Киевский лабиринт - Любенко Иван Иванович - Страница 7

— Сказал на минуту, — неуверенно пожала плечами Вероника Альбертовна. Она обратила внимание, что рядом со столиком незнакомца появился портье, который что-то ему сообщил. Оставив на белой скатерти несколько монет, тот взял шляпу и, опустив руку в карман пиджака, проследовал за служащим гостиницы.

Едва за ними закрылась дверь, как двое господ бросились в вестибюль. Но почти сразу оттуда донесся выстрел, потом еще один, послышался звон разбитого стекла, крик «стой!» и чье-то захлебнувшееся «аа-а!»…

Все произошло так стремительно, что сидящие в зале посетители не сразу поняли, в чем дело. Тапер продолжал играть, как будто ничего не случилось. Первым пришел в себя Могилевский.

— Там же Клим, — растеряно пробормотала Вероника Альбертовна. — Его могли убить…

— Оставайтесь здесь. Я во всем разберусь. Уверен — с ним все в порядке, — успокоил дам Могилевский.

Терентий Петрович оказался прав. Когда он приоткрыл двустворчатую дверь, то увидел следующую картину: в аршине от гостиничной стойки лицом вниз лежал портье. Он был мертв. Пуля, судя по всему, угодила ему в сердце. Чуть поодаль от него, истекая кровью, с пробитыми легкими, хрипел знакомый официант, а у самых парадных дверей, с проткнутой шеей червяком извивался на полу тот самый господин Якобсон, сидевший за два столика от них. Вдруг он дважды вздрогнул и испустил дух. Рядом с ним валялся «браунинг». Ардашев стоял тут же, наблюдая за последними конвульсиями анархиста. Он был совершенно спокоен. В правой руке Клим Пантелеевич сжимал ручку трости, которая переходила в длинный заостренный клинок. В левой — он держал ножны. Прямо в лицо Ардашеву смотрели два ствола. Один из их обладателей, увидев Могилевского, приказал:

— Назад. Из залы не выходить.

Бледный от страха, на ватных ногах, Терентий Петрович вернулся к столику и упал на стул.

— Ну что? Что с Климом? Он жив? — дрожащим голосом вымолвила Вероника Альбертовна.

— Да-да, с ним все в порядке, — глядя куда-то в сторону еле слышно пробормотал Могилевский. — Но, по-моему, он только что убил человека…

— Аа-а! — вскрикнула Вероника Альбертовна и потеряла сознание. Ее руки плетьми упали вниз.

Допрашивать Ардашева стали только через полчаса после задержания. Все это время он ютился на табурете в темном помещении с низким потолком, без окон, напоминавшим большой гроб. Наконец дверь отворилась, и под охраной его провели на второй этаж.

В просторной светлой комнате, под портретом государя, восседал жандармский офицер и что-то писал ровным каллиграфическим почерком. Он молча указал на стул, промокнул деревянным пресс-папье лист, и, подняв глаза на Ардашева, сказал:

— Я ротмистр Штарберг. А кто вы такой?

— Клим Пантелеевич Ардашев, статский советник МИДа.

— Да? Это в министерстве иностранных дел учат убивать одним ударом потаенного кинжала? — ротмистр буравил Ардашева немигающим взглядом. — Неужто после всего, что случилось в «Гранд Отеле» вы будете продолжать настаивать, что вы служащий МИДа?

— Именно так, — спокойно ответил Клим Пантелеевич и, посмотрев куда-то в угол, устало заметил: — Послушайте, я уже многократно отвечал вам на этот вопрос, когда мы ехали в автомобиле. Если вас не устраивают мои документы, пошлите запрос на Певческий мост[9] по телеграфу. Все сразу станет на свое место.

— В том-то и дело, что телеграмма отправлена, а ответа до сих пор нет.

— А кому вы ее адресовали?

— Что значит «кому»? В МИД…

— Я же говорил вам, что следовало обратиться к моему непосредственному начальнику — князю Мирскому, либо в отдел Ближнего Востока. В противном случае бюрократические проволочки могут затянуться на целые сутки. Один чиновник отпишет бумагу другому, тот — третьему…

— Ничего, подождем. Нам торопиться некуда.

