропов) совсем не отразили один нюанс — то, что японец несколько дней сопровождал находившегося в Москве одного из руководителей Главного полицейского управления Японии и держал себя с ним предельно предупредительно, как подчиненный с начальником.

На беседу с Мори отправился Газизов. Каким образом ему удалось договориться с японцем, никому неизвестно, так как, кроме жестов, у собеседников не было другого средства общения. Тем не менее он с победным видом возвратился со встречи с японцем и радостно сообщил, что тот у него «в кармане». Все мы тоже были довольны таким поворотом дела, только удивлялись: что же это за японский чудак, прямо новый Зорге.

Новоиспеченный агент-иностранец вскоре возвратился на родину, а через некоторое время в Токио выехал и Газизов. Там он провел несколько встреч с Мори и передал его на связь сотруднику резидентуры КГБ в Токио Пружинину, с которым я вместе учился в Высшей школе КГБ. Человек он был старательный и в меру осторожный, японский язык знал прекрасно.

Потом он мне рассказывал, как развивались события дальше. Пружинин провел несколько конспиративных встреч с Мори, однако, кроме пустых разглагольствований, никакой информации от него не получил. Поэтому на последней встрече Пружинин сказал, что связь с ним прекращает ввиду ее бесполезности. Японец переполошился и стал чуть ли не умолять продолжить игру в шпионаж. Более того, Мори пообещал, что на следующей встрече передаст советскому разведчику очень важные документы.

Такое стремление Мори сохранить себя как агента КГБ не могло не насторожить Пружинина, который поделился своими подозрениями с резидентом. Было решено предпринять предельные меры предосторожности и в случае обнаружения малейшей опасности на встречу с японцем не выходить. Осторожность не помешала — принятыми мерами удалось установить, что место встречи Пружинина с Мори обложено и японцы готовят захват советского разведчика с поличным.

Мори напрасно прождал Пружинина, который не клюнул на наживку японской контрразведки. С японцем связь была прекращена, так как стало очевидным, что это подстава. Однако, несмотря на то, что в Токио его раскусили, Мори начал навещать Москву и встречаться с Газизовым. Хотя встречи были пустыми и бестолковыми, японец настойчиво как бы предлагал себя, пытался реанимировать былые отношения. Газизов же, чтобы как-то подать «агента» в выгодном плане, продолжал утверждать, что это никакая не подстава японских спецслужб, что с ним надо уметь работать, а бездельники в ПГУ этого делать не могут.

Непонятное упрямство и нежелание понять, что нельзя передавать в разведку абсолютно не закрепленного на конкретных мероприятиях агента, его и подвели. Начальник отдела генерал Гавриленко тоже заподозрил Мори в двурушничестве и предложил проверить японца на детекторе лжи. Будучи по натуре человеком настойчивым, он лично возглавил это необычное в чекистских кругах проверочное мероприятие. Мне и преподавателю Высшей школы Ермолову В.Н. было поручено подготовить на японском языке три группы вопросов. Газизову пришлось убедить Мори в необходимости пройти этот необычный тест. При этом не обошлось без осложнений, так как японец поначалу наотрез отказался проходить это испытание. Однако затем дал согласие.

Вопросы на японском задавал испытуемому полковник Ермолов. Опутанный проводами и датчиками японец должен был на любой вопрос отвечать «да» или «нет». Предполагалось, что осциллограф обязательно зафиксирует заведомо неверный ответ на прямой вопрос. Как показало тщательное исследование ответов японца, можно было с большой долей вероятности утверждать, что Мори пошел на контакт с КГБ по заданию японских спецслужб.

Я не буду перечислять все вопросы, которые задавались японцу, но приведу только два. На вопрос: «Изменяете ли вы своей жене?» японец спокойно ответил: «Да». И ответ был правильным, о чем засвидетельствовали и приборы. Когда же ему был задан вопрос: «Вы вступили в контакт с КГБ по заданию японских специальных органов?», то ответ Мори «Нет» был лживым, о чем засвидетельствовали и приборы, так как вычерчиваемая самописцем кривая вдруг сделала резкий прыжок вверх, который на несколько порядков отличался от обычных ответов.