"Фантастика 2023-147. Книги 1-28 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 81

– Ты уже и о детях заговорил? – улыбнулась Наташа.

– Куда ж от них денешься…

Девушка тихонько засмеялась. А потом спросила:

– А Марина? Ты думал о ней?

Тимофей кивнул:

– Думал. Но, знаешь… Как бы тебе объяснить… Я не умею прощать, наверное. Или… не знаю. Помню, меня корежило, когда узнал, что был для неё всего лишь объектом наблюдения, причём второстепенным. А весь накал эмоций… Ну да, мы развлеклись, но столько вранья… А скольких мы потеряли?

Наташа вздохнула тяжко, но Сихали не понял, к чему относилось воздыхание – к потерям или «развлечениям». Неожиданно девушка прижалась к нему, прильнула на секундочку и снова отодвинулась, но и этого кратчайшего времени хватило, чтобы понять – Тимофея простили. Непроизвольная улыбка украсила Брауна и отразилась в тёмном экране. Наташа смешливо фыркнула.

– Радость… – пробормотал он. – Странно…

– Почему – странно? – удивилась Стоун.

– Потому что сразу же тревога. Ганфайтеры редко доживают до пенсии – слишком много всяких отморозков, желающих доказать, что они круче. И я однажды могу не вернуться к тебе – мое хладное тело принесут… Знаешь, меня пугает умение стрелять. Прогресс налицо – первую кровь пролить было крайне трудно и очень неприятно, а теперь я сам хочу убивать! Понимаешь? Я получаю удовольствие от этого «процесса»! Помню, как негодовал, когда меня прозывали убийцей, но ведь я действительно таков…

– Нет, ты не такой… – прошептала Наташа. – Ты хороший…

Тимофей осторожно обнял ее за плечи, и девушка доверчиво прижалась к нему, приникла, притихла, замерла… Сихали и сам не двигался, стараясь дышать потише, и наслаждался возвращенной близостью.

Они бы так и сидели, будто на лавочке в парке, но тут проснулся Тугарин-Змей и шумно зевнул.

– И куда мы утонули? – донесся его вопросительный бас, будя Шуриков и сегундо.

– Не куда, а где, – ворчливо поправил товарища Рыжий.

– Не где, а зачем, – прокряхтел Белый, потягиваясь с хрустом.

Боровиц привстал, сделал пару упражнений и сел обратно.

– Глубоко мы? – вопросил он.

– Семь с копейками, – ответствовал Браун.

– Хадаль, однако, – прокомментировал Рыжий и вздохнул. Видать, Арманто вспомнил.

– А остальных что не слыхать?

– Спят. Четыре часа ночи. Или утра? Рано, в общем.

– Да-а… Жалко «Онекотан». Без него, как без дома прямо.

– Тима, – сказала Наташа, – смотри. Мы уже на подходе.

Браун посмотрел – «Мустанг» одолевал Средний кольцевой разлом, неширокую долину с клиновидным дном, заваленным обломочным материалом. А впереди показался разлом поперечный, Седьмой Восточный радиальный.

Показался, разумеется, лишь на экранчике биооптического преобразователя, ибо за иллюминаторами стыла абсолютная тьма хадальных глубин. Семь километров… С ума сойти.

Со спины задышал Станислас.

– Прожектора засвети, – сказал он.

Три луча выхватили из темноты странные творения природы.

Стеная, поднялся Стремберг, руками держась за спину. Глянув в иллюминатор, он мигом поправился.

– Массивная лава, – пробормотал он, приникая к боковому окошку.

Перед акванавтами вырисовался гигантский каскад лавы, сбегавший с почти вертикального склона и будто внезапно застывший под взмахом волшебной палочки.

– Тут словно брошенный храм, а это громадные органные трубы… – прошептала зачарованно Наташа.

Теперь Тимофей отчетливо различил черные трубы; некоторые из них достигали метра в диаметре. Покрывавший их очень свежий стекловидный слой под лучами прожекторов блестел мокрым углем.