— Зато я глупо трачу время своего отпуска. Вот и помогай после этого людям. Вместо благодарности сажают в чулан, допрашивают…

В этот момент в комнату вошел начальник губернского жандармского управления. В руках он держал картонную папку и трость Ардашева. Ротмистр поднялся.

— Продолжайте, Александр Петрович, продолжайте, — махнул рукой полковник и опустился на стул.

— Следующий вопрос: почему перед тем, как портье подошел к столику, за которым сидел государственный преступник, вы поспешили в вестибюль?

— Боюсь, ответ будет вам неприятен: во‑первых, этот молодой человек обратил на себя мое внимание тем, что сильно нервничал; и вот тогда я вспомнил, что видел его фотографию на станции, как лицо, находящееся во всеимперском розыске; это был Якобсон Наум Шмулевич; во‑вторых, мне не составило большого труда заметить филеров; в‑третьих, самую большую и непростительную ошибку совершил ваш человек, выдававший себя за портье. Зайдя в залу, он должен был прежде справиться у официанта, за каким столиком сидит господин такой-то, то есть тот, кого просили к телефону. Ему ведь наверняка назвали только фамилию посетителя. Но откуда он мог знать, где тот находится? Вообще такое возможно лишь в том случае, если портье лично знает гостя. Других вариантов быть не может. Однако это обстоятельство было полностью проигнорировано, и портье сам зашагал к «объекту». Этим, я уверен, он и выдал себя. В-четвертых: официант сразу поспешил в вестибюль. Стало быть, решил я, там и будут брать этого преступника, который уже наверняка почувствовал неладное и окажет сопротивление. Именно поэтому, я и спрятался за ближайшей к зале колонной. И когда этот ваш анархист, эсер или эсдек — уж простите, не знаю, кто он на самом деле, — застрелил сначала портье, а потом пульнул в официанта, я, находясь от него на расстоянии вытянутой руки, пустил в дело клинок из трости. Понятно, что гораздо лучше было бы взять его живым. Но дело в том, что я оставил «браунинг» в доме своего родственника. Подумал: день, Крещатик, прогулка, ну что здесь может случиться? Ан нет, случилось! Рисковать в данной ситуации было очень опасно. Этот сумасшедший революционер легко бы продырявил меня, замешкайся я хоть на мгновенье. Так что не обессудьте, господа, что так получилось. Хотел вам помочь…

— К сожалению, Клим Пантелеевич, мы вынуждены признать вашу правоту, — вмешался в разговор полковник. — Да, один наш офицер был убит сразу, а другой — ротмистр Мазельский — скончался в больнице. Пуля так разворотила его легкие, что спасти Иллариона Максимовича не было никакой возможности. Доктора оказались бессильны. — Заметив недоуменный взгляд ротмистра, Шредель пояснил: — Мы получили ответ из МИДа. Более того, мне протелефонировал сам князь Мирский. Он поведал мне о ваших достижениях еще в ту пору, когда вы были присяжным поверенным в Ставропольском окружном суде. Знаете, я вспомнил, что несколько лет назад читал, как вы раскрыли запутанные убийства на борту парохода «Королева Ольга»… А тайна персидского обоза?.. Я тогда все никак не мог поверить, что такое возможно. Хотел бы выразить вам свое почтение. — Он поднялся и протянул руку: — Начальник губернского жандармского управления полковник Шредель, Алексей Федорович.

Ардашев поднялся, и, отвечая на рукопожатие, сказал:

— Рад, что это небольшое недоразумение разрешилось.

— Приношу вам свои извинения, — смущенно вымолвил ротмистр. — Сами понимаете, служба…

— Ничего-ничего…

— А вы надолго к нам? — осведомился полковник.

— Может быть, на неделю или дней на десять.

— Так мало?

— Даже много, — усмехнулся статский советник. — Поляки говорят: «Гость и рыба на третий день попахивают».

— А я, грешным делом, уверовал, что мы сможем воспользоваться вашими советами. Помнится, читал где-то, что нет таких преступлений, которые вы не смогли бы раскрыть. Жаль, — вздохнул полковник и, помедлив в нерешительности, вынул из папки половинку разорванной десятирублевой купюры, которую и протянул Ардашеву.