Агафон с большой Волги - Федоров Павел Ильич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/72
• Следующая

></emphasis> * Ж а к а н ы – пули.

– Этого нельзя делать. – Агафон дружески положил ему руку на плечо и объяснил, что Афонька Косматов трус. А трусы всегда только грозят и при первом же случае прячутся. Обещал, что в обиду Кузьму не даст и, ясное дело, заступится как за друга и лучшего чабана. А воришку Афоньку, конечно, накажут и церемониться с ним не станут.

Кузьма, в свою очередь, дал слово, что первый никогда ссоры не начнет, но в то же время предупредил, что при случае сам поймает Апоньку и живым доставит на центральный участок. Принимаясь за третий стакан чаю, вдруг ни с того ни с сего спросил:

– Скажи, Гафон, сколько надо учиться, чтобы стать главным зоотехником?

– Много и долго надо учиться, пять лет.

Кузьма разочарованно покачал головой. Откусив кусочек сахару, снова спросил:

– А короче нельзя?

– Нельзя короче… – сдерживая улыбку, ответил Агафон. – А зачем ты спрашиваешь?

– Жениться хочу потому что, – сказал Кузьма убежденно, как о деле, давно уже и твердо решенном.

– Не понимаю… – Агафон так опешил, что разводил только руками, недоуменно качал головой.

– На русской, – упрямо продолжал Кузьма.

– Ну и пожалуйста! – Агафон не выдержал и захохотал.

– Почему смеешься?

– Ты чудак, Кузьма! То хочешь стать главным зоотехником, то вдруг жениться собираешься…

– Ты думаешь, туда-сюда скачу на своих словах верхом, как на лошади? На ком я жениться хочу, она образованная, а я чабан… Какой тут смех! – обиженно проговорил Кузьма.

– Погоди, друг, погоди! Ты не серчай, Кузьма, – заговорил Агафон. Осененный догадкой, он вспомнил намеки Ульяны о Марте, которым не придал тогда никакого значения. Да и трудно было угадать, где она говорит серьезно, а где шутит. Поглядывая на присмиревшего гостя, спросил: – Значит, у тебя есть невеста?

– Приметил, – кратко ответил Кузьма и глубоко вздохнул.

– Как ее зовут? – допытывался Агафон.

– Э-э! – протянул Кузьма и поднял кверху палец. – Ты хитрый, Гафон, все узнавать хочешь. Так нельзя. Очень нельзя… Это ведь не коза, веревкой за рога не поймаешь, в амбар сразу не потащишь, друг…

– Правильно говоришь, Кузьма, – согласился Агафон. – Ты сколько классов окончил?

– Четыре, наверное. Ну, еще в армии немножко учился. Раньше здесь трудно было учиться, друг. Война началась, отец на фронт уехал. Мы маленькими были, совсем кешентай! Мне было четыре года, что ли… Две девочки еще меньше. Козье молоко пили, а то бы, наверное, совсем сдохли. Дождей не было, трава сухая, козы тощие. На фронт тоже потом мясо посылали. Война кончилась, отец вернулся, опять стали жить вместе на кошаре. Лошадей мало, тракторов тоже, одни старые, три штуки было. В сабан коров запрягали, и айда пахать. Один кызык был, смех. Сами в горах, а школы тут. Одежонки нету, какое учение! Потом все-таки четыре класса кончил. А за это время еще пять штук отец родил. Приехал сюда ко мне в школу и говорит: «Айда, сынок, коз пасти, мне трудно одному, помощник нужен». Двенадцать годов тогда уж было. Поехал на кошару. Шесть лет тогда пас, а потом в армию пошел. Если бы армию не сократили, наверное, офицером стал бы, в училище пошел бы… – закончил Кузьма.

– Учиться тебе нужно, друг, ты прав, – сочувственно проговорил Агафон, начиная глубоко осознавать, как по-разному складываются жизнь и судьбы его поколения.

– Учусь сейчас немножко, в кружке, да мало… Далеко ездить, – сказал Кузьма и стал прощаться.

– Сделаем так, что семинары будем проводить прямо на кошарах, как это делается в отделениях.

– Там народу много, а у нас мало, – возразил Кузьма.

– Будешь заочно еще учиться, – сказал Агафон и объяснил, что он тоже решил и станет учиться заочно.

– Спасибо, друг. Будем учиться. Зоотехником-то уж стану, – убежденно закончил Кузьма.