Какую нептуническую фугу играл этот «инструмент» в момент извержения? В вечной ночи, озаренной золотыми и кровавыми бликами, раскаленная лава должна была просачиваться на поверхность дна, бить ключом, вздуваться по краям трещин, прорезавших долину и покрывших ее сплошными рубцами. Лава наступала огненными каскадами; холод и давление сворачивали их в длинные вертикальные трубы. Адские котлы, где бурлила минеральная каша, выбрасывали всё новые и новые порции лавы по отходящим от них «трубам». И каждая «труба» издавала звуки, соответствующие ее размерам… Гимны окутанного мраком собора… Их исполнение сопровождалось взрывами, обвалами иссякших и раздавленных труб, шипением воды при соприкосновении с магмой, сухим треском стекловидной корки, которая разрывалась под давлением расплавленных пород, глухими ударами обломков «подушек» – откалывающихся, катящихся вниз по склону и усеивающих его чётками из жидких лавовых капель, превращающихся при соприкосновении с водой в шарики или сверкающие стеклянные нити…

– Синева… – выдохнул Стремберг, азартно топчась у иллюминатора.

За бортом черный блеск застывшей лавы сменился интенсивным синим цветом. Между «органными трубами» были видны лавовые подушки, одна из них, особенно большая, выглядела развороченной, выпотрошенной. Дно усеивали стекловидные обломки. Белая губка раскинула свою чашу на кончике тонкого стебля длиною почти в метр. Дальше в темноте еле проступали лавовые скалы.

Тонкий налет «морского снега» – каких-нибудь несколько миллиметров – покрывал склон. В складках слой «снега» был потолще, почти «по щиколотку».

– О, «фаллосы»! – воскликнул Стремберг.

– Где? – с интересом пробасил Змей.

Академик нетерпеливо потыкал в иллюминатор, где красовалась великолепная белая-белая горгонария, укрепившаяся на вершине разбитой подушки.

– Вон там!

Да, целый лес из столбчатых «фаллосов» вырастал за горгонарией.

Вместо только что виденных массивных обсидианово-черных труб лавовый поток представлял теперь хаотическое переплетение трубок, то прямых, то искривленных, перекрученных, разломанных, выпотрошенных. Здесь лава вытекала через трещины-кракелюры и, мгновенно застывая, порождала подобия почек, волокон, наростов, корочка которых в свою очередь тоже лопалась. Окаменевшие потоки ниспадали «органными трубами», вырастали огромными «фаллосами» и мелкими «пальчиками».

– Французы такой пейзаж прозвали «лавовой требухой», – сообщил Стремберг без отрыва от иллюминатора.

– Похоже, – пробасил Илья. – А там чего?

Академик пригляделся, разобрав причудливую форму, напоминающую стог сена, состоящую из перепутанных трубообразных подушечек, каскадами ниспадавших от вершины до широкого круглого основания.

– На что похоже?

– На сена копешку… На стог, я такие у бабки метал.

– А это и есть «стог»!

– Чего только не придумают…

– Это не мы, это природа… Смотрите, там провал!

Браун и сам заметил черноту впереди. Вытягиваясь в длину метров на сто – до дальнего края лучи прожекторов не доставали, провал раздавался в ширину так незначительно, что глаз не воспринимал глубины, принимая расщелину за узкую полосу тени у подножия обрыва. А когда «Мустанг» завис над провалом, Тимофей судорожно сглотнул.

– Чего ты? – встревожилась Наташа. – Побледнел весь…

– А ты погляди на эхолот.

– А что? Что? Что-о?! Ребята, здесь… О, боже! Четырнадцать километров глубины!

– Ох ты! – испуганно охнул Змей.

– Офигеть… – протянул Рыжий.

Стремберг одним прыжком оказался у пульта.

– Четырнадцать тысяч ноль тридцать семь… – медленно считал он зеленые цифры. Помолчав, он хрипло вымолвил: – Тим, это то самое, что вы… что мы искали. Самое глубокое место Мирового океана!

Браун моментально включил селектор и сказал:

– Слушайте все! Говорит «Мустанг-1». Мы у цели. Берите пеленги!

– «Тройке» и «пятерке», – вставил Боровиц, – сторожить провал!

– Иду на погружение, – подвел черту Тимофей.

Батискаф повисел над внезапно открывшейся бездной, пока его не осветили прожектора поспевавших «тройки», «пятерки» и прочих, и начал погружаться, скрываясь в провале.

Бугристые стены в черных лавовых сосульках и потеках заскользили вверх. Вскоре прожектора уже слабее освещали их – провал расширился, напоминая джезву, в которой готовят кофе.

– Бож-же мой… – сказал Стремберг дребезжащим голосом. – А ведь мы опустились ниже земной коры. Вокруг – астеносфера…