В этот вечер Мартьян, возвращаясь домой, встретил на улице Глашу и хотел в сумерках перейти на другую сторону. Но она сама остановила его и упрекнула:

– Ты что, перестал людей узнавать?

– Очень уж ты нарядная, – решил отшутиться он, посматривая на ее новый плащ. Ему не хотелось останавливаться только потому, что он был слегка выпивши. Пьяных Глаша не выносила. А Мартьяна встретил отец Кузьмы, Николай Иванович, и на минутку затащил в чайную. Ну и выпили четвертинку. Если бы не такой случай, Мартьян не прошел бы мимо… Сейчас он пил очень редко, но одно время «закладывал» основательно. Варя его тоже иногда не отказывалась. Бывало так: выпьют вместе и непременно поссорятся, а потом снова мирятся за второй бутылкой. Глаше все это было известно, и она презирала за это Варвару, не спускала и Мартьяну как бывшему другу мужа. Мартьян отлично знал ее негодование и побаивался.

– Нарядная, говоришь?

– Да.

– Плащ новый купила. А ты что-то очень веселый…

– Тебе просто показалось. Пройдемся, раз встретились, – предложил Мартьян. – Мне с тобой поговорить хочется… Ты не торопишься?

– Не тороплюсь… Вышла подышать весенним воздухом… Ой как люблю весну! – воскликнула Глаша. Она наперед знала, какой будет разговор. Понимала, что живется Мартьяну нелегко. Но ничем помочь не могла. Сама пережила такое, что до сего времени забыть не могла.

Свернули в переулок, тихий, безлюдный, и направились к речке.

От реки шел запах брожения ласковой и теплой горной весны. Под ногами хрустела и ломалась сухая прошлогодняя трава; медленно, но, как всегда в природе, упорно пробивалась густая, мягкая, весенняя щетка молодого ковыля. Идти и наступать на нее им было приятно, может быть даже радостно, если бы был такой же их разговор… Но он не был таким.

– Ты что-то хотел мне сказать? – спросила Глаша.

– Каждый раз хочется сказать многое.

– А говоришь совсем не то…

– Так получается, что все время и говорю не то, и не так, как люди, живу, и не то делаю… Вот и Варвара и теща Агафья Нестеровна меня учат: не так по горнице прошелся, половички смял, не тем глазом на жену посмотрел. А мне, понимаешь, часто хочется эти половички да занавесочки растоптать, сапожищем кого-нибудь поддеть!

– Ой как страшно! – пошутила Глафира и сделала шаг в сторону.

– Ты не смейся! Для тебя сегодня тоже словечки приготовлены.

– Только не пугай, пожалуйста. Ты в райкоме-то хоть был?

– Раз вызывали, значит, обязан быть.

– Что тебе сказали? – с тревогой спросила Глаша.

– Обещали выговор снять.

– Правда?

– А почему же нет, раз он неправильный. Но это все равно ничего не меняет. Все думают, что мы с Романом два волка около одной телки. А это не так! Я за жену глотку грызть ему не собирался и не собираюсь. Я взял его за грудки потому, что он трус и бюрократ, нечистоплотный человек и рыльце у него давно в пушку. Такие мутят воду так, что пить потом не хочется из нашего родника!

– Ой как ты его ненавидишь! – Глафира была убеждена, что в Мартьяне бушует необузданная мужская ревность, оскорбленное самолюбие. Именно это отдаляло и отталкивало ее от Мартьяна. Она прожила с мужем очень короткое время и знала только мгновенно озарившую и быстро, словно сон, промелькнувшую любовь, грусть разлуки и ожидания, а вместо этого потом пришла похоронная, как и в годы войны на отца. О ревности Глаша знала только по книгам. Она даже не представляла себе, что может еще раз испытать те же-чувства к другому мужчине, какие она испытывала к Николаю, ласковому белокурому, синеглазому парню. А ведь вначале ей нравился и Мартьян, когда они, два друга, за одним столом, по-братски справили две свадьбы и вскоре уехали за границу дослуживать свой срок. Ведь оставался-то только один-единственный год…

– Ты не прав, Мартьян, не прав. Спиглазов сейчас много делает. Добился фондов на сборные дома. С утра до ночи по кошарам да по отделениям носится, – возразила Глаша.

– Знаю я его все поездки… Знаю, Глаша! Он сейчас все прекратил, даже тайные свидания… Кожу наращивает потолще, чтобы где-нибудь не прокололи. Трусишка!

• Предыдущая
• 20/72
• Следующая